Судьбы крутые повороты

И мы с Мишкой разошлись в разные стороны. Он пошел искать физрука, а я, дождавшись, когда брат скроется из виду, нащупал за пазухой деньги и вытащил одну бумажку. Впервые я испытал чувство радости, покупая на «свои» деньги всякую разность. От трешницы за несколько минут остался всего лишь пятак. Зато карманы мои были набиты чертиками, купленными у китайцев (всем братьям по-одному, а себе — два), ирисками, конфетами с бумажной бахромой… Леденцы-петушки на палочках (всем по два) в карманы совать не стал — слишком липкие.

Нужно было видеть лица моих младших братьев, когда, дав им по паре петушков, я начал вытаскивать из карманов остальные сладости и чертиков.

— Вань, ты это где? — глупо хлопая глазами, спросил Петька.

Разложив перед собой мои подарки, он не знал, с чего начать.

— Купил, — важно ответил я и положил Мишкину долю под брезент. И тут же строго наказал: — Придет Мишка — отдайте ему. Только смотрите — тут все считано, всем поровну. — Я не стал разъяснять, чтобы они не трогали ни одной конфетки из Мишкиной доли — те поняли сразу: характер брата был им хорошо известен.

— Вань, да ты на что купил? — спросил Петька.

— Любопытной Варваре нос оторвали, — как большой, проговорил я, и Петька, словно боясь, что я передумаю и отберу у них гостинцы, сразу замолк и, сложив подарки в подол рубахи, принялся жевать ириску.

К полудню ярмарка напоминала гудящий гигантский улей, в котором людской говор и выкрики, скрип телег, звуки животных слились в единый гул. И над всем этим скоплением людей, лошадей, овец, быков, телег и рядами фанерных ларьков полыхало горячее солнце последних дней бабьего лета. На душе у меня разливалось благостное умиление, в котором маленькой занозой саднило угрызение совести перед Мишкой. Теперь я уже пожалел, что не сказал ему о своей находке сразу. Ведь все равно скажу. Ведь спросит же он, на что я купил гостинцев и столько сладостей. И я не совру. Мишке нельзя врать, у него на это чутье особое. Да и зачем врать — ведь не украл же я.

С этой томившей меня мыслью, которая в бочку меда моей душевной радости добавила ложку черного дегтя, пустился я бродить по ярмарке в поисках брата. Раза два чуть ли не наткнулся на отца. Вместе с плотниками, о чем-то оживленно разговаривая и размахивая руками, он у пивного ларька, как и все мужики, потягивал из толстой пивной кружки пенистое пиво.

Столкнувшись с Ванькой Ермаком, чтобы не дожидаться, когда он начнет обшаривать мои карманы, сразу же протянул ему две ириски и одного чертика. Ириски он взял, а чертика вернул.

— Я что, маленький? — важно произнес он и, оглядевшись вокруг, спросил: —А Мишка здесь?

— Где-то толчется, — ответил я.

— Скажи ему, чтобы нашел меня. Дело есть. — Не дожидаясь ответа, Ермак достал пачку папирос, прикурил и двинулся в сторону конного ряда.

В поисках Мишки я долго бродил по ярмарке, раза два подходил к бричкам кормачевцев, стал уже беспокоиться, но брата так и не нашел.

В центре ярмарки было сооружено на невысоких столбах некое подобие сцены, сколоченной из досок. Я заметил ее еще утром, когда только пришел на ярмарку, но не догадался, зачем эти подмостки выстроены. И только теперь, когда вокруг начала собираться толпа, — понял: «Будут выступления». И не ошибся.

Первым номером конферансье в галстуке-бабочке объявил о приезде областного кукольного театра. О таком театре и его веселых спектаклях я слышал от Очкарика, но сам еще ни разу не видывал это чудо, а поэтому, чтобы рассмотреть все как следует и не толочься в ногах у взрослых, облюбовал чью-то подводу, стоявшую невдалеке от сцены, и встал на ось заднего колеса. На воз забираться побоялся: чего доброго получишь затрещину. Но и отсюда вся сцена была видна, как на ладони. Теперь я возвышался на целую голову в толпе, окружившей подмостки.

По-городскому одетые парни проворно вынесли на подмостки цветные ширмы, поставили их одна к другой, поспешно скрепили накидными болтами, втащили за ширму два чем-то наполненных мешка и, сделав свое привычное и отработанное дело, словно растаяли в толпе, которая с каждой минутой заметно разрасталась, наполняя площадь нарастающим разноголосым гулом. Дымила самокрутками, лузгала семечки, сосала леденцы и терпеливо ждала.

Картинно расхаживающий по подмосткам конферансье время от времени бросал в публику остроумные реплики, каламбурил, гримасничал. В толпе взрывался откровенный мужицкий хохот и звонкий бабий смех. Дождавшись, когда приготовления закончатся и два немолодых человека — высокий и низенький — нырнут за занавеску, скрывшись за ширму, он вышел к самому краю подмостков и громко объявил:

— Александр Сергеевич Пушкин!.. «Сказка о попе и его работнике Балде». Спектакль Новосибирского областного театра кукол. Режиссер — Николай Калинычев. Роли исполняют…

Тут он перечислил фамилии и имена артистов, исполняющих роли попа, Балды и других действующих лиц сказки.

И началось… Первую минуту толпа, обтекающая площадку, замерла, глядя на смешную фигуру кукольного попа, плывущую над барьером ширмы и «расхаживающую» по базару, чтобы «… поискать кое-какого товару». Но стоило над планкой ширмы вырасти Балде, как в публике то там, то здесь начали раздаваться смешки и сдержанный хохот.

Каждая реплика режиссера, читающего текст сказки от лица автора, сопровождалась едкой подковыркой из публики, метким словом одобрения или осуждения. Появление на сцене старого черта и его чертенят, которые не хотят платить попу оброка, публика встретила еще оживленней, всплески смеха и возгласы как лопанье пузырьков в стоячем болоте стали раздаваться все чаще и чаще.

— Давай, Балда, не трусь, твоя возьмет!.. — несся из толпы тоненький мужицкий голос.

— Ну паларыч, ну паларыч!.. Уплахнуться можно!.. — сипела передо мной баба в ватнике и разводила руками, всем видом своим показывая, что она знает, как поступит Балда, которому вынырнувший бесенок предложил на спор: кто быстрее обежит море, «тот и бери себе полный оброк». — У него в мешке два зайца, а не один. Балда тебя, бесенок, все равно обманет, одного пустит в лес, а другого в мешке держать будет, пока ты возле моря бежать станешь…

— Тише ты, горластая гусыня! — крикнул на бабу заросший седоватой щетиной мужик, стоявший рядом с бричкой. — Не одна ты проходила в школе сказку о попе и Балде.

Баба на несколько минут угомонилась, но стоило Балде поспорить с бесенком, кто дальше пронесет сивую кобылу, она тут же, забыв окрик мужика, беспокойно, словно ее кусали блохи, заерзала на мешке.

— Щас… Щас он тебя, бесенок, опять облапошит… Ты ножки на третьем шагу протянешь, а Балда на кобыле две версты верхом проскочит. Облапошит…

Реплика бабы довела мужика до крайности. Не сдержав вертевшийся на кончике языка матерок, он проговорил:

— Ну и шарага же ты… твою мать!.. Не язык — а помело!

В сердцах плюнув на землю, мужик резко махнул рукой и отошел от брички. Но баба не растерялась. У нее нашлись слова похлеще да пообидней.

— А ты не слушай, обмылок вонючий. Ишь, крутится целый час у моего воза, так и норовит стянуть хомут или седелку.

Не находя для ответа слов, мужик скрипнул желтыми прокуренными зубами, горько вздохнул и скрылся в толпе.