Судьба и жизнь, Воспоминания (Часть 3)

Валерия Васильевна согласилась попробовать, доверяясь моему убеждению, которое я так часто высказывал и в печати и в разговорах, неизменно поясняя, конечно:

– Научить вообще ничему никого нельзя, но научиться может каждый всему тому, что любишь, к чему влечешься... Разумеется, не считаясь с трудностями и преодолевая препятствия!

И вот на моей неожиданной ученице оправдалось это мое убеждение. Ей было трудно, не обходилось без слез от своей беспомощности и моей критики, не раз она решалась все бросить и не садиться больше за стол, но затем возвращалась к работе, которая отнимала у нее законные отпуска и дни отдыха.

Победа осталась за нею, и через три года на своей первой книге "Комиссаржевская" она написала мне почти то же самое, что писал я ей на книге о Вернадском...

А теперь - почему именно Вернадский?

Несколько лет назад при встрече с О. Н. Писаржевским, только что получившим Государственную премию, я спросил его:

– О ком теперь будете писать?

– О Вернадском!-твердо сказал он. Однако при следующей встрече, через

год или полгода, когда я поинтересовался: "Ну, как ваш Вернадский?" он ответил:

– Нет, я пишу другую книгу.

– А Вернадский?

– Там дело очень сложно... И отношение к нему разное. Я пишу о Ферсмане!

Хронологическая близость к нашему времени не делает труда над биографией гениального человека более легким: наоборот, еще не улегшиеся страсти вокруг его имени, не установившиеся оценки делают или недоступными, или недостоверными многие документы и свидетельства. Но зато вы входите в творческую лабораторию, в ход его мысли и душевную жизнь без всякой предвзятости и вооружась собственным, независимым взглядом на вещи, можете заново открыть замечательного человека, как это не раз и случалось в исторической науке.

Именно эта сторона дела более всего привлекала меня в биографии Вернадского, как и в работе над книгами о жизни других замечательных людей.

С Вернадским я никогда не встречался, о научных трудах его мало что знал: ведь для ученого так же опасно слишком опережать свой век, как и отставать от него. Популярность Вернадского не только в широких кругах, но и в ученом мире никак не соответствовала, да и не соответствует, его роли и значению в науке. Совсем недавно профессор Н. В. Лазарев в посвященном В. И. Вернадскому сборнике статей "Введение в геогигиену" признавался, что, только столкнувшись с последствиями геологической деятельности человека, он и его сотрудники "впервые обратились к известным нам ранее лишь понаслышке трудам В. И. Вернадского, которые затем сильно отразились на всей нашей дальнейшей работе, на всем нашем мышлении". А сборник этот вышел в 1966 году!

Так же и я только понаслышке знал о трудах Вернадского и обратился к ним и к его биографии по счастливому случаю. Один из сотрудников Вернадского биогеохимик А. М. Симорин был не только учеником Вернадского, но и моим учеником: когда-то я, будучи гимназистом, готовил его к поступлению в нашу гимназию, и отношения наши сохранились на всю жизнь...

Вот от него-то я и услышал впервые о В. И. Вернадском... Вернадский оказался более величественным и громадным, чем даже представлялся восторженному своему ученику. Симорину отдано должное в моей книге, как и другим ученикам и сотрудникам Вернадского, с которыми я встречался потом не один раз. От них

то я и узнал те художественные подробности, которые в научной литературе обыкновенно опускаются, а в художественной составляют главное, если не единственное средство изобразительности и жизненности.

Ценнейшими в этом отношении оказались вечера, проведенные со старейшим учеником Вернадского - К. А. Ненадкевичем. Ему было тогда уже более восьмидесяти, он почти не выходил из дому и не мог говорить о своем учителе без слез, может быть, отчасти и старческих, но придававших особенную эмоциональную окрашенность каждому его воспоминанию. Художественной стороной мое повествование о Вернадском в значительной мере обязано Ненадкевичу и Симорину. В этом авторитетным судьей, думаю, надо считать Георгия Владимировича Вернадского, профессора истории в Нью-Хэйвенском университете, который мне писал:"В Вашей книге Вы дали яркий образ моего отца, полета его научной мысли, его отношений к ученикам и друзьям. Дороги для меня упоминания о моей матери. Хорошо, что есть краткие эпизоды и черты семейного и житейского характера. Кое-что для меня было неизвестно, это и многое другое читал с волнением".

Дать с известной степенью живости "яркий", как говорится обычно, образ человека - прямая обязанность каждого писателя, и тут, конечно, еще нет открытия. Но открытие все-таки произошло, совершенно неожиданно и совсем в иной области.

Проспект Вернадского в Москве начинается с института имени В. И. Вернадского. Он называется так: Институт геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского. И в разговорах с работниками института, и в статьях, посвященных Вернадскому, речь шла о геохимии, генетической минералогии, радиогеологии, космической химии, реже - о биогеохимии создателем всех этих новых дисциплин был Вернадский. И в кабинете-музее В. И. Вернадского при институте, оказывающем огромную помощь каждому исследователю научной и общественной деятельности ученого, Владимир Иванович представлен как геолог, геохимик, минералог, автор "Биосферы" и "Геохимии", академический деятель и выдающийся естествоиспытатель.

Все это так и есть, конечно. Но когда я обратился непосредственно к трудам самого Вернадского, стал читать без всякой предвзятости статью за статьей, книгу за книгой, я увидел не только геолога и геохимика. Ведь и Иван Петрович Павлов был знаменитым хирургом, удостоился Нобелевской премии за работы по физиологии пищеварения, но Полярной Звездою над миром сияет все-таки его "Учение об условных рефлексах" - синтез долгого опыта и знаний, ума и характера. Так же и Вернадский вознесен над миром его синтетическим учением о ноосфере, учением о биогенной миграции атомов как принципе эволюционного процесса, учением о геологической деятельности человечества, о живом веществе, о биогенном происхождении атмосферы - всем тем, что покрывается одним необыкновенным именем: Вернадский.

Потрясающие, как революция, умы биогеохимические идеи Вернадского естественно и невольно заняли главенствующее .положение в моей книге, и когда К. А. Ненадкевич прочел ее, он сказал задумчиво:

– А мы Владимира Ивановича таким, как вы его показали, и не знали вовсе!

Блестящий мастер химического анализа К. А. Ненадкевич отрицал как "выдумку" и геохимию, и биогеохимию, считая, что химия - одна.

Но вот что писал мне другой ученик Вернадского профессор И. И. Шафрановский из Ленинграда:

"Для нас, минералогов и геохимиков, а также и кристаллографов, появление Вашей книги - очень большое и важное событие. Облик Владимира Ивановича (которого все мы буквально обожествляли) стоит как живой. Вместе с тем Вы сумели его осветить по-новому, даже для нас; специалистов, хорошо знакомых с его трудами (хотя и беспрестанно перечитывающих их снова). Быть может, с Вами будут спорить, но то, что Вы во главу угла поставили биогеохимию, делает Вашу книгу особенно интересной и оригинальной".

Я получил много читательских писем по поводу первого издания моей книги, вышедшей в 1961 году в серии "ЖЗЛ". Но наша печать обошла "Вернадского" молчанием, вероятно, в силу тех же соображений, которые заставили помянутого в начале моей заметки писателя отказаться от Вернадского и писать о Ферсмане.

При обсуждении книги моей в институте имени Вернадского один из выступавших сотрудников заметил, что "Гумилевский пишет о Вернадском как влюбленный". Это пошловатое слово я не люблю, но действительно, все в Вернадском мне было близко и дорого так, как будто это мое собственное. В выборе темы, в отборе материала сказывается личность автора, и, в сущности, рассказывая о других, реальных или вымышленных людях, он рассказывает о самом себе.