Судьба. Книга 1

— Не поверят, — равнодушно подтвердил Бекмурад-бай.

— Вот и я говорю то же самое. Сколько лет, как женился, а до сих пор жена у родителей живёт, потому что не могу остаток калыма выплатить. Так, пожалуй, до седых волос в одиночестве доживёшь. А тут ещё эта беда на мою голову свалилась.

— А может ты для калыма коня взял?

— Не брал я, бай-ага, чтоб ему сдохнуть, этому коню! — Аллак даже привстал, опираясь руками а колени.

— Смотри, чайник опрокинешь, — предупредил Бекмурад-бай. — Чего же ты от меня хочешь?

— Я старикам кланялся, бай-ага. Верят старики, что я чист, а Вели-бай их даже слушать не стал. Он — ваш родственник. Заступитесь вы за меня, бай-ага, век буду за вас аллаха молить!.. Старики говорят, что Вели-бай не посмеет вам отказать. Я хотел другого следопыта пригласить, да все следы уже стёрлись, а яшули говорят, что это получится вроде спора с Вели-баем, он обидится — ещё сильней заупрямится. Помогите мне, бай-ага!

Бекмурад-бай налил в пиалу чай, подождал, пока чаинки осядут на дно пиалы, и спросил:

— Что же я могу сделать для тебя? Если Вели-бай не послушал многих уважаемых яшули, то меня тем более слушать не станет.

— А может, послушается? Попросите, пусть меня в покое оставит, мне и без него забот хватает. Другой человек в моём положении давно бы на всё рукой махнул и стал терьякешем, а я тружусь в поте лица. Не только воровать, попросить стыдился кусок хлеба!. И что у меня судьба такая злосчастная, хоть петлю на шею одевай…

— Из-за мелочей жизни вешаться не стоит, — снисходительно ободрил Бекмурад-бай. — Каждый испытывает то, что ему суждено от бога… И ты — тоже. Вот тебя Вели-бай хотел головы лишить за коня, а я его отговорил: значит, так аллах повелел сделать…

— Лучше бы он убил меня, чем Сибиром грозить! За один раз я от всех бед избавился бы.

— Есть у меня один совет… — Бекмурад-бай выжидательно посмотрел на Аллака. Тот торопливо воскликнул:

— Любой совет приму от вас с радостью!

— Трудная у тебя жизнь, йигит, — словно сочувствуя, сказал Бекмурад-бай и выплеснул к порогу остатки чая из пиалы. — Продал ты меллек, что тебе в наследство достался, хотел жениться. А теперь ни жены у тебя, ни земли. Ещё пройдёт года три, родители твоей жены скажут: «Не можешь выкупить жену — давай развод, а себе другую ищи».

— Истину вы говорите, бай-ага, — грустно согласился Аллак.

— Могу тебе дать один совет, как от бедности избавиться, но совет трудный. Если согласен его выполнить, скажу; не согласен — бери чайник вон тот красный, и пей чай, а я помолчу.

— На всё согласен, бай-ага!

— И Дурды убить согласен?

— На всё! — повторил Аллак, сразу не уразумев всей жестокой серьёзности вопроса Бекмурад-бая.

Тогда сделаем так, — Бекмурад-бай подвинул чайник Аллаку. — Завтра пустим слух, будто ты в самом деле украл лошадь Вели-бая и скрылся. А сегодня дам тебе оружие и быстрого скакуна. Ночью ты уедешь. Выполнишь поручение — на своих глазах отведу тебе место. Ни о чём горевать не будешь. Невесту твою выкуплю, кибитку вам поставлю, дам что для хозяйства нужно. Согласен?

Аллак ответил не сразу. Бекмурад-бай не торопил, спокойно схлёбывая чай, и только глаза его — глаза тигра, затаившегося у водопойной тропы — следили за собеседником цепко и неумолимо. То, что происходило здесь, происходило по его воле. Это он накануне предложил Вели-баю отдать копя одному из уезжающих родственников и с помощью подкупленного следопыта обвинить Аллака в воровстве. Не придти к нему за помощью Аллак не мог — и он пришёл. Всё шло так, как было задумано. И кончится как задумано, иначе этот горемыка не увидит завтрашнего рассвета. Пусть думает, пусть взвешивает. Торопить его не стоит. Всё равно выхода у него нет. Был бы он поумнее, вспомнил бы о комарах и муравьиной куче [105] прежде чем к баю идти. Но от человека, продавшего за бесценок участок хорошей земли, большого разума ожидать не приходится. Пусть думает. Всё равно он скажет то, что нужно баю.

105

…О комарах и муравьиной куче — восточная пословица: «От комаров спасался — в муравьиную кучу спрятался».

И Аллак сказал:

— Где искать этого… Дурды?

Бекмурад-бай внутренне усмехнулся.

— Покрутись возле его села. Тебе, как пострадавшему от несправедливости Вели-бая, в доверии не откажут. Возле кибитки того парня, что на плотине работает, тоже походи. Знаешь его?

— Сергей?

— Нет, не русский, дружок русского, наш туркмен.

— Клычли?

— Не знаю, может быть, он, может быть, нет… Сам разузнай всё.

— Хорошо… Когда за оружием приходить?

— Как все спать улягутся, так и приходи.

* * *

Ночь была настолько темна, что каждый шаг казался шагом в бездну. Мелкий дождь шелестел по крыше кибитки, а в далёкой непроглядной вышине еле слышно курлыкали гуси, возвращаясь в родные гнездовья.

— Тьма какая, хоть глаз коли, — сказал Клычли, подсаживаясь к огню. — Как поедешь? Может, заночуешь сегодня?

Дурды лежал на кошме, опираясь грудью на подушку, и смотрел на пламя, которое весело прыгало в оджаке. Много дерог он исколесил с тех пор, как стал на тропу изгнанника. Он отсиживался в самых безлюдных уголках Каракумов, терпел голод и холод. Ни разу он не возвращался в село, куда случалось заезжать, палец его всё время лежал на спусковом крючке винтовки. Тревожная тяжёлая жизнь повзрослила его окончательно. Он стал осторожен и решителен, ничего не делал наобум, утратил юношескую непосредственность, но зато научился не в каждом встречном видеть врага, научился разбираться в людях. Многих парней, с которыми ему приходилось разговаривать в случайных сёлах, он смело мог считать своими верными друзьями. Одиночество и невзгоды учили его философски относится к превратностям судьбы, но трудно стать философом в восемнадцать лет. Дурды сильно тосковал по людям и потому, пренебрегая опасностью, время от времени заезжал к Клычли, хотя и не рисковал оставаться у него на всю ночь, но боялся он больше за друга, чем за себя.

— Заночуешь, что ли? — повторил свой вопрос Клычли. — Извёлся ты, брат, крепко… Поезжай в Ахал, всё легче будет, а то ты и живёшь, и не живёшь…

— Верно, друг, — сказал Дурды, не меняя позы, — надоело мне всё, не знаю, как и сказать… Что в Ахале? Там тоже не мёдом мазано. Лучше уж в Каракумах буду ходить, пока ноги двигаются.

— Каракумы и возле Ахала есть.

— Не такие, друг Клычли, там другие Каракумы, а к нашим я уже привык. Они мне и отца, и мать, и друга и брата заменяют, никогда врагу не выдадут, не то, что люди…

— Не все люди одинаковы!

— Тоже верно. Не всё круглое — орех, как любит говорить твоя мать, уважаемая Огульнияз-эдже, Однако иной раз приходится прямо глаза закрывать, чтобы хоть на время поверить человеку.

— В таких случаях моя мать вспоминает другую пословицу: «Кто закрывает глаза, тот глотает камни».

— Я их глотаю и с закрытыми, и с открытыми гла…

На дворе разноголосо и зло — на чужого — залаяли собаки.

Приятели переглянулись. Дурды взял лежащую рядом винтовку.

— Выйди посмотри, Клычли, кого судьба по ночи гоняет.

Клычли вышел. Дурды, стараясь не клацнуть затвором, медленно загнал патрон в патронник, пощупал за поясом рукоятку ножа.

Вскоре около кибитки раздались голоса — Клычли и ещё чей-то. Говорили спокойно и голос был вроде знакомым. Дурды сунул винтовку под одеяло, не выпуская на всякий случай её из руки.

— Встречай друга по несчастью! — сказал Клычли, входя. Вслед за ним вошёл Аллак и остановился на пороге. Дурды знал этого невесёлого парня, у которого, как у него, не ладилась жизнь, и сочувствовал ему. Поэтому он радушно приветствовал ночного гостя и полюбопытствовал: