Суд королевской скамьи

— Потому что за спиной у меня стоял Восс.

— Не является ли фактом, что Восс несколько раз говорил вам и доктору Лотаки, что, если вы будете проводить для него эти операции, он сможет забрать вас из Ядвиги?

— Конечно, нет.

— Могу предположить, как психологически трудно вам было оперировать человека, страдающего от ожогов после облучения. Что вы можете сказать об этом?

— Да, трудно было бы в Лондоне, но не в Ядвиге.

— Без морфия?

— Говорю вам, я использовал морфий.

Баннистер внезапно сменил тему.

— Когда вы впервые встретились с доктором Тессларом?

Упоминание имени Тесслара потрясло Кельно; у него стали влажными ладони и по коже поползли мурашки. Сменились стенографисты. Было слышно тиканье часов.

— Я думаю, подошло время сделать перерыв, сказал судья.

Потеряв немалую долю тога впечатления, которое он произвел сначала, Адам Кельно покинул свидетельское место. Теперь уж он никогда не будет столь легкомысленно относиться к Томасу Баннистеру.

7

Неизменный порядок вещей продолжал сохраняться. Сэру Адаму Кельно пришлось пересечь Темзу, чтобы провести ленч у себя в доме, пока его советник вкушал ленч за своим столиком в частном клубе.

В таверне «Три бочки» на Ченсери-лейн наверху был небольшой отдельный кабинет, где и расположились Эйб и Шоукросс вместе со спутниками, которые присоединились к ним в зале суда. Меню в «Трех бочках» состояло из привычного лондонского набора: ломтиков холодной говядины, салата, яиц всмятку и омлета, мяса и зелени. Объяснив бармену, как готовить настоящий холодный сухой мартини, было очень приятно убедиться, что он усвоил урок. На нижнем этаже по двое и по трое эа столиками размещались молодые адвокаты, секретари судов, студенты и бизнесмены, все они знали, что наверху Абрахам Кэди, но в соответствии с британскими обычаями не позволяли себе надоедать ему.

И так шло каждый день. Суд начинался в десять утра и длился до перерыва в час, после чего возобновлялся с двух до половины пятого.

Оправившись после первого столкновения с Баннистером, Адам Кельно решил, что более или менее удачно отбился от брошенных в его адрес обвинений и большого урона не понес.

— Итак, доктор Кельно, — после перерыва начал Баннистер, подчеркивая каждое слово, хотя сначала его голос звучал ровно, даже монотонно. — Перед перерывом вы сказали нам, что впервые встретились с доктором Тессларом, еще будучи студентами.

— Да.

— Каково было население Польши перед войной?

— Больше тридцати миллионов.

— И сколько из них было евреев?

— Примерно три с половиной миллиона.

— Некоторые из них жили в Польше уже много поколений... столетиями.

— Да.

— Существовали ли студенческие общества на медицинском факультете Варшавского университета?

— Да.

— И являлось ли фактом положение дел, при котором, в силу антисемитских воззрений офицеров, аристократии, интеллигенции и представителей высших классов, еврейские студенты не могли стать членами таких обществ?

— У евреев были свои союзы.

— Предполагаю, лишь потому, что им был закрыт доступ во все прочие.

— Вполне возможно.

— Не является ли также установленным фактом, что еврейским студентам отводились лишь задние места в аудиториях и они подвергались иной социальной сегрегации как в среде студентов, так и в целом в Польше. И не является ли установленным фактом, что студенческие союзы громогласно объявляли себя свободными от евреев, участвовали в разгроме еврейских магазинов и иными способами преследовали их?

— Таковы были условия жизни, которые были созданы не моими руками.

— Но их создавали поляки. Польше был свойствен антисемитизм, который проявлялся и в отношениях, и в действиях, не так ли?

— Да, в Польше существовал антисемитизм.

— И, будучи студентом, вы активно. участвовали в его проявлениях?

— Я должен был вступить в общество. Но я не несу ответственности за его действия.

— Я же предполагаю, что вы отличались заметной активностью. Итак, вы, конечно, знали, что, после того как немцы вторглись в Польшу, в Варшаве и по всей Польше были образованы гетто.

— В то время я уже был узником Ядвиги, но до меня доходили слухи.

Несколько расслабившись, Хайсмит перекинул записочку Ричарду Смидди: «Эта линия ничего ему не даст. Он, должно быть, расстрелял всю обойму».

— Ядвигу, — сказал Баннистер, — можно в полной мере охарактеризовать как неописуемый ад.

— Хуже не могло быть и в аду.

— Миллионы человек подвергались в ней мучениям и обрекались на смерть. Вы знали все это, потому что были непосредственным свидетелем того, что там делалось, и потому что получали информацию из подполья.

— Да, мы знали, что происходит.

— Как много рабочих лагерей окружало Ядвигу?

— Примерно пятьдесят, в которых содержалось полмиллиона рабов, трудившихся на заводах по производству вооружения, на химических и разного рода военных предприятиях.

— Большинство этой рабочей силы составляли евреи?

— Да.

— Доставленные сюда со всех стран оккупированной Европы?

— Да.

Ради Бога, к чему он клонит, пытался понять Кельно. Неужели он собирается вызвать сочувствие ко мне?

— Вы знали, что по прибытии заключенные проходили селекцию и все лица старше сорока и дети направлялись в газовые камеры Ядвиги-Западной.

— Да.

— Их были тысячи? Миллионы?

— Я слышал, что называли много разных цифр. В Ядвиге-Западной, говорилось, погибло больше двух миллионов человек.

— Остальным же наносилась татуировка, и на одежде у них были разнообразные нашивки, что позволяло отличать разные группы заключенных друг от друга.

— Все мы были заключенными. Я не понимал, кто к какому разряду относится.

— Тем не менее каковы же были нашивки?

— В лагере были евреи, цыгане, немецкие уголовники, коммунисты, борцы Сопротивления, какая-то часть русских военнопленных. Я могу припомнить только свою собственную нашивку, которая указывала на мою национальность.

— Вы помните, какие отличительные знаки носили капо?

— Да.

— Можете ли вы рассказать милорду и присяжным, что представляли собой капо?

— Они подбирались из числа заключенных, которые надзирали за другими узниками.