Суфлер

Александра зачарованно следила за монотонными движениями блестящего маятника. В его сверкании было нечто гипнотическое.

– Остался целый альбом с ее фотографиями, на всех снимках – только тетя. У мамы фотографий куда меньше. А ведь тетя совсем не считалась красавицей. Она даже не была симпатичной. Он должен быть где-то здесь, альбом, но дело не в том, как она выглядела. Это неважно.

– Неважно, – как завороженная, повторила женщина.

– Дело в том, как к ней все относились. Она была семейным божком, иначе не скажешь. Мама младше ее на девять лет, само по себе – уже повод преклоняться перед старшей сестрой. Но перед Галей преклонялись все. Родители считали ее невероятно умной и талантливой, да она и была такой. Школа с золотой медалью. Мединститут – ни одной четверки, ни в одной сессии. Что это значит, знает тот, кто учился в подобном заведении. Мне тут видится нечто маниакальное…

Валерий произвел указующий мах стеклянной трубочкой, словно пронзил в воздухе нечто невидимое:

– Ни единого сбоя в системе, ни одной неудачи! О чем это говорит? О том, что перед нами какая-то совершенная система? На мой взгляд, это свидетельствует как раз об обратном. Человек, который не делает ошибок, не совершает глупостей, идет по ровной линии к ясной цели – в моих глазах ненормальный. Близкий к сумасшествию.

– Люди точных наук, в том числе и медики, часто такие, – несмело возразила женщина.

Валерий усмехнулся:

– Я вижу, что плохо объясняю. Вот моя мать тоже пошла в «естественники», стала биологом. Что из того? Она совсем не такая, совершенно! Обычный человек, земной, далекий от каких-то великих целей и планов. А тетя мечтала о славе.

– Тогда другое дело, – поддакнула Александра, которая очень боялась потерять внезапно возникшее расположение рассказчика. – Люди, которые гонятся за славой, это особая каста.

– Именно! – вздохнул Валерий. – Такова и была она и такую же себе нашла подружку, Софью. Та к тому времени закончила МГУ, защитила кандидатскую по вирусологии. Точную тему не помню – что-то об устойчивости некоторых бактерий и грибков к вымораживанию, кажется.

– Серьезные были девушки!

– О, да. Очень серьезные. Софья была старше тети на три года, но главной в их честолюбивой паре оказалась именно тетя. Она была генератором идей, как сейчас принято говорить. Софья же больше смахивала на книжного лабораторного червя. Маме было тогда семнаддать, и она всегда говорила мне, что эти две девицы производили на нее впечатление самое угнетающее. Она как раз заканчивала школу, уже решила стать биологом, метила в МГУ, где училась и защитилась Софья, то есть влияние они на нее уже оказали, конечно. Но при этом, говорила мама, ей всегда было ясно, что достичь их уровня не удастся. Они как будто стояли на некоем невидимом пьедестале. За ними даже парни не ухаживали. Их будто отгораживала от остального мира стеклянная перегородка, за которой они культивировали свое превосходство.

– Мне перестает нравиться эта пара, – не удержалась от замечания Александра. – Вы правы, в них было нечто маниакальное, если они именно так себя и вели.

Валерий кивнул и осторожно положил стеклянную трубочку обратно в коробку. Александра отметила преувеличенную бережность его движений. Стекло, на ее взгляд, не было таким хрупким, чтобы расколоться от малейшего прикосновения, но мужчина вел себя так, словно даже дуновение воздуха может повредить этому сокровищу.

– Нечто маниакальное, как сказали бы сейчас, в наше-то испорченное время, или нечто гениальное – так про них говорили тогда. Ну а маме они казались недосягаемыми образцами для подражания. Она мне даже призналась, что, идя на экзамены в университет, больше всего боялась не того, что провалится, а того, что по этому поводу могут сказать старшая сестра с подругой. Вот до чего! Осудят не родители, не друзья, а эти две богини в белых халатах!

– А что, собственно, объединяло этих девушек? – спросила художница, нахмурившись. – Одна – врач-пульманолог, насколько я поняла, вторая – вирусолог, научный работник. Общее-то есть, но маловато для такого тесного сотрудничества. Они, как я поняла, над чем-то вместе работали? Не на пустом же месте они культивировали свою гениальность?

– У девушек, действительно, были общие научные интересы, – с готовностью ответил Валерий. – Тетя как раз писала кандидатскую. Старшая подруга, с высоты своего опыта, ей немало помогала, по рассказам мамы. Тетя вечно пропадала у Софьи, тут рядом, за углом. Или по вечерам сидела в ее лаборатории при МГУ. Диссертация, от которой загадочным образом не осталось даже листка бумаги, была, как говорит мама, посвящена легочным заболеваниям бактериальной этимологии. В частности, легочной чуме.

Александра встала. Она сделала это бессознательно – будто кто-то потянул ее за ниточки с потолка, заставил разогнуться колени. У женщины перехватило дыхание. Она в упор смотрела на Валерия, а он так же молча и загадочно смотрел на нее. Паузу первым нарушил он.

– Итак? Что вы думаете?

– Погодите, а обе девушки умерли… Разве не от этой самой «чумы»?! Ведь что-то такое говорили?!

– От чего именно они скончались, точно так никто и не узнал. В свидетельствах о смерти было написано «пневмония», но легочная чума начинается, как первичная пневмония. Думаю, были проведены все необходимые анализы, ведь их забрали в больницу. Но либо чумную палочку в мокроте не выделили, либо предпочли скрыть это от родственников. Однако по домам ходили, температуру людям мерили, в горло смотрели и подъезды хлоркой поливали.

– Легочная чума… Я ничего не знаю об этом, но… – Александра коснулась пальцами вдруг занывшего виска. Ее слегка лихорадило от волнения. – Послушайте, я сейчас в таком странном состоянии, мне достаточно намека, чтобы поверить во что угодно, потому что я извелась, пытаясь понять, что творится! Эта болезнь и то, что сейчас происходит с вашей матерью, с Эрделем… Ведь у них что-то с легкими, оба дышат с трудом. Вы допускаете мысль, что у них может быть что-то в том же роде?!

– Итак, это для вас открытие? – Он так и подался вперед, жадно отслеживая малейшее движение ее лица.

Александра отпрянула:

– Знаете, я не первый раз за последние дни слышу нечто подобное! Мне уже высказывали недоверие по поводу того, что смерть Воронова явилась для меня неожиданностью!

– Кто, позвольте спросить?

Она колебалась всего секунду. Любопытство, вкупе с уверенностью, что сейчас волнующий ее вопрос разрешится, взяло верх над осторожностью, и она призналась:

– Гаев, коллекционер из Риги. Вы… знакомы?

Наступившее вслед за тем молчание было красноречивее любого ответа. Валерий смотрел на нее остановившимся взглядом. Мужчина все больше прищуривался, так что, в конце концов, его глаза стали напоминать две узкие щели.

– Гаев… – повторила женщина, не дождавшись ответа. – Отчего-то он думал, будто я хорошо осведомлена, как умер Воронов. И ваш брат полагает, будто мне многое известно о том, что сейчас творится в моем окружении. Вы, думаю, тоже находитесь в некоем заблуждении.

– Не догадываетесь, почему?

– Мне надоело догадываться, хотелось бы узнать точно. – Женщина вновь приложила руку к виску, голова болела все сильнее. Вдруг ее обожгла ужасная мысль. Она испуганно подняла глаза на собеседника: – Я могла заразиться этой гадостью?! Тут же вся квартира заражена, наверное?!

– И вы туда же! – Отмахнувшись, Валерий открыл форточку. – Я все время проветриваю, но это формальность. Болезнь не заразна. Это не чума. Это даже не настоящая пневмония. С мокротой бактерия практически не выделяется, или в самом ничтожном количестве. Но оказывает настолько токсичное воздействие, что исход может стать летальным. Вы не заразитесь, если не будете целоваться с больным в губы. Вам ведь не придет такое в голову?

– Вы это точно знаете? – подозрительно спросила женщина.

– Представьте, да. Мама была хорошо ознакомлена с диссертацией старшей сестры. Она одна знала, отчего умерли подруги и насколько бессмысленной была вся эта возня с дезинфекцией и контролем здоровья окружающего населения.