Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Предыстория этой заранее обдуманной провокации такова. 20 июля 1894 г. некий майор Эстергази — к нему мы еще вернемся — явился к немецкому военному атташе в Париже полковнику Шварцкоппену и предложил свои услуги в качестве платного разведчика. Сообщив об этом предложении в Берлин, полковник получил 26 июля приказ продолжать переговоры. А 13 августа Эстергази уже вручили его первое жалованье — 1000 франков за доставленные ценные документы… [410]

Непосредственно провокация зародилась в недрах контрразведывательного отдела «секции статистики» (так называлась военная разведка) французского Генерального штаба. Главой этого отдела был тогда майор Анри — грубый, малообразованный офицер, но зато исполнительный и небрезгливый в средствах служака, бывший полицейский. Начальником «секции статистики» являлся подполковник Сандерр, который подчинялся заместителю начальника Генерального штаба генералу Гонзу.

410

Les carnets de Schwarzkoppen (la verite sur Dreyfus). Paris, 1930, p. 5—15.

Французская разведка подкупила некую мадам Бастиан, служившую горничной у супруги германского посла в Париже. За солидную мзду Бастиан тайно доставляла из посольства обрывки служебных бумаг, выбрасывавшихся в мусорную корзину. В конце сентября 1894 г. «секция статистики» получила, или, точнее, утверждала, что получила таким путем документ, впоследствии названный «бордеро», — сопроводительное письмо с описью разведывательных донесений, которые автор этого (недатированного и неподписанного) перечня пересылал полковнику Шварцкоппену. В конце «бордеро» сообщалось, что написавшее его лицо должно вскоре отправиться на маневры.

Наименее загадочным в «бордеро» было отсутствие подписи: шпионы не любят оставлять свою визитную карточку. Но надо добавить, что столь же мало принято у них составлять и подобные описи (тем более от руки, а не на пишущей машинке!), а у руководителей шпионажа — небрежно бросать в корзину для бумаг столь секретные документы. А такой опытный человек, как полковник Шварцкоппен, даже не дал себе труда хорошенько разорвать «бордеро» на мелкие куски — оно, лишь слегка поврежденное, попало в «секцию статистики». Подобное непонятное легкомыслие Шварцкоппена было тем более необъяснимо, что он был вполне осведомлен об установленной за ним слежке и не мог не быть настороже. Поэтому позднейшие утверждения Шварцкоппена в его мемуарах, что он никогда не видел «бордеро» и не бросал его в корзину для мусора, ряд историков считают несомненной правдой [411] . Однако другие исследователи в своих работах приводят материалы, выкраденные французскими агентами у немецкого полковника и ныне хранящиеся в Национальном архиве. Их похищение свидетельствует о явной беспечности атташе в отношении служебных бумаг [412] . Существует и теория, будто «бордеро» было написано самим Шварцкоппеном с целью одурачить французскую контрразведку [413] .

411

Johnson D. Op. cit., p. 364; Baumont M. Aux sources de l’affaire Dreyfus. D’apres les archives diplomatiques. Paris, 1959, p. 35.

412

Johnson D. Op. oit., p. 35—36.

413

Mazel H. Histoire et psychologie de l’affaire Dreyfus. D’apres les archives diplomatiques. Paris, 1959.

Вскоре после того как «бордеро» попало в руки руководителей французской армии, один из видных генштабистов, подполковник д’Абовиль, заявил, что почерк ему знаком. Письмо написано, сказал он, капитаном Дрейфусом, проходящим стажировку в Генеральном штабе. Сначала, 9 октября, обратились к лучшему эксперту — сотруднику Французского банка Гоберу с просьбой сличить «бордеро» с бумагами, написанными Дрейфусом. Как позднее, на процессе в Ренне, сообщил Гобер, принявшие его генерал Гонз, Сандерр, Анри и другие были заранее убеждены в виновности Дрейфуса. 13 октября 1894 г. Гобер заявил, что, как ему кажется, письмо к Шварцкоппену составлено другим лицом. Гобер еще изучал фотокопию «бордеро», а Генеральный штаб, предчувствуя отрицательный ответ, нашел для перестраховки более сговорчивого эксперта — сотрудника парижской полиции Бертийона. Тот через несколько часов представил нужный ответ: «бордеро», вне всяких сомнений, написано Дрейфусом. Впоследствии, когда все эти факты всплыли наружу, генералы пытались оправдать свой трюк нелепыми ссылками на то, что, мол, Гобер мог узнать почерк Дрейфуса, являвшегося одним из клиентов Французского банка, и проявить пристрастие [414] ,— не ясно, из каких мотивов. Зато Бертийон 'вполне устраивал генералов. В романе А. Франса «Остров пингвинов» Мерсье, изображенный под именем Гретока, заявляет: «В качестве доказательства поддельные бумаги вообще ценнее подлинных, прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела, — так сказать, на заказ и по мерке» [415] . Не менее ценными были и фальшивые эксперты.

414

Dardenne H. Lumieres sur l’affaire Dreyfus. Paris, 1964, p. 50.

415

Франс А. Сочинения, т. 6. M., 1959, с. 177.

Не дождавшись даже заключения экспертов, 12 октября вечером начальник Генерального штаба генерал Бу-адефр вызвал майора дю Пати де Клама и сообщил ему, что военный министр генерал Мерсье принял решение об аресте Дрейфуса и ему, Пати де Кламу, поручается вести следствие.

Утром 15 октября Дрейфуса вызвали в канцелярию начальника Генерального штаба; здесь Пати де Клам, сославшись на порезанный палец, попросил капитана написать несколько строк — заранее заготовленный «диктант». Пати де Клам будет потом неоднократно повторять, что первоначально спокойный «изменник», узнав текст, забеспокоился. Это отразилось и на его почерке.

— Что с вами? — спросил Пати де Клам. — Вы дрожите?

— У меня мерзнут руки, — якобы ответил капитан. Однако имеется фотокопия «диктанта». В ней нет никаких следов, доказывающих, что рука, писавшая текст, дрожала [416] . Как неосторожно впоследствии признал в Ренне Пати де Клам, был предусмотрен и другой вариант: если Дрейфус не обнаружит никаких признаков волнения, это будет считаться доказательством того, что он был предупрежден об опасности.

Еще через несколько лет, в 1906 г., Пати де Клам рассказал, что Дрейфуса ненадолго оставили одного в комнате, указав на заряженный револьвер. Дрейфус отказался покончить самоубийством, которое было бы так на руку его врагам.

416

Guillemin Н. Op. cit., p. 15.

Пришлось спешно готовить судебный процесс, разумеется (поскольку дело шло об офицере) передав дело в военный трибунал, заседавший за закрытыми дверями. Была проведена новая экспертиза «бордеро» специалистами, подобранными военным министерством. Но и здесь вышла осечка: лишь двое из них признали руку Дрейфуса, третий отрицал. Вдобавок не удалось найти буквально никаких мотивов для преступления: Дрейфус был богатым человеком и не нуждался в денежных подачках. Капитан не имел долгов, не вел крупной карточной игры, в его поведении не было ничего предосудительного с точки зрения норм, принятых в буржуазных кругах и в офицерском корпусе. Новое следствие в ноябре даже вскрыло неприятное обстоятельство — маловероятно, чтобы Дрейфусу были известны по крайней мере некоторые сведения, упомянутые в «бордеро»!

С 19 по 22 декабря проходили закрытые заседания военного трибунала. Не было никаких доказательств. Мерсье почувствовал, что и на военных судей в таких условиях нельзя полностью положиться. Поэтому 22 декабря, в последний день заседаний трибунала, его членам были неожиданно переданы три документа: — два — написанные полковником Шварцкоппеном, третий — итальянским военным атташе Паниццарди (Италия была тогда союзницей Германии). В одном донесении немецкого полковника, точнее, в отрывке из него упоминалось о каком-то «каналье Д», в другой депеше — об «одном французском офицере»; в письме Паниццарди к ІПварц-коппену — о «вашем друге». Все это бездоказательно объявлялось относящимся к Дрейфусу. Грубо нарушая законы, Мерсье приказал, чтобы документы были доведены только до сведения судей. Ни обвиняемый, ни его адвокат не были поставлены в известность об этих дополнительных материалах.

22 декабря военный суд признал Дрейфуса виновным и приговорил к пожизненной каторге. 5 января 1895 г. состоялась публичная сцена разжалования Дрейфуса, во время которой он срывающимся голосом не раз выкрикивал: «Я не виновен! Да здравствует Франция!»

В тот же день (по позднейшим утверждениям реакционной печати) осужденный будто бы сделал неожиданное признание жандармскому капитану Лебрену-Рено, что он передавал маловажные материалы немцам с целью выудить у них более ценные сведения. Долгие годы националистические газеты козыряли этим мнимым признанием, хотя от него за версту несло подлогом. Капитана Лебрена-Рено вызвали к президенту республики Казимиру Перье. Когда через несколько лет бывшего главу государства спросили об этом свидании, Казимир Перье резко ответил: «Он лгал» [417] . Возможно, дело обстояло иначе: Лебрен-Рено не просто лгал, а исказил слова Дрейфуса, рассказывавшего о предложении, сделанном ему Пати де Кламом от имени Мерсье и имевшем целью добиться признания осужденным своей вины. Свидетельство Сандерра об этом предложении было опубликовано в газете «Фигаро» 31 июля 1899 г., но даже ныне реакционные авторы повторяют выдумки Лебрена-Рено (и подкрепляют их свидетельствами других лиц, которых уже не было в живых, когда всплыли на свет «их» показания) [418] .

417

Poleologue M. Journal de l’affaire Dreyfus. 1894—-1899. Paris, 1955, p. 78—79.

418

Dardenne H. Op. cit., p. 70, e. a.

18 февраля Дрейфус был отправлен на Чертов остров, около берегов Кайенны, где нездоровый климат и тяжелые условия каторги должны были, по расчетам Мерсье и его коллег, в более или менее скором будущем избавить военное министерство от нежелательного свидетеля — жертвы беззакония. Некоторое время казалось, что Генеральный штаб одержал в «деле Дрейфуса» полную победу.

…В июле 1895 г. Сандерр оставил пост начальника «секции статистики». Его сменил майор (с апреля 1896 г. — подполковник) Пикар. Впоследствии не было недостатка в утверждениях, будто он был чуть ли не с самого начала водворен в Разведывательное бюро стараниями покровителей Дрейфуса, что Пикар, как и осужденный, был «изменником», выходцем из Эльзаса, что у них были какие-то общие знакомые, что майора хорошо встречали немецкие офицеры участвовавшие в маневрах в Эльзасе, и т. п. [419] Но все это произошло потом, а пока он ничем не отличался от других офицеров Генерального штаба. Впрочем, было одно отличие — Пикар был честным человеком и, как показали обстоятельства, не захотел пойти на сделку с совестью — операцию, которую без особых затруднений осуществляли его сослуживцы.

419

Ibid., p. 88.

Главой контрразведывательного отдела оставался майор Анри. В марте 1896 г. он получил от мадам Бастиан очередную порцию депеш. Занятый семейными делами (майор торопился в отпуск), Анри совершил непоправимую ошибку — бегло просмотрев полученные материалы, он передал их своему заместителю капитану Лоту. Добыча включала и несколько мелких клочков грубоватой бумаги, на которой в Париже тогда печатались почтовотелеграфные бланки. Составленное из клочков письмо снова склеили. Оно было написано рукой одного из друзей Шварцкоппена, которому германский атташе нередко диктовал бумаги, способные скомпрометировать самого полковника, если бы они были написаны его рукой. Почерк этого друга был отлично известен французской разведке благодаря стараниям мадам Бастиан. Письмо гласило: «Париж, улица Биенфезанс, дом 27, майору Эстергази. Милостивый государь! Прежде всего я надеюсь получить от Вас более подробную информацию, чем недавно переданная Вами мне, по вопросу, о котором шла речь. Поэтому я прошу Вас сообщить мне ее письменно, чтобы у меня была возможность судить, смогу ли я впредь поддерживать связи с фирмой Р. К…Т». Аутентичность данного документа была засвидетельствована самим германским атташе в его посмертно опубликованных мемуарах.