Судьба

Конечно, она могла говорить о литературе, да и то... Она вздохнула, критически оценивая свои возможности. Она знала наизусть много стихов, и не только современных поэтов, но немножко, так, кое-что из Данте, Шекспира, Гейне... И, конечно, русскую поэзию девятнадцатого века... кое-что. И кое-что из серебряного века... все кое-что, нет никаких основательных знаний даже в литературе, - так оценила Алена свои познания и интеллектуальные сбережения и расстроилась.

Она забралась на диван, закуталась в плед и - тут же уснула.

– Ты бы сюда пригласила девочек, - сказала Ульяна Егоровна. Она помогала Алене благополучно преодолеть трудности незнакомой духовки, а потом они склонились к пирогу, стараясь достать его из большого противня во всей красе и нетронутости, и голос Ульяны Егоровны прозвучал глухо, и Алена неожиданно для себя пробормотала, что договорились без нее, что она узнала об ужине только на экзамене и даже не знает, сколько девочек придет, и совсем не помянула, что кроме девочек будут и парни и что, говоря откровенно, еще вопрос: для кого она так расстаралась с пирогом. Конечно, она и для подруг с радостью бы испекла пирог, и не один, но такие по размеру, чтобы спокойно поместились в сумку, а не устраивала себе головную боль: нести в руках и все думать, как бы не споткнуться и не надломить свое творение. И Алена чуть покраснела от мысли, что почему-то солгала Ульяне Егоровне, а впрочем, у них у обеих щеки пылали от нагретой духовки.

Пирог удался на славу и был украшением стола. Огромный, только что занимавший пол столешницы, он таял на глазах, оставляя почти нетронутыми винегреты и салаты и наполнял Алену горделивым удовольствием.

Девушки ели пирог, авторитетно оценивая и пышное тесто и румяную корочку, а ребята, те просто мычали набитыми ртами и раскачивали головами, что выражало их полнейшее одобрение пирогу.

Удовольствие от похвал и от предвкушения чудного вечера почему-то исчезало у Алены быстрее, чем пирог со стола: все было как-то не так... не так, как мечталось - никто не поставил на проигрыватель пластинку с музыкой Рахманинова... или Скрябина... никто не зажег свечи... За столом не вели тихую беседу о направлениях в искусстве, не делились творческими замыслами, не читали стихи...
– ели, пили, говорили громко и разом об обычном: экзаменах, преподавателях, ремонте общежития, погоде, планах на лето, и планы все были обычные, не поездка на пленэр, не работа над собой - рыбалка, пляж, родительский огород, "халтурка" в каком-нибудь совхозе.

Ребята все подливали в стаканы вино, и все становились все шумнее, оживленнее, а Алене с каждым глотком и вино казалось все неприятнее на вкус, и голова все тяжелее...

Виктор шагнул к проигрывателю, и в комнату ворвался громкий визг музыкальных инструментов и манерно запел певец, и все, шумно двигая стульями, как зверьки, выпущенные из тесноты клеток в варьер, загоготали и запрыгали в такт музыке.

Танцевали хороводом, и Алена старательно прыгала и смеялась, но от вина и тело стало чужим, тяжелым, и танцы были не в радость.

Что-то ей все не нравится, - с досадой на саму себя подумала Алена и подошла к окну.

Сквозь незаклеенные щели окна дул морозный воздух, освежая лицо. Кто-то обнял Алену за плечи, она обернулась и не удивилась, и даже не обрадовалась, увидев склоненное к ней лицо Кости, и тут же удивилась, что не ощущает ничего, кроме неприятного жара его потных ладоней. Алена вяло вспомнила, как бессчетное количество раз представляла себе этот миг и как сладостно замирало сердце...

Все дело в вине, - решила Алена, - и зачем она пила?
– и приблизила лицо к ветру.

– Я сделаю тебя королевой, - шептал Костя, - вылеплю как скульптор. Он...

– Берет кусок мрамора и отсекает все лишнее, - не оборачиваясь, отозвалась Алена. Вместо того чтобы в тон Кости прошептать нежно, голос ее прозвучал громко и холодно - Алена не считала свою внешность безупречной, но ей не понравилось, что Косте надо ее переделать, чтобы....

– Берет материал, - улыбнулся голос Кости, и завитки волос на затылке у Алены дрогнули от его дыхания. "Ну, зачем я пила?
– с тоской думала Алена, теперь все как во сне: что-то происходит, и со мной, а я лишь наблюдаю со стороны и не только ничего изменить не могу, но даже ничего и не чувствую".

– Берет материал, - повторил Костя, и Алена, не оборачиваясь, представила, как обаятельна его улыбка.
– Глину... мрамор... дерево... или холст.
– Костя говорил медленно, и каждая его пауза должна была что-то ей сказать. Но что? У Алены начинала болеть голова.
– И подчеркивает изюминку. Не копирует лицо, даже если оно красиво, а выбирает какой-то нюанс... мелочь... завиток волос, и Костя коснулся губами ее затылка, и Алена, пораженная, почувствовала, что это, такое долгожданное, такое заветное его движение ей неприятно, и обернулась к нему, еще сама не зная, что же она хочет ему сказать.
– Глаза, сказал Костя и легко коснулся губами одного и другого глаза Алены.

Не зная, как оттолкнуть его, не обижая, Алена чуть уперлась руками ему в грудь, но тут хлопнула дверь, Алена вздрогнула от неожиданного стука, глянула - комната была пуста.

– Виктор их развлечет, не волнуйся, - шепнул Костя, и губы его мягко коснулись шеи Алены, и вновь Алена поразилась, почему же ей так неприятно его прикосновение. "Не надо", - попросила Алена. Костя, не отвечая, провел рукой по блузке, остановился на одно из пуговок.

– Не надо!
– сказала Алена.

Костя склонился к ней, обхватил руками голову, потянулся к губам. Алена задохнулась ядовитым запахом, жуткой смесью чеснока, лука и больных зубов, ей стало душно, дурно, нестерпимо захотелось прочь, на улицу, на свежий воздух.

– Нет!
– крикнула Алена, и вскрик получился резким, пронзительным. Костя отстранился, и Алена увидела в его глазах удивление, изумление, но, уже не думая о Косте, она метнулась к двери, на ходу, не останавливаясь, прихватила одно рукой пальто, другой - сапоги, и, так же стремительно миновав длинный коридор, кинулась вниз по лестнице.

– Ты куда? Ты что?
– догнал ее в нижнем пролете испуганный голос Вали. А распахивая входную дверь, Алена услышала незнакомый, без улыбки, голос Кости: "Подожди! Алена, ты не поняла!

Холод обжег ноги, и Алена вспомнила, что надо переобуться.

И гулко стукнула парадная дверь.

4. Свет на лестнице по-прежнему не горел, и Алена еще искала ключ в сумке, когда дверь открылась, и Егор, отступая вглубь коридора, впустил Алену в квартиру и ждал, протянув к ней руки, готовый подхватить пальто, и молча смотрел на Алену, и Алене подумалось, что эти спокойные глаза видят все: следы потных рук Константина, мутный стакан с липким портвейном, дерганье тел под визг проигрывателя и нервную дрожь от одинокого бега по пустынной улице мимо мрачноватых подвыпивших фигур... И Егор осуждает ее.

Да какое мне дело, что он обо мне думает, - сердито подумала Алена и с сердитым вызовом глянула на Егора, но взгляд вышел потерянным, и, боясь разреветься перед Егором, Алена, скинув пальто и сапоги, шмыгнула в комнату и, упав на диван, спрятала голову под подушку.

Она была одинока и несчастна, а мир - чужд и враждебен, она, правда, не знала толком, в чем это проявляется, но все равно. Никто не хотел ее понять, и каждый мог ее осудить. Ей было бесконечно жаль себя, но и она не могла себя понять.