Судьба высокая «Авроры»

Вот и сегодня, проходя по палубе, где у железной бочки с водой матросы собирались на перекур, Егорьев услышал реплику:

— Нам бы рыбешки жареной, братцы, а мы рыбаков поджарили!

Заметив каперанга, матрос осекся. Егорьев помнил и лицо, и фамилию этого комендора — Аким Кривоносое. Однажды на учении он обратил на него внимание: сноровист, ловок, боевит, энергичен.

— Как зовут? — спросил командир.

— Аким Кривоносов! — отчеканил комендор.

— Молодец! — похвалил Егорьев комендора, запоминая его смешливые и дерзкие глаза.

Он знал: людям с такими глазами, в которых удаль и вызов, живется нелегко. Боцману в них обычно мерещится насмешка, кондуктору — скрытое непослушание, а виноват всегда матрос…

Егорьев не подошел к курившим, не показал, что слышал реплику Кривоносова, заинтересовался другим: метрах в пяти от железной бочки какой-то матрос кормил птиц. Когда он бросал комочки хлеба, они шарахались, потом прыг-скок, прыг-скок, — подбирались к хлебу и жадно клевали.

Стоял октябрь, пора птичьих перелетов. Из Европы в Африку летели огромные стаи. Усталые пичуги садились на реи, на леера, на мостики. Боцманы гоняли их — птицы оставляли бесчисленные отметины, — а матросы охотно прикармливали летучих путешественников.

— Хлеба хватает? — спросил Егорьев, стоя за спиной кормящего.

Матрос стремительно обернулся. Увидев каперанга, вытянулся, руки словно впаялись в бедра:

— Виноват, ваше высокоблагородие!

Он был высок, сухопар, даже под робой угадывались крепкие мускулы.

— Корми, корми, — подбодрил его Егорьев. — Как зовут, кем служишь?

— Минный электрик Андрей Подлесный, — бойко отрапортовал матрос, поняв, что каперанг наказывать не собирается.

— Дома птицу держал?

— Никак нет, мастер по ремонту железнодорожных путей, — ответил Подлесный. — Жалко их: на чужбину летят. Матрос вздохнул, качнув острым кадыком. Казалось, говоря о птицах, он думал не только о них.

— Сколько вас у отца-матери? — спросил командир.

— Одиннадцать нас, ваше высокоблагородие.

— Ну-ну, корми, — сказал Егорьев. — А птицы вернутся. Перезимуют и вернутся…

На крейсере кое-кто смотрел на «вольное» обращение командира с матросами как на чудачество, а старший офицер Аркадий Константинович Небольсин такой демократизм явно не одобрял. Давно разобравшись в пружинах, движущих карьеру, он придерживался простой формулы, многократно подтвержденной практикой: подавляй тех, кто подчинен тебе, ублажай тех, кому подчинен ты. Младшим — разгон, старшим — поклон.

Между командиром и старшим офицером установились отношения сдержанной вежливости. И хотя «философия» Небольсина вызывала у Егорьева раздражение, внешне это не проявлялось, жило где-то в глубине. Правда, при выходе из испанской гавани Виго, когда Небольсин замахнулся на матроса, проявившего по неопытности нерасторопность, капитан I ранга едва сдержал себя. Скандал, резкое обострение отношений с ближайшим помощником в самом начале похода не сулили ничего хорошего. Однако когда Небольсин оказался по какому-то делу в каюте командира, Егорьев, внимательно выслушав его, попросил задержаться.

— Мне стали известны случаи, — сказал командир, — когда старшие подымают руку на младших. Кровь прилила к лицу Небольсина.

— Эти дикие нравы еще не изжиты у некоторых боцманов и кондукторов. Я не потерплю, чтобы на вверенном мне корабле били воина. Вот доберемся до японцев, там и проявим свою воинственность, — подытожил разговор командир. — А вам, Аркадий Константинович, я поручаю внедрить на крейсере эту мою волю.

— Понятно, Евгений Романович, — кивнул старший офицер. — Однако у нашего командующего, как известно, твердая рука. Он порядок любит.

— Командующий высоко, мы о нем не говорим, — заметил Егорьев, конечно не рассчитывавший на поддержку штаба Рожественского и отлично понимавший, куда клонит Небольсин. — Мы с вами отвечаем за свой дом, за «Аврору».

И, чтобы не возвращаться к неприятной теме, каперанг поднял со стола несколько свежих газет, спросил:

— Читали?

В этом вопросе таился намек: вот вам ваш Рожественский, вот чего стоит его твердая рука!..

Вахтенный начальник доложил, что на траверзе появились восемь английских вымпелов. Егорьев и Небольсин поднялись на мостик.

— Как вы думаете, Аркадий Константинович, чего они добиваются?

— Играют на нервах, — ответил Небольсин.

— Пожалуй, — согласился Егорьев.

Гремели якорные цепи, гремели военные оркестры. Корабли выстраивались на Танжерском рейде. Все свободные от вахт сбежались наверх, заполнили палубы. После унылого однообразия моря Танжер казался землей обетованной. Как-никак первая встреча с Африкой!

Путаница кривых, немощеных улочек, лачуги, лепившиеся друг к другу в невообразимой тесноте, крепостные стены со старинными башнями, форты с бойницами, глядящими в море, — все это издали сливалось в живописную картину. Пока корабль был в движении, чудилось, что и улочки и домики движутся, перемещаются, спускаются с горного склона к воде.

Над серо-коричневой неразберихой бедных кварталов, вскарабкавшись по склону вверх, белели нарядные виллы дипломатов. Чем выше, тем виллы были просторнее, богаче, привлекательнее, а над всей округой, на макушке Казбы, поднялся во всем своем белостенном великолепии дворец губернатора.

Не успели авроровцы всласть налюбоваться Танжером, как, тяжело пыхтя, из порта направился к ним германский угольщик «Милос».

Проблема угольных погрузок в судьбе эскадры играла важную роль. На восемнадцатитысячемильном пути от Либавы до Порт-Артура русских баз не было. Дружественных баз попадалось тоже немного. Предстояло грузиться в открытом море, капризном и своенравном. Мировая практика подобного эксперимента, да еще в таких масштабах, не знала. Зарубежные специалисты предрекали России неудачу.

Морское министерство перед выходом эскадры в поход заинтересовалось способом погрузки угля по Спенсеру — Миллеру. Американская печать, захлебываясь от восторга, рекламировала этот способ. Оборудование и приборы обошлись казне в полтора миллиона рублей. Предварительные испытания, к сожалению, результатов не дали.

Признаться, что деньги выброшены на ветер, Адмиралтейство не могло. Пришлось кораблям взять оборудование Спенсера — Миллера, загромоздив им палубы.

«Авось в пути освоитесь, приспособите к делу», — напутствовали эскадру.

Русское «авось» всей своей тяжестью легло на плечи матросов…

«Милос» — один из зафрахтованных Гамбургской компанией [3] пароходов подошел к правому борту «Авроры». Завели швартовы. В большой рупор объявили:

— Погрузку начать!

Взвизгнули, застучали, загромыхали паровые лебедки, по палубам покатились тележки, сотни матросов — кто с мешками, кто с лопатами — пришли в движение.

Фрахт каждого угольщика обходился по пятьсот рублей в сутки. Эскадра в Танжер пришла с опозданием, и, конечно, наверстывать, экономить часы и минуты решили за счет матросских мускулов.

3

Гамбургская компания по договору с Россией на всем пути следования эскадры снабжала ее углем и фрахтовала в различных странах суда.