Суд королевской скамьи

Представить только! Город, созданный воображением!

На длинном столе у другой стены высились груды книг, документов и снимков, посвященных всем деталям городской жизни — национальные меньшинства, бунты и наводнения, забастовки, полиция и пожарная служба.

Пребывание Сиднея Черноффа в этом святилище было грубо нарушено треском двигателя подъехавшего мотоцикла. Он посмотрел из окна на подъездную дорожку, на которой остановился мотоцикл какого-то мужлана; тот выключил двигатель и слез с седла. Бог мой! Это был Абрахам Кэди!

Чернофф старался быть воплощением вежливости и спокойствия, когда Кэди в высоких сапогах и кожанои куртке поздоровался с ним и, плюхнувшись в кресло, водрузил на стол ноги и попросил Милли принести для него «кровавую Мэри».

— У вас довольно любопытное средство передвижения, — заметил Чернофф, стараясь сказать хоть что-то достаточно сдержанное в адрес мотоцикла.

— «Харлей-Спортстер 900», — сказал Эйб, — и все матери относятся к нему как к исчадию ада.

— Да, похоже, это очень мощная машина.

— Время от времени я чувствую, что мне надо встряхнуться и проветрить мозги. Два месяца я носился с ребятами из Бюро по борьбе с наркотиками.

Навидался омерзительных зрелищ. Прошлой ночью мы нашли двух мальчишек двенадцати-четырнадцати лет, умерших от слишком большой дозы героина.

— Чудовищно.

— Единственный недостаток мотоцикла в том, что он не летает. А пилотские права я получить не могу. Из-за глаза, как вы понимаете.

Хилли принесла «кровавую Мэри» для Эйба и чай для Черноффа. Сделав глоток, Чернофф одобрительно пожевал толстыми пухлыми губами. У него был низкий мелодичный, говоривший о его незаурядном интеллекте голос, и, играя им, он стал постепенно подбираться к предмету своего визита. Пристрастие Кэди к мотоциклам несколько шокировало его, но хозяин все же был крупным романистом, с которым можно было говорить изысканным языком, свойственным культурным людям. Чернофф увил свою речь еврейскими выражениями, цитатами из Талмуда и перемежал ее описаниями встреч, которые он лично имел с другими выдающимися людьми, Он объяснил, почему человек уровня Абрахама Кэди обязательно должен иметь дело с Университетом Эйнштейна, вторым по величине еврейским учебным заведением в стране. Эйбу может быть представлена кафедра на факультете искусства и литературы, взамен чего Эйб поможет собрать для него средства. В свою очередь, Абрахам Кэди получит глубокое духовное удовлетворение от сознания того, что он способствует развитию еврейского образования и интеллекта.

Эйб с шумом сбросил ноги со стола.

— Я был бы рад появиться у Эйнштейна, — сказал он.

Чернофф не мог сдержать радости, которая готова была забить ключом! Кэди оказался отнюдь не тем чудовищем, которое он тщился из себя изобразить. Еврей всегда остается евреем, и рано или поздно это в нем скажется.

— Но у меня есть одно небольшое условие, сказал Эйб.

— О, конечно.

— Деньги, которые мне удастся собрать, должны быть использованы с одной-единственной целью — набрать хорошую футбольную команду, нанять знаменитого тренера, чтобы рано или поздно команда могла на равных встречаться с самыми сильными соперниками в стране.

Чернофф не мог скрыть своего удивления.

— В Университете Эйнштейна прекрасная программа физического воспитания, — сказал он.

— Вот в чем дело, мистер Чернофф. У нас хватает ученых, интеллектуалов, врачей, юристов, критиков, математиков, музыкантов и любителей собирать фонды, чтобы обеспечить любую неразвитую страну мира, включая Техас. Но вот как я смотрю на ситуацию. Евреи упражнялись в словопрениях две тысячи лет без заметных успехов в деле защиты их человеческого достоинства. Несколько тысяч наших соплеменников в Израиле дали отпор всем врагам, откуда и начало расти уважение к нам. Я хотел бы увидеть, как одиннадцать здоровых еврейских парней из Университета Эйнштейна выходят на поле против команды «Нотр-Дам». Я бы хотел, чтобы любой из них мог сшибить с ног соперника и пробиться сквозь любой заслон, пусть даже его накажут за излишнюю резкость. Я хотел бы видеть, как еврейский игрок посылает мяч за пятьдесят ярдов другому такому же игроку и тот мертвой хваткой берет его, пусть даже на спине у него, как цепные псы, висят три противника.

После долгого обследования прибрежных кабаков, дебатов с учеными о причинах гражданского неповиновения, попыток что-то сделать для гетто на Филмор-стрит, дружеских объятий в клубе «Пасифик Юнион», выездов с полицией на вызовы, тусовок с битниками, участия в маршах за или против волнений в университете Калтеха... Эйб испытал настойчивое желание поднять паруса на своей яхте и выйти в залив. Сан-Франциско порыбачить. Несколько дней провести на крутой волне, меряться силой со стихией, водя марлинов, не бриться и пить напропалую с итальянцами, сидя на палубе, — после таких дней с неудержимой силой вспыхивало желание работать.

Эйб провел в море четыре прекрасных дня, когда «Мария-Белла» качалась на волнах под стылым январским ветром. Им невольно овладела грусть, когда он прошел Золотые Ворота и миновал волнолом.

Доминик, шкипер «Марии-Беллы», протянул Эйбу мешок с крабами.

— Если бы моя мать увидела этих зверей, она бы перевернулась в гробу.

— Слышь, Эйб, — заорал Доминик, — когда ты соберешься что-то написать обо мне?

— Уже написано. О тебе есть целая страница в книге «Полная энциклопедия итальянских героев войны».

— Очень смешно, еврейский писатель. Тебе еще повезло, что вышибли только один глаз.

— Они оба у меня в порядке. А повязку на глазу я ношу, потому что он у меня желтый.

Покачавшись на волне, «Мария-Белла» свернула вправо мимо Алькатраца и сбросила скорость, швартуясь к Рыбацкой Пристани, над которой высился удивительный, словно из белого алебастра, город.

На пирсе Доминика встречал отец, и он помог пришвартовать судно.

— Эй, Эйб, звонила твоя секретарша. Она просит тебя тут же связаться с ней.

— Милли, это Эйб. В чем дело? — Два дня назад от Шоукросса из Лондона пришла телеграмма. И я не знала, стоит ли радировать вам на судно или нет.

— Читай ее.

— «Против поименованного автора «Холокауста» зпт издателя полиграфической компании выдвинуто обвинение в клевете сэром Адамом Кельно бывшим заключенным-медиком Ядвигского концентрационного лагеря в силу того что он упомянут на странице 167 тчк девятнадцать лет назад в Лондоне рассматривалось дело об экстрадиции Кельно он был освобожден и позднее удостоен британским правительством рыцарского звания тчк немедленно высылай нам все источники информации тчк он требует чтобы из продажи были изъяты все книги тчк если ты не опровергнешь обвинение нас ждут очень крупные неприятности. Подпись — Дэвид Шоукросс».

Книга 3 Военный совет

ВСТУПЛЕНИЕ

Большой Лондон включает в себя собственно город Лондон и тридцать три небольших городка, среди которых бывший город Вестминстер, бывшее королевское владение Кенсингтон и остальные не менее знаменитые районы, как Челси, Харроу, Хаммерсмит, Ламбет и живописный Тауэр-Хамлет.

Лондонское Сити представляет собой некогда небольшое феодальное поместье, площадью в одну квадратную милю, которое тянется по берегу Темзы от моста Ватерлоо до Тауэрского моста. Сити обладает автономией, и каждый год с большой помпой возобновляет свой статус, принося короне в виде откупных шесть подков, шестьдесят один подковочный гвоздь, топор и алебарду. В пределах своих семисот акров лорд-мэр является полным сувереном даже перед лицом короны, и, когда король или королева изъявляют желание пересечь границы Сити, у его ворот они обязаны остановиться, дожидаясь официального разрешения и приветствия лорда-мэра.

Пышные церемониальные шествия, участники которых украшены париками и мантиями, живописно сливаются с потоками юных леди в мини-юбках из соседнего района банков.

Границы Сити четко обозначены, и самым знаменитым из «пограничных знаков» является статуя грифона там, где перед гостиницей «Ройал-Корт» Стрэнд переходит во Флит-стрит. Традиции требуют, чтобы отец, подведя своего сына к разграничительной черте на этом месте, крепко всыпал ему по заднице, чтобы тот хорошенько запомнил предел своих гуляний; церемония называется «вбить границу».