Суд праведный
Шрифт:
Скрывая растерянность, Мануйлов проговорил:
– Здравствуйте и вам… – и тут же напустился на сноху: – В доме такой гость, а ты даже стула не предложила, дура стоеросовая! Пост еще токмо начался, а у тебя одна дурь в голове!
В глазах пристава загорелись веселые огоньки, а Мануйлов суетился всё больше.
– Пожалте в чистую половину, ваше благородие, Платон Архипович!
Грузно опустившись на стул, Збитнев мерно забарабанил толстыми пальцами по столешнице, покрытой домотканой скатертью. Потом смерил старосту давящим взглядом:
– Да ты, Пров Савелыч, садись…
Мануйлов повел плечами, кряхтя присел на кованый сундук. Выдержав паузу, пристав, как что-то само собой разумеющееся, проговорил:
– Поди, рад, Пров Савелыч, что Кунгуров преставился?
Староста от неожиданности задохнулся:
– Как так?! Побойтесь Бога, Платон Архипович! Пошто на меня напраслину таку возводите? Али провинился я перед вами?
– Да передо мной-то что, любезный… Просто припомнилось мне, каким волком ты на Кунгурова глядел, когда он в старосты метил. Вот и подумалось…
– Дык энто кады было! – немного перевел дыхание Мануйлов. – Кто старое помянет!..
Пристав смягчил взгляд, почти простодушно уже заметил:
– Ладно, Пров Савелыч, ладно… Не подумай чего. Мне без разницы, кто Кунгурова колом тюкнул. Анисим ли Белов, кто другой. Главное – есть убиенный, должен быть и тот, кто его жизни лишил. Правильно?
Еще не понимая, к чему клонит становой, напуганный Мануйлов осторожно кивнул:
– Верно…
– Вот видишь, мы начинаем понимать друг друга… – улыбнулся Збитнев. – Кстати, а где ты ночью-то был?
Мануйлов свел кустистые брови, помолчал, раздумывая, потом нехотя ответил:
– Как все христиане… Проводил Василия Христофоровича и спать лег…
– Так до утра и проспал? – на крупном лице пристава появилось искреннее удивление.
Староста сразу насупился:
– Да нет… Лег было, а там вскоре и Василий Христофорович возвернулся… Взмокший весь, нервенный…
– Стряслось с ним чего?
– Нешто он скажет! – пожал плечами Мануйлов. – А допытываться мне не к лицу, да и ушел он вскорости…
– А ты спать лег и до утра проспал… – закончил за старосту Збитнев.
Мануйлов кивнул:
– По случаю праздника под хмельком был, вот и сморился…
– Ну да, конечно, – охотно согласился Платон Архипович. И опять посуровел взглядом: – Я-то тебе зла не желаю, Пров Савелыч… Но ведь приедет судебный следователь. Они, знаешь, любезный, какие? Дото-ошные… Прознает про вашу давнишнюю вражду с Кунгуровым и начнет…
– А чего я? Чего начнет-то?
– Ну как… Вечером вместе винцо пили? Пили. Потом, сам же говоришь, что Кунгуров возбужденный вернулся… Вот вы с ним и разругались да разодрались… И труп-то прямо рядом с твоим домом…
– Ну так… – поежился староста. – Дык…
– Дык не дык, – перебил его становой пристав. – А даже мне непонятно, каким же образом ты на него натолкнулся, да еще в такую раннюю пору!
Почуяв опасность, Мануйлов сгорбился:
– Дык… Из ворот вышел, а он вот он…
– Вышел-то вышел, – развел руками Збитнев. – А все одно – непонятно! Ворота во-он где, а Кунгуров лежал во-он где… Никак не мог ты его, любезный Пров Савелыч, заметить. Я проверял. Не мог!
Ошарашенно
потирая бороду, староста протянул:– Дык… Заметил же…
– Ну ладно… – Збитнев хлопнул себя по тугому бедру, поднялся. – Ты на досуге всё хорошенько обмозгуй, а надумаешь чего, приходи… Посоветуемся.
Мануйлов поспешно бросился провожать гостя, а тот, уже в дверях, обернулся:
– Обманул ты меня, Пров Савелыч…
– Я-я-я?! – оторопело выпучил глаза староста.
– Ты, Пров Савелыч, ты, – словно сожалея, покачал головой Збитнев.
– Кады же энто? – сглотнув кадыком, просипел староста.
Збитнев посмотрел на него и, чуть склонившись к его заросшему седыми волосами уху, шепнул:
– Не ночевал ты дома, любезный. Сведения имею… – Пристав распрямился, грозно выпятил грудь и столь же грозно добавил: – Думай, Пров Савелыч. Хорошенько думай!
Настасья Ёлкина, сердито гремя чугунками, искоса поглядывала на удобно расположившегося за столом урядника Саломатова. Опустошив остатки четверти, тот тупо и сонно смотрел в замерзшее окно. Потом, встрепенувшись, гаркнул:
– Слышь, хозяйка! Налей-ка еще очищенной!
Одернув на выпирающем животе фартук, Настасья проворчала:
– Нету боле, не кабак, поди! И вообче… Поститься надоть, а вы…
– Ты это, баба, брось! – урядник покачал в воздухе пальцем. – Знать должна: понедельник – полоскун! А потому давай еще… маленько.
Настасья вздохнула и достала припрятанный штоф водки. Налив Саломатову полстакана, ушла в сени, где долго перепрятывала штоф, бормоча так, чтобы урядник слышал: «Чтоб зелье это тебе, окаянный, поперек горла встало!»
Урядник уже совсем было задремал, когда во дворе раздался звонкий голос лопоухого Веньки: «Папанька приехал!» Саломатов с трудом встал и вразвалку вышел из избы. Увидев начальство, Терентий Ёлкин бросил вожжи крутящемуся здесь же, возле саней с сеном и пофыркивающей лошади, Веньке, сорвал с головы треух и почтительно поздоровался.
Урядник качнул плечом:
– Пошли!
– Куда энто? – испуганно отпрянул Ёлкин. – У меня ж сено не скидано!
– Без разговоров! – надвигаясь на него, рявкнул Саломатов. – Кому сказано?!
Приложив руки к груди, Терентий запричитал:
– Да куда ж энто, господи? Да за чё ж энто?
Урядник молча ткнул его кулаком в бок. Так, для проформы ткнул, но Терентий на всякий случай ойкнул.
– Мы же тоже Божье творение! Чё пихаться-то? Иду ужо…
Становой пристав Збитнев встретил Терентия благодушно, как дорогого гостя. Дымя ароматной папироской, все так же благодушно кивнул:
– Ну здравствуй, крестьянин Ёлкин, здравствуй…
Терентий затряс жиденькой бородкой и поклонился еще глубже.
– Здравия желаем, ваше благородие…
Платно Архипович встал и прошелся по кабинету, неслышно, но твердо ступая, поскрипывая при каждом шаге новенькими сапогами. Остановившись прямо напротив Ёлкина, он проговорил:
– Значит, сено сегодня возишь?
Терентий сглотнул слюну, нервно дернул кадыком и снова затряс бороденкой:
– Возим, ваше благородие, возим…