Судьба ополченца

Приближались ноябрьские дни, и наш лагерь, только что построенный, был убран очень торжественно. Между землянками дорожки посыпали желтым песком, навтыка-ли елочек. В центре лагеря, на большой поляне с огромным пеньком-трибуной для митингов соорудили арку с красным полотнищем лозунга, портретом Сталина и гирляндами из елового лапника, по сторонам арки повесили мои панно. Все это получилось как бы стихийно, само собой, никто не предполагал, что выйдет так торжественно. Но эффект от оформления оказался удивительный. Люди, намучившись под пятой фашистов, были так обрадованы, что «опять как при советской власти», многие от радости просто плакали.

Надо помнить, что, помимо военных действий, между фашистами и партизанами шла острейшая психологическая и идейная война, немцы буквально терроризировали население всякого рода пропагандой, стремясь внушить, что никаких партизан нет, а есть лесные бандиты и убийцы. Нужно было противостоять этому, доказать людям, что мы боремся за свою родину, за освобождение своего народа и возглавляют эту борьбу большевики.

Среди партизан, шедших на боевые операции и диверсии, быстро укрепился обычай оставлять на местах диверсий листовку, плакат или лозунг; передавали плакаты и подпольщикам в районные центры — в Лепель, в Чашники, Ушачи, клеили их на улицах, в казармах немцев, на домах полицаев. Впечатление это производило очень сильное: значит, партизаны всюду и нет спокойствия для врага. Партизаны, уходя на задания, умоляли дать хоть один плакат и даже записывались в очередь, но так как мы с Николаем наряду со всеми участвовали в операциях, то делать листовки приходилось в перерывах между заданиями и урывая время от сна.

Особенно трудно давались нам стихи для плакатов, это в нашей деятельности было, пожалуй, самым трудным. Нам ничего не стоило найти тему и нарисовать плакат или листовку, а когда дело доходило до стихов, начинались наши мучения, мы ходили как потерянные, бормоча слова и подбирая рифмы, — но, к нашему удивлению и унынию, рифмовались всё неприличные слова. Зато уж если стихи получались, знали их не только партизаны и население, но и полицаи. Бывало, куда ни пойдешь, а наши стихи все знают и декламируют. Зажигается свет в лепельском кинотеатре, а на стенах уже висят плакаты со стихами, больно бьющими фашистов, и, пока их сорвут, люди уже запомнят текст и передадут потом друг другу.

На комендатуре в Лепеле висел портрет Гитлера под стеклом. Такой же портрет, только состоящий из висельников и трупов, мы сделали с Колей Гутиевым, и наши разведчики ночью заменили на крыше немецкой комендатуры их портрет своим. Три дня эта карикатура висела, а внизу стоял часовой. Затем все больше людей стало приходить на него смотреть. Обнаружили немцы подмену. Каково было их негодование! А наши люди все больше верили в нас: вот, партизаны даже Гитлера им подменили, и это в центре города — и устеречь они не смогли!

На дорогах прикрепляли к столбам карикатуры на Гитлера с белыми ниточками, тянущимися к земле, и немцы, боясь, что минировано, не смели подойти, а отчаявшись, расстреливали своего фюрера.

В дальнейшем я делал плакаты эпизодически, так как был занят картинами, а Николай Гутиев занялся плакатами, листовками, оформлением газеты, резал он плакаты на линолеуме, давая большие тиражи.

В нашу землянку всегда много приходило людей, начиная от комбрига и комиссара, кончая рядовыми бойцами, — все старались побыть и посмотреть, что художники делают.

* * *

У землянки штаба собирался отряд, в эти октябрьские дни первая большая группа, десять человек, направлялась командованием бригады для подрыва железной дороги. Поведут группу командир взвода разведки Никифор Журко и разведчик Василий Витко.

С группой рвался уйти на задание и Федя Мощов, наш молодой партизан, совсем мальчик, но его не брали, я видел, как у него дрожат губы от обиды, и, чтобы отвлечь, повел в нашу землянку, решил сфотографировать, у меня был фотоаппарат «Контакс», взятый у немцев. Нас догнал Вася Витко и, узнав о фотографировании, сказал, что так не годится сниматься. Вернулись они с Федей при полном параде, а Витко — еще и с трофейным пулеметом, и я сфотографировал их вместе, затем одного Федора, а потом мы пошли и сфотографировали всю группу подрывников, уходивших на операцию. Витко тут встал с велосипедом, к велосипеду у него прикомстролена толовая мина с надписью: «Рейхстаг. Адольфу Гитлеру».

На фотографии Федя получился хорошо, но видно, что лицо у него грустное, заплаканное.

Феде было тринадцать лет. Его отца, партизана, решили схватить полицаи и оставили засаду в доме Мощовых, сказав: «Все равно придет волк к волчонку». Мать Феди напекла маковников, усыпила сторожей, и ей с сыном удалось ночью, через окно убежать в лес. И стал Федя партизаном, разведчиком — хорошим, умным разведчиком.

Конечно, все опекали и старались обмундировать Федю, и гимнастерку пригнали, и галифе подшили, сапоги нашли по ноге. Вася Витко обрезал ему приклад на немецкой винтовке, чтобы полегче было носить. На сохранившемся снимке патронташ у Феди тоже немецкий, с немецкими патронами, у пояса — граната «РГД», это Витко ему свою дал, для полноты образа.

Глава шестнадцатая. Ноябрь 1942

Рейд на железную дорогу. — О пушке, Карабань ведет пропаганду. — Портрет Яди. — Бои на железной дороге. — Боковое охранение. — Глубокая разведка. — Невыполненный приказ. — Поиски орудия. — Павел Васильевич Хотько. — Как начиналась бригада. — Переговоры с комбатом власовцев. — Это время сливается в одну ночь. — Тасс

Осенью я участвовал в большой экспедиции на границу Западной Белоруссии, первый раз бригада имела на вооружении пушку, орудие 45-мм, с ним-то и отправились в морозный ноябрьский день на железную дорогу. Да, о пушке этой хотелось бы написать несколько слов.

В конце октября группа партизан ходила за боеприпасами в бывший Полоцкий укрепрайон, там было много дотов, хотя и взорванных немцами, но в них можно найти было патроны, стволы от сгоревших винтовок и другие ценные вещи. Руководил группой Михаил Карабань. Подъехали они к железнодорожному полотну, выслали вперед разведку. Видят разведчики, немец на часах. Подкрались сзади, схватили и обезоружили, привели к комиссару. Миша поговорил с ним, то есть высказал комиссар, что «Гитлер — капут», а немец сказал, что он «арбайтер», рабочий. Миша и решил, что пропагандистская работа проведена, и подумал: а что, если взять да и отпустить его, чтобы немцы не думали, будто партизаны такие звери, что сразу убивают. Миша объяснил это немцу как мог, на руках, и толкнул его: иди, мол, ты свободен. А тот не идет, лопочет что-то, боится, думает, стрелять будут в спину. Наконец отошел метров на сорок, постоял, наши уже стали линию переходить. Вдруг он назад бежит:

— Камрад, камрад! Официр капут! — И рукой показывает, приставляя ее к виску, как пистолет. — Капут никс! — на винтовку показывает. — Никс! — на гранату: нельзя, мол, ему в свою часть возвращаться без оружия, расстреляет его офицер.

Подумал Миша, что ж теперь делать, и решил отдать винтовку и патронташ, но без патронов; отдал и гранату, как ни трудно было расставаться с оружием. И пошла наша группа искать боеприпасы. Найти удалось не только патроны, но и орудие 45-мм с частью амбразуры; видно, было оно вмонтировано в дот и при взрыве его вырвало вместе с чугунной плитой укрепления.

Положили ствол на телегу, возвращаются. А их уже заметили немец-часовой со своим камрадом. Смотрят партизаны, они шпалы запасные носить начали и класть между рельсами, чтобы удобнее было нашим переехать путь. Отбежали затем в сторону, пока партизаны переезжали, потом помахали им в дорогу и принялись шпалы на место убирать. После этого смеялись партизаны, что Карабаню теперь воевать не страшно: «Заимел Мишка камрадов у фрицев!»

На орудие нашлись мастера. Вместо станины приделали для упора рельсы, поставили ствол на колеса от телеги. И вот везли теперь орудие бить прямой наводкой по паровозу.