Судьба зимней вишни

– Вот я и говорю, надо брать мужика за жабры! – снова включилась в разговор Настя. – Эх, мне бы такого экземпляра надыбать…

– Хочешь, я тебя с этим экземпляром познакомлю? – огрызнулась я. – Мне от него ничего не надо. Ни цветов, ни детей, ни лимузинов. Мне на этой неделе совсем другой мужик понравился. Так пропал куда-то, зараза. Даже на собеседование к психологу не пришел.

– Так значит, не надо тебе другого! Бери, что дают, – кипятилась успевшая слегка поднабраться Настя.

– Слушай, а где эта, убогая? – вдруг поинтересовалась Наташка. – Ты говорила, что сегодня ее пригласишь для трогательного воссоединения братских народов.

– Лора? – уточнила я. – Так у нее сегодня свидание.

Я рассказала подругам про глупого Самоходова, а также про то, что на сегодня у Лоры назначена встреча со вторым клиентом из Ируськиного списка – стоматологом Альметьевым. Я очень надеялась, что с ним у нашей с Наташкой одноклассницы все получится. Стоматолог мне нравился.

Вскоре разговор свернул в привычное русло. У этого русла даже есть свой слоган. Все мужики козлы. Наташка привычно плакала из-за мучающего ее Развольского, Инка драматически повествовала о непростой жизни с любимым мужем-хоккеистом. Настя пьяными слезами жаловалась на то, что вечерами ей приходится возвращаться в пустую квартиру. Лелька горевала, что среди множества любовников нет ни одного, на кого она могла бы положиться.

Я старалась не пить. Во-первых, с алкоголем я вообще «на вы». Мои любимые напитки – виски и граппа, в небольших количествах и под настроение. Во-вторых, этого самого настроения у меня почему-то не было. То ли из-за Шаповалова, то ли из-за пропавшего Корчагина.

На часах было около девяти вечера, когда раздался звонок в дверь. «Это не может быть Павел, – успела подумать я, пока шла по коридору. – Наверное, соседка».

Открыв дверь, я еще секунд тридцать ничего не понимала. Потом тихо охнула, прижала руку к губам и отступила в глубь квартиры.

На пороге стоял Александр Петрович. Шутливо приложив руку к дурацкой клетчатой кепке (надо будет обязательно ее с него снять), мужчина моей мечты сказал:

– Разрешите обратиться?

* * *

Мой неожиданный гость прекрасно вписался в атмосферу нашей девичьей вечеринки. Не прошло и получаса, как он уже вовсю шутил с Лелькой, обсуждал с Инкой армейскую дедовщину, отмахивался от Наташкиных расспросов о своей личной жизни и отражал слегка агрессивные атаки нетрезвой Насти.

Я в этой вакханалии участия не принимала. Я была слишком ошарашена его визитом, чтобы вести светскую беседу с гостями. То и дело я ловила на себе внимательные взгляды Петровича (нам пятерым было велено называть его именно так). Я посылала ему безмолвные вопросы, он тихо давал мне понять: «Все потом. Позже».

Под предлогом приготовления кофе я периодически скрывалась от гама на кухне. Впрочем, привести мысли хотя бы в какое-нибудь подобие порядка мне все равно не удавалось. Да и надолго оставлять гостей было невежливо.

Вернувшись в очередной раз с кофейником в гостиную, я застала своих гостей хохочущими над Лелькиным рассказом о том, как в ее салоне недавно проходили практику две молоденькие финки.

Областная торгово-промышленная палата какого-то беса заключила договор с аналогичной организацией в финском городе-побратиме на обмен парикмахерскими кадрами. Чтобы не ударить в грязь лицом, с нашей стороны для обмена были отобраны самые лучшие специалисты. Естественно, из Лелькиного салона.

Целый месяц две мастерицы, отложив ножницы, занимались с репетитором английским. За Лелькин счет, разумеется. Остальные мастера салона, сжав зубы, работали «за себя и за того парня», вернее, «за ту девку», надеясь, что приехавшие финские девушки освободят их от лишней нагрузки.

Действительность оказалась плачевной. Горячие финские девушки не говорили ни по-русски, ни по-английски. Они не могли объясниться ни с Лелькой, ни с остальными мастерами, ни, что самое печальное, с клиентками. Две недели они столбом простояли посреди салона, в ужасе переводя полный отчаяния взгляд с одной клиентской головы на другую.

Они боялись есть в наших ресторанах. Боялись ночевать в снятой для них гостинице. Боялись ходить по улицам. Саму Лельку они тоже очень боялись. Через две недели, не выдержав и половины положенного срока, чухонские красавицы сбежали обратно домой.

У Лельки весьма острый язычок, поэтому про злоключения горячих финских девушек она действительно рассказывала очень смешно. Я даже посмеялась вместе со всеми.

– Я им говорю: май нейм из Люба, – махала руками Лелька. – А они: мадам, ноу, инглиш. Ноу инглиш, мадам. Я думаю, нехай будет мадам, меня все равно половина мастериц так называют, лишь бы работали. Пальцами показываю: стриги-стриги. А она: ноу, мадам, ноу – и лопочет по фински чего-то. Да я, чтоб их в сортир сводить, переводчика с финского выкопала. Тот три дня походил, а потом я плюнула, стали на пальцах изъясняться, – заливалась Лелька.

– Вас сотрудницы зовут мадам? – удивился Петрович.

– Ну да. Они на меня работают, я у них старшая, зовут шутки ради. Говорят, что салон, что салун – все едино…

Я невольно вспомнила Мадам, про которую мне рассказывал Шаповалов. «Дурацкое у Лельки прозвище», – подумала я и по лицу Петровича увидела, что ему оно тоже почему-то не нравится. Но тут мои сообразительные подруги наконец-то поняли, что к чему, и начали прощаться.

Первой подала команду Инка. У нее с тактом все в порядке. Настя требовала продолжения банкета, но Инка утянула ее в прихожую, обещая отвезти домой. Лелька и Наташка тоже забрякали ключами от машин.

Пока я прощалась с подругами, Петрович аккуратно убирал со стола посуду. Когда он в очередной раз прошел мимо нас по коридору, Настя, вырываясь из Инкиных рук, пьяно засмеялась:

– Везучая ты баба, Алиска! За одну неделю один мужик в лимузине возит, другой посуду моет, да еще и Павлуша на горизонте маячит. С таким счастьем – и на свободе! Это ты у нас мадам, а не Лелик. Мадам Помпадур!

Инка прихватила подругу за кушак пальто и вытащила на лестницу. Постепенно ушли и остальные. Я закрыла за ними дверь и прислонилась к ней лбом. Пластик приятно холодил кожу. Мне казалось, что у меня невероятно горячая голова. Не от температуры, а от мыслей, которые кипели-кипели и пытались вырваться наружу.

Петрович осторожно обнял меня за плечи.

– Я не должен был приходить? – спросил он.

– Смотря для чего именно ты пришел, – тихо ответила я.

– Я и сам не знаю, – признался он и развернул меня лицом к себе. – Я целую неделю прятался от желания тебя увидеть. А сегодня понял, что больше не могу бороться с собой.

– Я тебе понравилась? – спросила я.

– Да. Ты мне очень понравилась. Еще тогда, в конторе. Сегодня ты нравишься мне еще больше, и меня это пугает.

– Что же во мне такого страшного?