Судьбе загадка (сборник)
Шрифт:
— Что за черт? — произнес недалеко грубоватый голос, который был как будто знаком.
— Собака, — отвечал другой шепотом.
— Хорошо, ежели собака, — пробормотал первый. — Собака и есть!
Последние слова произнес он, когда во мраке в самом деле раздался грустный и протяжный вой пса, забредшего сюда в поисках смрадной пищи.
— Кш! — крикнул кто-то и кинул во мрак кирпичом.
— Так ты мне скажешь, куда ты его сунул?
— У тебя карман есть?
— Есть!
— Ну, так держи его шире!
— Сволочь!
— Не ругайся!
Наступила тишина.
— А здесь, — спросил опять второй все так же хриплый шепотом, — ничего не пропало?
Послышалось,
— Так не скажешь?
— Говорю, держи карман шире!
— Ладно, ладно, голубчик, мы с тобой еще потолкуем…
— Что ж, я не прочь с хорошим человеком потолковать! Тьфу! Простудился… горло перехватило!
— Ладно, ладно…
Первый умолк, и чувствовалось, что ярость вскипает в нем.
— До дому! — сказал он грубо.
Зашумели кирпичи, посыпался песок, и опять тихо стало, как в могиле.
Гражданин Мечтателев сидел, все еще боясь пошевельнуться. Кто-то тихо крался к нему из мрака… все ближе, ближе… Вот замер над ним кто-то, и дыхание, как во сне, коснулось его щеки. Он вскочил и опрометью бросился из подвала, а сзади него шарахнулся в страхе и заворчал обманутый пес. Улица вся была испещрена вспыхивающими и тающими звездами, как будто зажгли сотни и тысячи римских свечей. Снег был тоже какой-то пестрый. Ноги вязли в нем и словно прилипали к чему-то…
«Эй!» — кричал он, но вместо крика получался беззвучный шепот. Широкая Плющиха забелела вдруг, и рядом с собою увидал он лисий воротник и шерстяной платочек.
— Не хочу Керчи! — хотел он крикнуть, но Плющиха вдруг повернулась, как гигантское колесо, а голова лопнула со звоном, из нее, как языки пламени, вырвались на мгновенье и погасли спутанные в огненный клубок мысли.
Глава 5
Ее рогов златосиянный бред
Лежит на мне…
Он стоял на палубе огромного парохода и глядел кругом, а кругом была только ослепительная чешуя океана, и солнце пекло так, что лучи, как раскаленные иголки, пронзали череп. А вокруг него вся палуба полна была людьми, и все эти люди были друзья или знакомые, или те, с кем он хоть раз встретился в жизни.
И вдруг тоскливый ужас охватил его. Он обернулся и увидал на черной трубе надпись белыми огромными буквами:
«ТИТАНИК»
О чем же все они думали, когда садились на это проклятое судно? Он хотел предупредить всех, но кругом вдруг не оказалось никого, огромная палуба, а небо быстро, как в театре, темнело. Он побежал вниз, но все каюты были пусты. Он опять выбежал на палубу.
Море было гладко, как черное зеркало, облака замерли неподвижно, а между тем вдали навстречу мчался на полных парусах странный старомодный корабль, окутанный легким туманом. Человек в синих очках вдруг появился рядом. Он указал на странный корабль и проговорил спокойно:
— Летучий голландец.
«Что же это значит?» — хотел спросить, но только подумал Петр Алексеевич и, предчувствуя ответ, оцепенел от страха.
— Это значит, — ответил тот, — что, пожалуй, придется прибегнуть к физиологическому раствору.
Тогда Петр Алексеевич приподнялся на измятой простыне и проговорил умоляюще:
— Вы понимаете, я не могу жить так, как все! Я задыхаюсь в рамках повседневности (т. е. это я, конечно, банально выразился)… Ведь я бы мог быть вторым Фаустом… нет… я хотел сказать — вторым Гете… Любви я хочу тоже особенной… За последнее время меня преследует одна красавица… Да
слушайте же меня, черт вас побери!И опять рядом никого! Он лежит навзничь на горячем песке бесконечной пустыни, и, куда ни двинется, все глубже и глубже его засасывает песок… Вот уж и руки, и ноги, и тело до половины в горячем, мягком, как бархат, песке.
— Имейте в виду, — говорит человек в синих очках, — под вами слой песка глубиною в сто верст. Вы будете погружаться в течение многих веков! Давно умрут все, знавшие вас, а вы все будете медленно погружаться, пока не достигнете дна!
— Но сознавать-то этого я не буду! — кричит в ужасе Петр Алексеевич.
— Вы, главное, не вертитесь!
Правда, соображает он, чем больше вертишься, тем скорее погрузишься. Вот уже в рот попал проклятый песок.
— Запивайте, запивайте, — говорит кто-то, — ну, глотайте!
Он глотает песок и давится. Проклятый песок! В углу комнаты стоит окутанная газетой лампа, тени на стенах большие и причудливые. Кто-то тихо, бесшумно начинает отворять дверь. Входит довольный миром человек в шапке с ушами до колен и о чем-то шепотом говорит с одною из теней. Тень машет рукой. Тогда он вдруг хватает фикус, но тень кричит, кричит и Петр Алексеевич, кричит и с головой погружается в песок. И слышит, как словно в темноте подвала кто-то говорит: «Ладно, ладно» — а когда на секунду опять высовывает голову, то видит, как все та же тень о чем-то шепчется с Иваном Даниловичем. Петр Алексеевич хочет спросить его про железную дорогу и не может, ибо вся грудь забита песком. Тогда он, зажмурив глаза, быстро начинает погружаться в песок, а в углу все горит окутанная газетой лампа, и одна из теней, сойдя со стены, медленно крадется к его постели. Натянув на голову одеяло, он уже не погружается, а стремглав летит в пропасть, а перед глазами расплываются в темноте всех цветов, как в павлиньем хвосте, пятна.
Когда однажды Петр Алексеевич открыл глаза, в его комнате было тускло, как бывает в сумерки в конце зимы. Розовый луч покрывал стену паутиной… У стола сидела девушка с голубыми глазами и, казалось, дремала.
— Пить! — хотел крикнуть и вместо этого прошептал Петр Алексеевич.
Девушка встрепенулась.
— Уж вы молчите, — сказала она, — вам говорить нехорошо. Пить хотите? Я сейчас принесу, вода у меня в кухне за окошком стынет.
Когда она вернулась, гражданин Мечтателев спал так мирно, что ей даже показалось, не умер ли он. Но всезнающий Иван Данилович, войдя в комнату, прислушался и объявил, что тот, кто дышит, не может быть мертвым. Уходя, он заметил:
— Это он не иначе, как на «Максиме» подцепил!
Ох-ох-ох! Ну, да ничего! Говорят, через две недели все кончится!
Глава 6
Всего осмотрели, особых примет
На теле и роже, как кажется, нет.
Ясно было утро того дня, когда окончательно и бесповоротно проснулся гражданин Мечтателев. В окно видно было синее небо с весенними облаками и мелькали на его фоне алмазные, со стуком на подоконник падавшие капли. Ему казалось, что беспредельно раздвинулись стенки его черепа, и мысли, ясные, как огромные облака, свободно парили от одного лазурного края до другого. Он заметил, как чисто и аккуратно было все кругом прибрано, увидал, что ситцевая занавеска теперь отделяла угол комнаты, и необыкновенно спокойно стало у него на душе. Когда прошло много дней и он уж мог сидеть, опираясь на подушки, он спросил, как она нашла его.