Судьба без обязательств
Шрифт:
Откликнулись шесть пострадавших, из которых только на двух напали до убийства Пестряковой. Маньяк действовал как под копирку – прижимался в автобусе или в толчее торгового центра, быстренько эякулировал, пока жертва не успевала понять, что вообще происходит, совал в карман или в сумочку записку и убегал. К счастью, география всех нападений, включая убийство Пестряковой, оказалась очень узкой, район возле одной станции метро, и оперативники довольно быстро вычислили Климчука и взяли его с полным карманом записок, которые он еще не успел вручить своим жертвам.
Судьба этого уже немолодого человека сложилась очень несчастливо. Саша Климчук родился у нормальных родителей в нормальной семье, и сам до двенадцати лет был совершенно нормальным, умным
Зиганшин вздохнул. В те годы укус клеща был экзотикой, и никто не принимал эту опасность всерьез. Не подсказали парнишке, что нужно ходить по лесу в сапогах, а вернувшись домой, обязательно переодеться и осмотреть себя. Бедный Саша вообще, наверное, не знал, чем опасен клещ, поэтому ничего не сказал родителям, а когда разобрались, что к чему, время было безнадежно упущено. Физически Климчук поправился, но превратился в дурачка.
Родители стоически перенесли этот удар и отлично ухаживали за сыном, тем более что он вел себя спокойно. Отец был крутым специалистом в области радиоэлектроники, неплохо зарабатывал, во всяком случае, мог позволить себе нанимать для Саши компаньона, так что бедняга не выходил на улицу самостоятельно, но за год до убийства Пестряковой старший Климчук умер. Саша остался вдвоем с матерью, которая не работала с тех пор, как сын заболел, соответственно получала минимальную пенсию и платить компаньону больше не могла. Она вообще считала, что компаньон – это прихоть, а не жизненная необходимость. Саша понимает, кто он такой, любит родителей, знает, где живет, ориентируется в пространстве в пределах микрорайона, не забывает выключать воду, газ и электричество. Он даже за хлебом способен сходить. Почти нормальный человек, только получает пенсию по инвалидности. Можно предоставить ему больше свободы, чем было при муже. Старушке очень хотелось почувствовать себя матерью взрослого самостоятельного сына – вполне понятное желание, только вот, к сожалению, здоровье человека, в том числе психическое, это такая штука, которая не подчиняется управленческим решениям.
Естественно, Климчук не докладывал матери, чем занимается на прогулках, а поскольку открыл для себя новый увлекательный способ снятия сексуального напряжения, то дома его поведение изменилось только к лучшему. Он стал спокойнее, живее, добрее, и мать укрепилась в мысли, что тотальный надзор вредил Сашеньке. Поэтому, когда ей порекомендовали лечь в стационар на несколько дней, старушка согласилась. Саша обещал хорошо себя вести, но одиночество и свобода подкосили его и без того шаткую психику, вот он и решился на убийство.
Мать находилась в больнице, и алиби сыну составить не могла, но даже если бы она с пеной у рта клялась, что Саша весь вечер был дома, это вряд ли что-то изменило бы. Генетический анализ спермы подтвердил, что она принадлежит Климчуку, а почерковедческая экспертиза – что именно он писал злосчастную записку.
Улики железобетонные, тут даже если здоровый человек станет талдычить о своей невиновности, ему вряд ли кто поверит, а уж если дурачок – то и подавно.
Зиганшин поморщился от собственного высокомерия. Бедняга Климчук не виноват ни в том, что энцефалитный клещ выбрал именно его из всего пионерского отряда, ни в том, что отец умер, а мать состарилась, и некому стало за ним смотреть. Он – больной человек, и нельзя его ни в чем обвинять, а можно только пожалеть, и защитить людей от него, а его – от людей.
Ладно. На одной чаше весов – непреложные факты, а на другой – только профессиональное чутье Макса, который, видите ли, никак не может вписать убийство в картину климчуковской патологии. Но сколько угодно бывает нетипичного течения заболеваний, не так ли? Нужно теорию подгонять под факты, а не наоборот, и Макс пусть не мается дурью, а изучит случай Климчука, напишет научную статью и успокоится.
«Хотя это действительно странно, –
вздохнул Зиганшин, – я не профессор психиатрии, но и по учебе помню, и из практики знаю, что обычно это у маньяков идет по нарастающей. А тут сначала развратные действия, потом они же с убийством, а потом снова только они. Не получил кайфа, что ли? Тогда зачем вообще начинал? А с другой стороны, все жертвы Климчука похожи друг на друга – ухоженные стройные женщины около сорока лет, и Пестрякова прекрасно вписывается в этот ряд. И с географией все в порядке. Разве что… Да нет, бред, даже думать про это не стану! Не стану, и всё! Если Макс рехнулся от своих пациентов, это не значит, что у меня тоже должна поехать крыша! Потому что идея, что на Пестрякову сначала напал Климчук, а через пять минут другой маньяк, явно попахивает паранойей».Несколько минут Зиганшин ехал, с преувеличенным вниманием слушая аудиокнигу «Война и мир», и пытался полностью сосредоточиться на злоключениях Пьера Безухова.
Потом чертыхнулся, помянул Макса нехорошим словом, поставил Толстого на паузу и набрал следователя Ямпольскую.
– Привет, Анжел, ты не против завтра в обед пересечься?
Для первого ужина с Аней Георгий выбрал панорамный ресторан в центре. Он вообще не выносил кабацкой пошлятины, но в этом заведении все было устроено весьма респектабельно, и не приходилось испытывать испанский стыд за пьяных певцов и драчунов.
Сюда приходили спокойно пообщаться и полюбоваться прекрасными городскими видами.
Сегодня шел сильный дождь, темная вода струилась по стеклу и размывала контуры купола Исаакиевского собора. Огни фонарей мерцали, разгоняя сумерки, в которых уже чувствовалась будущая лазурь апрельского неба. Ливень шумел, сидящий близко к окну Георгий слышал четкую дробь тяжелых капель по крыше флигелька внизу, смотрел на теряющийся в струях дождя город и улыбался. Первый дождь после зимы пошел в день их первого свидания с Аней, и он не верит в приметы, но это что-нибудь да значит!
Георгий поднял бокал. Аня взяла свой, улыбнулась и слегка пригубила.
Ему все нравилось в этой девушке – красивое серьезное лицо, легкая фигурка и особенно аристократически длинная шея. Нравилось и то, как она оделась на первое свидание: простое черное платье, минимум украшений, гладко убранные волосы – строгий и элегантный вид.
И держалась она тоже строго и элегантно, Георгий давно не видел таких превосходных манер, а у людей младше пятидесяти так и вообще никогда.
С удовольствием посмотрев на тонкую шею Ани, на хрупкие изящные плечи и небольшую высокую грудь, он вдруг подумал, что у нее должны быть красивые дети, и мысль эта оказалась неожиданно приятной.
Снова стать отцом, окунуться в молодость, прыгать под окнами роддома вместе с юными самцами… Хотя сейчас, кажется, во время родов мужьям разрешают быть рядом с женами, а домой выписывают даже раньше, чем на третий день.
Георгий перевел взгляд на окно и в сбегающей по стеклу воде вдруг ясно увидел будущее: они идут по аллее вдоль Исаакия к Медному всаднику. Ранняя осень, сухие листья уютно шуршат под ногами и шинами детской колясочки, которую он катит, любуясь безмятежным личиком малыша, уснувшего под ласковым осенним солнышком. Рядом идет Аня, красивая молодая мать, а по другую руку – Алешка, старший сын. Уже взрослый парень, он понял отца, принял мачеху и полюбил маленького брата. Идиллическое будущее, утопические мечты, но осуществить их вполне под силу человеку.
Он подумал, что Аня, несмотря на молодость, отлично впишется в компанию его друзей, с ней не стыдно будет появиться хоть на вечеринке, хоть на официальном приеме. Тут Георгий вспомнил про Аниного отца и чуть погрустнел: с таким тестем еще неизвестно, кому за кого будет не стыдно.
Тут подошел официант с закусками, и Георгий сообразил, что замечтался.
– Я так давно не ходил на свидание, что не знаю, как повести разговор, чтобы вам было интересно, Анечка, – сказал он.
Аня улыбнулась уголком рта: