Судьба. Книга 4

Черкез-ишан вздохнул и сказал:

— Вошь эту деревянную мы постараемся истребить. А временно предлагаю такой выход из положе-ния. Вытрясем как следует одеяла, простыни, матрацы и будем спать на траве, под деревьями. Время летнее, тёплое, одно удовольствие на свежем воздухе поспать — самые красивые девушки будут сниться. Завтра я велю под деревьями большие топчаны сбить. Туда ни одна деревянная вошь не придёт. Согласны на это?

Дружный хор голосов изъявил полное согласие. Однако оказались и инакомыслящие во главе с пегобородым ходжамом. Он заявил громогласно и решительно, что отказывается учиться, не желает жить под деревьями и вообще требует, чтобы его немедленно отпустили домой. Советская власть дала всем людям одинаковые права, заявил ходжам, и никто не правомочен заставлять другого учиться джадиду, если этот другой решил посвятить себя служению аллаху. И аллах и большевики призывают к справедливости, но аллах доказывает это на деле, а большевики — только на словах. Пусть и они докажут на деле, что каждый человек волен в своих поступках, пусть поступят по справедливости.

Поулегшаяся было злость вновь ударила Черкез-ишану в голову. «Лицемер проклятый, — думал он, — и аллаха и Советскую власть в один хурджун свалил, к справедливости взывает, провокатор! Я тебе покажу справедливость, святоша толстобрюхий, дармоед несчастный! Мало того, что сам в холодок метит, так и других, парней этих, с толку сбивает, затхлой своей кельей весь мир заслонить для них хочет. И ведь не сбежал по дороге с другими дармоедами, краснорожий, специально остался, чтобы вредить!»

— Кто ещё не хочет учиться?

Семь человек один за другим вышли из толпы и стали возле пегобородого ходжама.

— Снимайте чалмы! — приказал им Черкез-ишан.

Недоуменно переглядываясь и пожимая плечами, они неохотно исполнили это требование. Пегобородый тоже недоуменно двигал бровями — его чалму не потребовали.

— Копек! — позвал парня Черкез-ишан. — Собирай всё это хозяйство. Вот тебе ключ. От соседней комнаты. Запри всё это там. А вы, — он повернулся к наказанным, — вы можете уходить на все четыре стороны!

Они не двинулись с места, растерянно улыбаясь: шутит магсым, какой уважающий себя мусульманин рискнёт пройти по улице с позорно открытой головой!

— Ладно, — резюмировал Черкез-ишан, — оставайтесь, коль передумали… Пошли, почтенный слуга аллаха, провожу тебя за ворота!

На пустынной улице, там, где в густую тень деревьев не проникал ни единый отблеск лунного света и тьма казалась чёрным провалом в бездну, Черкез-ишан остановил спутника:

— Не торопись, ходжам, отдохни.

— Мы ещё не устали для отдыха, — отказался ходжам. — А вы, магсым, возвращайтесь, не утруждайте себя. Святому отцу мы передадим ваш привет.

— И гостинец передай! — крикнул Черкез-ишан, вкладывая в удар всё накопившееся за день раздражение.

Ходжам качнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Однако вторая затрещина, ещё крепче первой, повергла его наземь. Он вскочил и, забыв о своём почтении к роду ишана Сеидахмеда, бросился с кулаками на обидчика.

Черкез-ишан не рассчитывал затевать драку, он просто хотел отвести душу. Но когда из глаз у него посыпались искры, он выложил всё, что имел не только против самого ходжама, но и против всего сословия ханжествующих тунеядцев.

Силой ходжама бог не обидел — подковы в руке гнулись. И всё же трудно ему было устоять против стремительной ярости противника. Через несколько минут он снова лежал на земле и слезливо просил пощады.

Черкез-ишан остыл. Подав руку, помог подняться ходжаму, потрогал саднящую скулу. Было досадно и, пожалуй, даже стыдно случившегося. Он воровато огляделся — не видел ли кто, как заведующий наробразом затеял драку, словно пьяный гуляка? Нет, улица была пуста, только рядом всхлипывал и сморкался ходжам,

— Перестань ныть, не ребёнок! — сказал Черкез-ишан и ещё раз потрогал скулу: крепко-таки заехал пегобородый своим кулачищем, не всю, оказывается, силу в келье просидел! — Вы поняли, надеюсь, за что вас избили?

— Поняли, — шмыгнул носом ходжам. — Захотелось вам избить, вот и избили.

— А почему мне захотелось тебя избить, а не Копека, например? Это ты понял?

— Не знаю.

— Я тебе объясню. За то, что ты, дармоед, паразит, как та деревянная вошь, которую ты божьим знамением обьявил. Знаешь, как надо к паразитам относиться?

— Не знаю.

— Знаешь! Давить их надо! Я надеялся, что в тебе ещё сохранилось хоть немного человеческого достоинства, хотел помочь тебе стать на честный трудовой путь. А ты людей мутить стал, как паршивая овца, которая свою коросту на всю отару цепляет. За это и получил по заслугам. Надо было тебя сдать в милицию, арестовать и судить, как провокатора. Да уж ладно, иди с богом, может, одумаешься…

* * *

До подворья ишана Сеидахмеда пегобородый ходжам добрался уже ясным утром. По дороге он привёл в порядок одежду, в арыке смыл с лица кровь и грязь. Но всё равно вид у него был такой, что встречные оглядывались ему вслед.

Ишан Сеидахмед сидел в своей келье и читал какую-то толстую книгу.

— Эс-салам алейкум, — склонился в почтительном поклоне ходжам. — Эс-салам алейкум, наш святой отец!

Ишан аккуратно снял очки в тонкой золотой оправе, положил их на раскрытую книгу, внимательно осмотрел вошедшего.

— Алейкум эс-салам, — сдержанно ответил он.

По спине ходжама пробежал холодок, а на лбу моментально выступили крупные капли пота. В ритуальном ответе приветствия не было слов «наш сопи». А это означало, что святой отец гневается и не считает ходжама своим учеником. За все четырнадцать лет такое с ним случилось впервые. Ходжам растерялся и потерял присутствие духа.

— Садитесь.

Он торопливо опустился на ковёр у порога, втайне надеясь, что гнев ишана вызван посторонними причинами. Нет, не смягчается сердце святого отца: не поздравил с благополучным избавлением от большевиков, не похвалил за твёрдость в вере, не осведомился о здоровье. «О аллах милостивый, милосердный, отведи напасть на головы врагов наших!..»

— Зачем вы пришли? — голос ишана бесцветен и сух, как обескровленный морозом листик алычи, и так же невесом. — Вы нарушили наши благочестивые размышления.

Грузное тело ходжама съёжилось. Он прикрыл лицо полой халата и заплакал.

Ишан молча ждал, катая в пальцах янтарные зёрна чёток.

— Быть мне вашей жертвой, святой отец, — сквозь слёзы заговорил ходжам, — когда мы приняли вашу опеку, мы были мальчишкой, безусым и неразумным. Мы ели ваш священный хлеб, вашу соль, наши уши были открыты для ваших мудрых наставлений и душа обретала райскую благодать. Здесь поседела борода наша! Теперь вы гоните раба своего прочь, как бездомную собаку. Кто даст нам кусок хлеба? Мы не привычны иному ремеслу, кроме как возносить молитвы господу миров и почтительно внимать вашим наставлениям. Нам придётся умереть с голоду.