Судьба короля Эдуарда

Новое назначение премьер-министром после столь чудовищной ошибки могло объясняться лишь одним: Англия желала видеть во главе правительства посредственность. Итак, что же в итоге оставил Болдуин после многих лет пребывания у власти? Три решающих просчета: в 1927 году он отказался вступить в Лигу наций; лорд Сесил после этого вышел из состава правительства, обвинив Болдуина в том, что тот выступает «против мира» и против «безопасности, решения спорных вопросов и разоружения». Вскоре после этого принц Уэльский произнес в Альберт-Холле пацифистскую речь, в которой определенно встал на сторону Сесила против Болдуина. В 1923 году, во время своей единственной официальной поездки за границу, Болдуин заключил с Америкой соглашение об английском долге: отныне Англии предстояло отчислять три с половиной процента с миллиарда долларов, позаимствованных у американцев, тогда как ей самой союзники платили не более полутора процентов с одолженных сумм. Поэтому через десять лет продлевать соглашение не стали. Наконец, была допущена историческая ошибка в отношении вооружения Германии: раскаянием ее уже было не поправить, поскольку четыре года спустя она привела к капитуляции в Мюнхене.

Болдуин нашел для себя другой способ выходить из положения во время кризисов: он стал приносить в жертву своих министров. Самый известный случай — с Сэмюелом Хором. Произошло это в декабре 1935 года, незадолго до кончины Георга V; в палате общин принц Уэльский, подавшись вперед и приложив ладонь к уху, слушал Болдуина, говорившего о своем коллеге и друге, которым он собирался пожертвовать в этот же день из-за соглашения с Лавалем по поводу Абиссинии. Это был непревзойденный образец коварства под личиной смирения. Сначала, обрисовывая ситуацию, Болдуин попросил проявить к нему сочувствие, затем сообщил, что Хор так устал, что нельзя было не отпустить его покататься на лыжах в Швейцарии, а теперь, когда он находится в Париже, с ним невозможно связаться, в то время как принято исключительно важное для судеб всего мира решение, и оно наносит серьезный ущерб интересам Англии.

Пробормотав эти оправдания, словно школьник, объясняющий, что опоздал на урок из-за задержавшегося в пути автобуса, Болдуин продолжал: «Вы, наверное, станете утверждать, что я проявил слабость. Конечно, было принято ошибочное решение… Если бы ураган поднялся в то время, когда я был уверен в своей правоте, я дал бы ему обрушиться на мою голову и либо выжил бы, либо отступил». Тут голос его задрожал от волнения: «Но если, спросив свою совесть, я понял бы, что хоть отчасти причиной этого урагана стало некое мое деяние, пусть даже неосознанное, и оно было бессмысленным или вредным, я бы покорился». Да, он склонился перед судом общества, этот потомок праведных священников, он признал свои ошибки. Хотя в Англии принято, что премьер-министр несет полную ответственность за свой кабинет, Болдуин не ушел в отставку, вместо этого он бросил на произвол судьбы своего министра Хора; потомок рачительных хозяев, он сохранил за собой влиятельный пост. Он не забыл о главном и непосредственно перед тем, как пожертвовать Хором, заявил: «Никогда не бросать друга — такова традиция моей партии, и я ей буду следовать!».

Одна газета сообщила, что в ту минуту, когда Болдуин демонстрировал палате общин и стране свою манеру заступаться за друзей, принц Уэльский, стараясь не упустить ни одного слова, приложил руку к уху и свесился с балкона, так что чуть не свалился вниз. Ровно через год тот же министр в этом же зале вынесет окончательное решение, направленное против принца.

XII

Вернувшись домой после заседания, Эдуард, должно быть, крепко задумался. Вот, значит, каков самый могущественный человек в Англии, тот, кто достанется ему вместе с Империей, когда покинет этот мир больной король-отец. Георг V скончался пять недель спустя, и новый монарх вскоре убедился, что характер премьер-министра во всем противоположен его собственному. Позднее, в критический момент, Болдуин объявил себя другом короля, однако в тот вечер Эдуард вряд ли признал бы за ним право на это звание. Можно ли представить себе людей, более непохожих друг на друга? Едва ли, разве что Бисмарка и Вильгельма II.

Сорокадвухлетний король оказался лицом к лицу с министром, которому исполнилось шестьдесят девять. Обоим достались в наследство власть и крупные состояния, оба, оставив позади беззаботную молодость, достигли назначенной цели. Ни один из двоих не изведал страстной любви: молодой думал об этом с сожалением, старик с удовольствием. Король, чувствуя себя неуверенно в политической сфере, проявлял нетерпение; министр был уверен в себе и невозмутим. Один двадцать лет ждал, пока его допустят к власти, находясь в полной зависимости, — более, чем любой из его подданных; другому, в двадцать пять лет занявшему место своего отца, было куда расходовать силы; его нес вперед полноводный поток серьезных дел и большой ответственности.

Эдуард наблюдал, как в буре нового времени рассыпаются в прах привилегии его класса и его богатства; во фронтовых окопах он приобщился к жизни простых людей, и усвоенный им от предков образ мыслей претерпел значительные изменения. Между тем Болдуин, как в военные годы, так и в мирное время, постоянно опирался именно на привилегии сословия, к которому сам принадлежал; у него не возникало даже мимолетного желания поближе узнать жизнь рабочих, и всегда — и в частной жизни, и на публике — он неизменно отстаивал идеи своих предков-богачей. Эдуард много путешествовал, изучая свою будущую Империю, а Болдуин почти никогда не покидал Англию. Итак, один — светский человек, наездник, охотник, другой — английский капиталист, помещик, гордящийся своими свинофермами. Человеку без семьи, без любви, без друзей пришлось искать общий язык с человеком, который счастливо прожил в браке почти полвека, имел шестерых детей и успел обзавестись многочисленными внуками. Как этот преуспевший в жизни грузный немолодой мужчина, с неизменной трубкой во рту и самодовольной улыбкой, мог понять этого принца, несомненно, склонного к прогрессивным идеям, страдающего и порой излишне откровенного, этого молодого человека, постоянно дымящего сигаретой, этого вечного подростка с печальным лицом? Принц был словно лорд Байрон, очутившийся перед Джоном Булем.

Однако же было труднее сместить министра, нежели министру низложить короля. Министру хватило бы для этого простой осмотрительности, терпения и мастерства. С самого первого дня начала разыгрываться большая шахматная партия. Но мир увидел лишь ее последние ходы.

Дело в том, что Эдуард, будучи еще принцем Уэльским, решил жениться на своей подруге, когда та станет свободной. Он был слишком джентльменом, чтобы прибегнуть к самому простому средству: вступить в брак после коронации. «Мне казалось, было бы непорядочно, — говорил он друзьям годы спустя, — если бы я поставил своих подданных перед фактом, не обсудив с ними предварительно тяжелые последствия, к которым могло бы привести это частное дело». Желая быть честным и с народом, и с любимой женщиной, он понимал, что ставит себя в труднейшее положение. Он благоговейно относился к любви и браку, и ему казалось немыслимым не дать ни своего имени, ни законных прав женщине, которую он любил, хотя именно так поступали со своими подругами многие его предки. Эдуард с глубоким почтением относился к королевской короне, поэтому не считал возможным обманывать народ и сообщать о своем решении уже после коронации. Если он был намерен щадить чувства женщины и чувства своих подданных, ему следовало поставить этот вопрос на всеобщее обсуждение немедленно, в первые же месяцы своего царствования, и быть готовым к тому, что против него выступят два самых влиятельных человека в Англии — премьер-министр и архиепископ.

Глядя на этих могущественных старцев, Эдуард, вероятно, признавал, что они куда более сведущи в политике, нежели он сам; наверное, понимал он и то, что они оба жили исключительно интересами своего круга, не отступали от жестких правил, не были обременены пылким воображением и, главное, имели весьма смутное представление о любви… а ведь речь, в конечном счете, шла именно о любви. Архиепископ, которому английские обычаи разрешали жениться, всегда оставался холостяком, и никто не слышал, чтобы у него когда-нибудь была связь с женщиной. Что же касается министра… тут и говорить не о чем: он был отцом шестерых детей. По характеру и воспитанию, по роду деятельности и, наконец, по возрасту оба старика были бесконечно далеки от сердечных терзаний Эдуарда, который верил, что должен выражать свои чувства к возлюбленной самым благородным образом. Все, что эти двое, выступая посредниками государства и церкви, могли предложить ему взамен, было куда менее благородно и менее искренне… За громкими словами о долге, служении, вере скрывался вполне реальный мотив: опасение увидеть на троне самостоятельную и современную личность.

В этом безвыходном положении Эдуард, не имея друзей, получал добрые советы только от своей подруги. Она любила его и стремилась защитить; женщина светская и умная, она уговаривала его не ввязываться в борьбу из-за нее, по крайней мере в это тяжелое время, когда он только что взошел на престол, а международное положение такое тревожное. Если Эдуард возражал ей, ссылаясь на долг джентльмена, она смеялась над ним.

Когда женщина из общества хочет, чтобы ее представили ко двору, это с ее стороны столь же невинная слабость, как, например, желание иметь манто из голубого песца или роллс-ройс. Подруге Эдуарда вовсе не хотелось стать королевой Англии — не более, чем украсть меховое манто или угнать автомобиль. Когда она познакомилась с принцем, у того за плечами уже был двадцатилетний опыт государственной деятельности, полной трудностей и проблем, на ее взгляд, необычайно увлекательной. Разве она стала бы подстрекать его к тому, чтобы он отказался от заслуженной награды за столько лет труда и терпения единственно ради того, чтобы создать ей положение в свете, от которого их взаимные чувства нисколько не зависели? Женщины, подобные ей, предпочитают оказывать влияние в спокойной обстановке, а не в суете публичной жизни. Во всяком случае, эта женщина блистала разнообразными достоинствами и тонким очарованием в узком кругу: такова идеальная атмосфера для интересных женщин.

Однако Эдуард твердо решил победить или потерпеть поражение вместе со своей подругой. Слишком долго он ждал ту, которая подарила бы ему гармонию души, слишком долго жил, не имея ни семьи, ни личной жизни, находя недолгое пристанище то при дворе отца, то в окруженном садом доме брата; слишком долго он колесил по свету, не зная покоя. Поскольку Эдуард не увлекался ни музыкой, ни философией, дающими приют одиноким натурам, он не имел и склонности к размышлениям, а предпочитал развлекаться в легкомысленном обществе. Между тем, королевский титул отныне требовал вести спокойную частную жизнь: так прославленному актеру, после того как он каждый вечер выходит к огням рампы навстречу тысячам глаз, необходимо укрываться в мягком полумраке своего дома; в противном случае он однажды выскочит из театра, изрыгая проклятия, и никогда больше туда не вернется. При этом настоящий артист будет в неподдельном восторге от своих постоянных преображений, тогда как король, неизменно играющий одну и ту же навязанную ему комедию, не удержится от циничных комментариев: после того как ему весь день неумеренно расточали лесть, он постарается как можно скорее забыть свою роль, а актера еще долго будет искренне волновать созданный им характер.

Значит, Эдуарду следовало быть менее честным, менее благородным, а также менее сильным, чем его создала природа, наградившая его такой моложавой внешностью: тогда он сумел бы разграничить две сферы своего существования и, как когда-то его предки, приказывал бы время от времени отвозить себя вечером на уединенную виллу, где, как в старинных романах, проводил бы несколько приятных часов у любовницы. Этот образ жизни в стиле рококо противоречил и его эпохе, и его характеру, который требовал от него честных и определенных решений и соответствующего поведения.