Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]

Вопрос о Германии подробно не обсуждался на Мальте, но для Буша и для Запада было важно в принципе, что Горбачев не отверг с ходу разговор об объединении Германии, как преждевременный, а именно этого опасались Вашингтон и Бонн^{36}.

Не менее значительным по своим последствиям для развития событий в Восточной Европе было подтверждение Горбачевым — в ходе обсуждения с Бушем положения в странах этого региона, — что „доктрина Брежнева" мертва. Президент США воспринял это важное заявление как фактическое заверение Горбачева не вмешиваться в происходящие в странах Восточной Европы события, что, разумеется, активизировало деятельность Вашингтона по развалу социалистического блока. При этом США не брали на себя конкретных обязательств по созданию новой сбалансированной системы безопасности в масштабах всей Европы. Кто знает, быть может, уже тогда в кабинетах внешнеполитических ведомств стран Запада зарождалась идея продвижения НАТО на Восток, которая сейчас активно обсуждается.

Понимал ли Горбачев в тот момент (и позже) опрометчивость подобных своих поспешных заверений, хотя бы с точки зрения поддержания элементарного международного баланса сил, столь необходимого для дальнейших успешных переговоров и дипломатического торга? Или он был полностью заворожен обещаниями Буша не использовать во вред Горбачеву ослабление советских позиций в Восточной Европе, а также своим „новым мышлением" в отношениях с Западом? Не знаю. Но, во всяком случае, ясно, что в решающий момент он сознательно дистанцировался от бурных событий в Восточной Европе. „То, что происходит там, — прямо заявил Горбачев на заседании Политбюро 2 января 1990 года, — не должно нас сбить с пути, ни в мыслях, ни в действиях". Буш мог быть доволен. А Горбачев был удовлетворен полученным от президента США обещанием поддержать его реформы, а может быть, даже оказать экономическую помощь.

Любопытно, что сам Горбачев так охарактеризовал общий итог встречи на Мальте: „Отношения вышли на новый уровень". Бейкер также оценил эту встречу, как важный фактор в улучшении советско-американских отношений в 1990 году и как успех американской дипломатии в этой области.

Тем временем американский президент активизирует свои усилия в германском вопросе. Уже через неделю после Мальты Буш направляет Горбачеву личное послание, в котором на этот раз прямо ставился вопрос об объединении Германии. Президент писал, что этот процесс должен проходить в соответствии с принципом самоопределения без навязывания немцам каких-либо решений со стороны и с пониманием, что все это будет „частью растущей интеграции европейского общества", которая будет носить „постепенный и мирный характер и осуществляться в рамках эволюционного процесса".

Таким образом, обе стороны вроде согласились тогда с тем, что объединение Германии должно быть частью общего процесса, направленного на создание новой формы европейской безопасности и стабильности, которые до этого в течение сорока лет гарантировались сбалансированной, но жесткой структурой двух противостоящих блоков. Позиция в пользу эволюционных изменений в интересах создания новой общеевропейской системы была поддержана Политбюро.

Ключевым пунктом разногласий с Западом оставался вопрос о военно-политической структуре объединенной Германии. Вскоре, однако, стали происходить непонятные метаморфозы в поведении самого Горбачева, который взял практически все переговоры по Германии на себя. Под давлением США и ФРГ (Буш и Коль активно использовали конфиденциальный персональный канал связи) он начал колебаться. Правда, во время встречи на высшем уровне с Бушем в Вашингтоне (в конце мая 1990 года) Горбачев пытался маневрировать с идеями о нейтрализации объединенной Германии или об одновременном ее членстве в НАТО и в Варшавском пакте на период, необходимый для объединения обоих блоков. Однако все его зигзаги и колебания продолжались недолго. По мере того, как нажим со стороны западных держав усиливался, а реформы в стране буксовали, Горбачев начал сдавать позиции, уповая на сотрудничество с Западом как на свою основную козырную карту.

Еще в Вашингтоне, после напряженной дискуссии с Бушем, Горбачев неожиданно согласился с тем, что Германия сама должна будет решать вопрос о вхождении в НАТО, что было равносильно согласию на вхождение объединенной Германии в НАТО. Как пишет госсекретарь Бейкер, такое заявление Горбачева „привело в шок остальных членов советской делегации". Ведь речь шла не просто об объединении двух частей Германии, а о присоединении ГДР к ФРГ в рамках НАТО.

К немалому удивлению Запада, да и большинства наших дипломатов, вовремя „блиц-встречи" с Колем в июле 1990 года в одной из курортных зон Кавказа Горбачев практически снял все важные возражения и оговорки относительно объединения Германии, получив взамен некоторую денежную компенсацию, чтобы построить жилье в СССР для выводимых советских войск, и некоторые ограничения в отношении деятельности НАТО на территории бывшей ГДР, которые, впрочем, вскоре после объединения были тихо отменены. Важнейший вопрос о безопасности СССР в рамках новой системы безопасности в Европе даже не стал предметом сколько-нибудь серьезного рассмотрения, а тем более решения. Так, по существу, были сданы дальние западные рубежи безопасности нашей страны без какой-либо стратегической компенсации^{37}.

Как мне впоследствии рассказал один из помощников Буша, Коль, по его собственному выражению, был поражен таким внезапным полным согласием Горбачева. Канцлер (как и весь Запад) готовился к долгими трудным переговорам с Горбачевым, и с таким настроением он приехал на встречу с ним. На обратном пути в Бонн Коль и его окружение на борту самолета бурно отпраздновали это историческое событие, которое вопреки их ожиданиям произошло так скоро. Вашингтон также не скрывал своего удовлетворения, ибо вопрос об объединении Германии под эгидой Запада был событием особой важности и для США, и для НАТО. Вашингтон, так же, как и Бонн, был готов к тому, что Западу, видимо, придется заплатить немалую политическую и экономическую цену — значительно большую, чем пришлось заплатить в действительности. Об этом мне впоследствии говорили и Бейкер, и Киссинджер, и многие другие в США.

„Загадка" Горбачева

Итак, вместо того, чтобы осуществлять постепенный эволюционный процесс, Горбачеву понадобилось только полгода, чтобы сдать все позиции. Почему он так спешил? Он, конечно, понимал, что объединение Германии исторически неизбежно. Но этот процесс должен был быть завершен таким образом, чтобы обеспечить безопасность и стабильность Советского Союза и всей Европы. В конце концов, ведь именно Германия развязала обе мировые войны. И советское руководство было просто обязано добиваться того, чтобы безопасность нашей страны была бы обеспечена на будущее, в том числе системой соответствующих международных договоров в связи с объединением Германии.

Вначале Горбачев придерживался правильного подхода: объединение Германии должно быть синхронизировано с формированием новой структуры безопасности в Европе. Но он не проявил настойчивости в осуществлении этого важного стратегического плана, что было особенно необходимо в условиях, когда режимы в странах Восточной Европы стали распадаться и весь этот район быстро дестабилизировался. По существу, Горбачев по-серьезному и не попытался предпринять какие-то практические шаги по реализации такого плана. Его как бы парализовала волна перемен, которая прокатилась по странам Варшавского договора. Его сбитые с толку коллеги по Политбюро наблюдали (одни с гневом, другие пассивно), как одна за другой бывшие соцстраны порывали с СССР союзнические отношения, которые их связывали в течение жизни целого поколения. Правда, ситуация в отдельных странах обсуждалась на Политбюро от случая к случаю, но это обсуждение носило хаотичный характер. На этих заседаниях Горбачев гневно обвинял руководителей стран Восточной Европы в нежелании реформироваться и в неумении приспособиться „к новому мышлению". Порой, под" влиянием момента он спешно вылетал к этим "руководителям и „учил" их, но это только ускоряло дезинтеграцию существовавших режимов, особенно в ГДР.

По-моему, Горбачев никогда не предполагал, что вся Восточная Европа может выйти из сферы нашего, влияния в считанные месяцы и что Варшавский договор так быстро развалится. Он растерянно наблюдал за последствиями своей собственной политики. Встревоженный Генштаб бил тревогу по поводу дезинтеграции Варшавского договора, обращая внимание Горбачева на проблемы обеспечения безопасности нашей страны в складывавшихся условиях. Однако у Кремля не было никаких планов на случай такого развития событий — Военная интервенция исключалась. Горбачев лихорадочно повторял свой основной тезис о взаимном с Западом поиске „новой системы безопасности для новой Европы". Однако Запад не проявлял готовности к совместным практическим шагам, хотя на словах охотно поддакивал ему.

Все это проходило на фоне растущего политического и экономического кризиса в стране, связанного с реформами. А это ослабляло внешнеполитические позиции Горбачева, заставляло его торопиться.

Попытка заручиться поддержкой Вашингтона

В Вашингтоне ни при Рейгане, ни при Буше не проявляли особенного оптимизма в отношении успеха проводимых Горбачевым реформ. В начале 1989 года в ходе подготовки к первой полномасштабной встрече с Бушем на Мальте Горбачев послал меня в Вашингтон с личным письмом к американскому президенту и инструкциями, касающимися обсуждения вопросов повестки дня предстоящей встречи^{38}.

Буш, которого я знал в течение двадцати лет, в беседе наедине со мной признался, что недавние „бурные события" в СССР заставили его более внимательно изучить советскую историю и роль компартии в правящей структуре страны. Президент задал мне „не очень дипломатичный, но весьма прямой вопрос": сможет ли Горбачев пережить „эти бурные дни"? Президент, по его словам, хотел бы иметь Горбачева в качестве своего партнера в будущих переговорах по различным вопросам, но не совсем уверен в отношении политического будущего самого советского лидера. Буш интересовался, какие Горбачев имеет юридические и иные гарантии, чтобы продолжать свою роль лидера „независимо от каких-либо внезапных решений партии", как это произошло с Хрущевым. Он извинился за деликатный характер своего вопроса, заверив, что содержание нашего разговора останется строго между нами.