Суд времени. Выпуски № 12-22

Что стоило Андропову присоединиться к этой линии, вопреки огромным и понятным разногласиям с Николаем Анисимовичем в этом вопросе? Этого союза было бы достаточно для того, чтобы Солженицын остался в стране и всё было тихо-мирно.

В конце концов, я не поддерживаю эту жесткую линию, о которой говорили. Но была выбрана единственная линия, которая дала Солженицыну все возможности развернуть то, что он развернул. И эта линия была выбрана Андроповым.

Я бы хотел пригласить свидетеля, Бориса Владимировича Межуева, редактора «Русского журнала». Он не андроповед и я считаю, что очень важно, чтобы здесь существовал политический культуролог.

Скажите, пожалуйста, каково Ваше мнение по поводу вот этой сложности андроповской, двойного дна?

Межуев Борис Вадимович — доцент кафедры истории русской философии МГУ имени М.В. Ломоносова, редактор «Русского журнала».

Межуев:Мне кажется, что Юрий Владимирович был человек изначально очень сложный, биографически сложный. Т. е. у него самая непонятная биография из всех членов Политбюро. Например, работа с интеллигенцией, такое-то выстраивание положительных отношений с интеллигенцией, вот то, что сегодня назвали бы политическим пиаром. Наверное, мало кто этим занимался в то время, кроме Андропова.

Между тем, уже к концу 70-х годов в значительной части интеллигенция тем или иным образом относилась сочувственно к человеку, который олицетворял самое худшее, что было в советской системе, а именно возглавлял политическую полицию.

Конечно, без какого-то двойного дна, без какой-то внутренней программы, нацеленной на преобразование СССР по своим определенным идеологическим устремлениям, наверное, это не могло бы состояться. Такого отношения к нему со стороны огромного количества советской, как говорил Солженицын, «образованщины».

Сванидзе:Спасибо. У меня сначала есть вопрос. Вот речь идет об Андропове как о личности, как о человеке, имеющем определенные идеологические установки. Здесь прозвучало, что он был хорош по отношению к интеллигенции.

Межуев:Он не был хорош, он был гибок по отношению к ней. Он старался ей понравиться, так более точно сказать.

Сванидзе:Возможно, до определенного периода. Потом он старался ей понравиться достаточно странными способами, я бы сказал. Так сложно было понравиться интеллигенции.

Вот, пожалуйста, привел Сергей Ервандович в качестве одного из своих доказательств мнение Щелокова о том, как нужно поступить с Солженицыным. Почему Андропов к нему не прислушался? Вот был случай понравиться интеллигенции!

Межуев:Очень легко ответить, потому что Андропов был идеолог, но он не хотел иметь рядом с собой альтернативных идеологов. Тем более тех, которые пытались предъявлять советской власти какие-то идеологические требования.

А Солженицын сделал именно это в письме «Вождям Советского Союза» в 1973 году. Он требовал в ответ, может быть на какие-то свои шаги по отношению к советским вождям, признанию их, соответствующие шаги этих людей. И это было некоторым вызовом, это не принималось в качестве чего-то, что можно было допустить. Что кто-то, какой-то писатель мог…

Сванидзе:Ну, Щелоков принимал?

Кургинян:Я здесь тоже вмешаюсь. Николай Анисимович предлагал вписать Солженицына в советскую систему. Юрий Владимирович сделал прямо противоположное. Последствия это имело огромные. Либо это то, что Юрий Владимирович сделал это по каким-то странным причинам, либо он это сделал, потому что не понимал, что делает. Я исключаю, что такой человек, как Юрий Владимирович, не понимал, что он делает.

Сванидзе:А Ростропович, Вишневская, Аксенов, Войнович?

Кургинян:Очень много всего. Есть сейчас огромное количество благодарностей. Очень тонкий технически прием, т. е. с одной стороны возникает конфронтация, с другой — людям предоставляют возможности.

Межуев:Канал ухода.

Кургинян:Я спрашиваю, каналы, я спрашиваю, случайно ли это? Я не утверждаю. Я только спрашиваю и говорю, что это типичная политика с двойным дном.

Вот мне ясно, чего хотел Николай Анисимович по вопросу о Солженицыне и я понимаю, что политический результат был бы отличный для советской системы.

Сванидзе:Если следовать Вашей логике, если Щелоков хотел сделать хорошо для системы, а Андропов понимал, что делает, но сделал по-другому, значит он хотел плохо для советской системы?

Кургинян:Я и считаю, что политическая полиция, как и сказал Межуев, вступила, и есть подтверждения этого, в конфронтацию с партией, а не была её послушным инструментом. В этом есть гипотеза. Политическая полиция…

Сванидзе:Вы считаете, что андроповский КГБ вступал в конфронтацию с КПСС?

Кургинян:И хотел заменить её, установив диктатуру этого КГБ.

Сванидзе:В период пребывания Андропова у власти?

Кургинян:В период пребывания Андропова. Всё прорабатывалось под это. И самое здесь странное, как я считаю, это вообще создание идеологического управления. Идеология — это прерогатива правящей партии. Партия, отказавшаяся от абсолютного контроля за идеологией, мертва. Зачем было нужно идеологическое управление?

Сванидзе:Спасибо. Это, на самом деле, очень и очень интересный тезис, что Андропов хотел столкнуть КГБ и партию.

Кургинян:Вот аргументы. И я хочу сказать, что он не только интересный, а невероятно актуальный, ибо в этом смысле можно сказать, что дело Андропова — это проект с длинным последействием.

Сванидзе:Спасибо. Прошу Вас, Леонид Михайлович, вопросы.

Млечин:Иногда здесь слышишь такие вещи, думаешь, что где-то на встрече уфологов ты находишься, ну, не меньше.

Борис Вадимович, какого Вы возраста человек. Поскольку Вы не девушка, можно спросить?

Кургинян:А мне кажется, что нахожусь на встрече болтунов. Ну, зачем же так.

Млечин:Вы создаете такое впечатление. Если не будете создавать, то будет впечатление…

Кургинян:Выход за рамки. Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!

Сванидзе:Господа, давайте воздерживаться!

Кургинян:В отличие от Леонида Михайловича. Разве я это начал?

Млечин:Вы — молодой человек и Вы видимо не помните, как в 70-е годы интеллигенция относилась к Юрию Владимировичу Андропову и КГБ. Поскольку я несколько старше Вас, то я это помню.