Судьбы в режиме танго

— Скажи, пожалуйста, — ответила Катя. — Прости, я тоже немного о другом… Как дела у твоих друзей?

— У кого именно?

— Алёша Панкратов, Даня Либенсон… Я говорю про них.

— Вот тут скверно. — Тевлик мгновенно помрачнел. — Из них уже за агитацию во время забастовки душу вынут. Притом Алёша ещё и городового булыжником угостил. И Даня тоже дрался. В общем, мальчики сидят крепко. И легко не отделаются.

— Если им нужны свидания… Выдать себя за невесту я готова.

— Девчонки надёжные у них уже есть. У обоих.

— Толя… Извини… А ты в эти дела…

Катя не договорила.

— Да просто мы общаемся, как все люди. Моё дело — учиться. И теоремы доказывать. Конечно, если товарищ попросит кому-то помочь или что-то спрятать… С краденым я в жизни не свяжусь, да ко мне с этим и не пойдут. А вот по политической части спрячу всё что угодно. Да так, что век не найдут. А на меня и не подумают. Я это умею.

Лицо Тевлика было спокойным и твёрдым. Этому впечатлению не противоречила даже близорукость глаз.

— Чтобы я друзьям не помог, да ещё фараонов к ним привёл… В каком дворе это видано? А если ещё серьёзнее… Будущее принадлежит вот таким. То есть революционерам. Это однозначный вывод.

— Ты думаешь?

— Половину Питера забастовками недавно накрыл не «Союз русского народа». А ещё есть Баку, Ревель, Москва, Рига… И вроде бы Николаев. Общественная жизнь, Катенька, подлежит и поддаётся анализу не меньше, чем мир чисел и фигур.

— Но забастовки могут подавить. Агитаторов пересажают. Кризис, если он есть, рано или поздно пойдёт на убыль.

Тевлик сел на постели. Расправил голые плечи. Начал тихо и чётко напевать, отбивая такт пальцами по прикроватной тумбочке:

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий —

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Наших сподвижников юные очи

Может ли вид эшафота пугать?

В битве великой не сгинут бесследно

Павшие с честью во имя идей.

Их имена с нашей песней победной

Станут священны мильонам людей.

… Одним словом, социал-энтузиазм города берёт. Равно как и деревни.

Сказав это, Тевлик вдруг рухнул головой на подушку. Его голая грудь так и осталась неприкрытой.

— Ты знаешь, я заметила, что «Варшавянку» во все годы нашего взросления исполняли каким-нибудь оригинальным способом. То во время еды, то просто разучить пытаются и не могут. Я уж не говорю о том, что спьяну. Не удивляюсь, что писатели тоже способны это подметить.

Для девушки, которая минуту назад молниеносно прикрыла свою наготу сдернутым было одеялом, Катя держалась на редкость уверенно. Можно сказать, как строгая учительница на уроке.

— Это потому, женщина моя, что энтузиазм в годы реакции иссяк. Плюс истощение реальной силы. А сейчас ребята расправили крылья. И начальство, как всегда, в мундире, но без штанов. Признаки безошибочные. Это я тебе заявляю как студент, близкий к социальным низам.

— Понимаешь, Толя, я всегда верила, что человек вынесет любое испытание силой своего духа. А если человек голоден и озлоблен — разве он силён? По-настоящему?

— У Ницше тоже было расшатанное здоровье. Я уж молчу о Достоевском. А тут… Вообще-то, конечно, разбираться в этих партиях всё равно, что перебирать коллекцию насекомых. Но у эсдеков есть серьёзные люди. Вроде фракция там одна… Вот Лева, Алеша и Даня, по-моему, тянулись именно туда. Причем там народ терпеливый. Умеет ждать своего часа. И, знаешь, внимательного человека эти напугать могут.

Тевлик лежал спокойно и говорил размеренно. Теперь в его голосе отчётливо проявились какие-то лекторские нотки.

— Я не о себе, конечно. Я ничего не боюсь. Но год назад… Запомнил я одного парня. Даже больше года… На Путиловском, что ли, работал… Ну, и к разным партиям приглядывался… По крайней мере, он так говорил. А вообще, кажется, болтается повсюду. Симпатичный парень, низкорослый только. Но девушкам он нравился. Коля Ежов… Меня моложе… Ну вот, таких никогда никто не видит. Только им палец в рот не клади. А когда они симпатично улыбнутся и начнут долго и грубо кусаться…

Тогда поднимется вой: «Как же мы их раньше не заприметили?»

— Толя, а ты себе не противоречишь? Сам же позавчера говорил, что может быть большая война. И что мы из-за Сербии не останемся в стороне.

— А что, война революции может помешать? Вспомни пятый год.

— Как раз помню. Папа ведь под Мукденом погиб. Ты это знаешь.

— Прости, пожалуйста.

— Ничего. А будет война — брошу курсы и пойду в сёстры милосердия. Раненых оставлять без помощи подло. А уж отрезанную ногу из операционной я как-нибудь вынесу. Силы воли у меня хватит. Княжна Гедройц чудеса творит, а я чем трусливее?

— А я её не вынесу? Я имею в виду ногу, а не княжну Веру Игнатьевну. Вообще, очки мне уже требуются не только для чтения. Но раненого до операционной я таки тоже дотащить сумею.

— Я и не сомневаюсь. В тебе, мой любимый.

— А другой я людям и не нужен. Я это знаешь когда понял?..

— Я о тебе поняла иное. Тебя… Положим, оскорбляют. А ты не гнёшься, не ломаешься и уважаешь себя.

— Товарищи у меня другие? Да и отец… Знаешь, раз уж мы решили полежать и поболтать между разными бурями, давай перейдём к ещё более красивой теме.

— К какой же?

— Ну, хотя бы давай вернёмся к боксу. Понимаешь, когда я им овладел? Когда я рос, у нас с тобой на Лахтинской, в домах неподалёку жил один человек. Из латышей. Ты его не знала… А он… Кстати, как раз японскую войну прошёл. Теперь занимался разными вещами. Но нас этот Освальд Карлович обучал бесплатно.

Тевлик снова устроился поудобнее.

— Мы даже между собой церемонии завели… Коля Лутонин, Лёва, Алёша, Даня… Митя Бурлаченко… Ну и я, конечно… Как пойдем гулять или купаться — обязательно выберем место. И боксируем между собой. Причём не понарошку. И с купанием точно так же. Хоть вода ледяная — а мы всё равно в Неву… И соревнуемся — кто дольше проплывёт. Хорошая школа… Кому в драках держаться помогала, а кому-то и в учёбе…