Сука-любовь

Мысли Джо были прерваны резки звуком медного клаксона. Когда он огляделся вокруг, то увидел Сильвию, стоявшую возле двери со сложенными на груди руками рядом кнопкой тревоги. Сильвия выглядела в точности, как Эмма, когда та злилась.

— Ох, Сильвия… — сказал он с тяжелым вздохом.

— Не подходите ближе. Они будут здесь в любую минуту.

Джо, сидя на корточках, смотрел на участок коричневого ковра между своих ступней. Может быть, это все было ерундой. Может быть, она слышала песню раньше. Может быть, он просто обманывал себя. Он услышал, как открывается дверь, и поднял голову: смотритель, тучный йоркширец в черном пиджаке и галстуке на резинке, неспешно вплывал в открытую дверь.

— Арестуйте этого человека! — крикнула Сильвия; театрально вытянутый палец указывал на Джо.

Смотритель коротко взглянул на нее, затем на Джо. Он нажал кнопку на чем-то, напоминающем пульт дистанционного управления, висевшем у него на поясе, и сигнал стих в умирающем зверином завывании, походившем на последнюю ноту сирены воздушной тревоги.

— Здравствуйте, мистер Серена, — сказал он.

— Здравствуйте, — поздоровался Джо; ему несколько раз называли имя смотрителя, но сейчас он никак не мог его вспомнить.

— Все в порядке?

— Да. Только Сильвия опять забыла…

— Чего вы ждете? — спросила она.

Смотритель наклонился к ней, мягко взял ее за руку и провел на середину комнаты; проходя мимо Джо, он подмигнул.

— Сильвия, почему бы вам не присесть вот здесь на софу, пока мы выясним, в чем тут дело?

— Я уже все равно собирался уходить, — сказал Джо, вставая.

— О’кей, сэр, — ответил смотритель, доставая из кармана пузырек с капсулами.

— Э-э… — Джо засмеялся. «Как же его дурацкое имя?» — Извините меня…

Смотритель поднял на него взгляд, выражение вежливого любопытства на лице. Джо набрался храбрости.

— Моя… моя жена приходила сюда два дня назад?

Мужчина нахмурил лоб и, скорей нарочито, почесал голову.

— Я так не думаю.

— Пожалуйста, это очень важно. Вторник, вторая половина дня или ранний вечер?

Смотритель сдержанно кашлянул.

— Как я и сказал, сэр, вряд ли. Мояпамять совершенно адекватна.

— Я предполагал…

— Как вы знаете, все посетители записываются в журнале в моем офисе — мы можем пойти и проверить, если хотите, — но я вас уверяю, что из регистрационного журнала вы сможете узнать только то, что последний визит миссис Серена был… — он на секунду задумался, — на прошлой неделе. В пятницу.

Надежда Джо угасла.

— Все правильно, — сказал он. — Очень вам благодарен.

Джо повернулся к двери. Как глупо было с его стороны, подумал он, придавать такое значение пению Сильвии. Должно быть, она услышала песню Кэрол Кинг по радио.

— Сказала вам, что была здесь, так?

Он обернулся. Смотритель ушел в кухню. Когда он вышел оттуда со стаканом воды, его круглое красное лицо расплывалось в похотливой ухмылке. Джо подумал, может, сказать ему: «Простите, не понял?», или «Что вы хотите этим сказать?» с нажимом, или просто подойти и ударить его по круглой красной морде. Но вместо этого он лишь вяло пожал плечами.

— Она умерла.

Краска отлила от лица смотрителя.

— О, мой Бог, мистер Серена, мне очень жаль, я даже подумать не мог…

Джо проигнорировал его и подошел прямо к Сильвии, которая, как он догадался, отключилась от внешнего мира. Он наклонился и взял ее руку. Он представил, как Эмма гладила эту руку.

— До свидания, Сильвия… Я скоро приду снова, — сказал он.

Она посмотрела на него и кивнула, и в тот момент выглядела так, словно все поняла. Джо был ей за это благодарен и наклонился сильнее, чтобы поцеловать ее в пергаментную щеку. А когда он уходил, то увидел заставивший заныть его сердце блокнот возле телефона на столе рядом с ней. «По крайней мере, она не закончит, как ее мама, доживая свою жизнь возле телефона, который никогда не звонит», — вспомнил он слова Вика.

Телефон, который никогда не звонит.

ВИК

Вик носил контактные линзы с тринадцати лет. Он помнил, как он первый раз пытался вставить линзу (в те времена их еще не научились делать тоньше папиросной бумаги): его веко непроизвольно закрывалось, когда он приближал к глазу палец, с размещенной на его кончике линзой, а когда пластик прилипал к зрачку — невыносимое «мыльное» пощипывание и потоки слез. Он также помнил, что, когда первый раз вышел со вставленными линзами, он не мог избавиться от ощущения, будто ему чего-то не хватает. Сколько раз он твердил себе, что очки ему больше не нужны, а все равно казалось, будто он их где-то оставил.

После смерти Эммы он испытывал нечто подобное, но только гораздо острее и болезненнее. Словно вместе с Эммой он лишился и части своей души, и это пустое пространство в груди ныло и не давало Вику покоя.

Тэсс предлагала ему отправиться на похороны Эммы вместе, но Вик так долго откладывал момент, чтобы договориться о месте и времени встречи, что она в конце концов просто сказала ему, что встретит его там. Вик не был уверен в том, стоит ли ему идти вообще. Он был обеспокоен тем, что не сможет совладать со своими эмоциями. Что, если он вдруг, например, начнет плакать сильнее, чем можно ожидать от друга мужа погибшей? Это было вполне вероятно; он за всю свою жизнь не выплакал столько слез, сколько за прошедшие дни. Если же он не придет, это тоже будет выглядеть странно: будут задавать вопросы. О каком бы варианте он ни задумывался, каждый выдавал его с головой.

За пятнадцать минут до начала церемонии он решил присутствовать. Все утро он провел в репетициях своих оправданий за неявку, но мысль о том, как себя будет из-за этого чувствовать Джо, решила дело. И, кроме того, он сам хотел пойти.

Кладбищенская дорожка уходила от ворот направо к небольшому похоронному залу, окруженному оранжереей. Он опоздал — последние участники похорон уже вошли внутрь.

Вик послонялся снаружи с полминуты, нервно играя своим шлемом. Солнце вышло из-за облаков, заставив его прищуриться, он почувствовал, что в уголках его глаз образовались плотные линии; кожа его лица, не защищенного козырьком, стала сухой от ветра. Он тянул время, не решаясь зайти внутрь. И вдруг двери распахнулись и показался священник, за которым вскоре появился гроб, который несли Джо и еще несколько мужчин, их Вик не знал, но мог предположить, что это члены обширной ирландской семьи Эммы. Они все были румяные, плотного сложения, с очень густыми, зачесанными на прямой пробор, волосами; и все они больше казались сердитыми, чем печальными. Вик вспомнил, что была какая-то попытка со стороны родственников Эммы вернуть ее в лоно их веры, устроив должным образом католические похороны, но план оказался невыполнимым, поскольку не было никакой возможности для продолжительного отпевания: ее тело было сильно изувечено.

Когда они приблизились, Джо бросил на него сердитый взгляд, но в этом взгляде прочитывалось и смирение: Вик опаздывал всегда и везде. Вик вздохнул с облегчением: в этот раз его устоявшаяся дурная репутация дала ему легкое прощение. Но удовольствие длилось всего лишь секунду. Он окинул взглядом гроб, и не поддающийся сомнению факт, что Эмма находится внутри него, мертвая, оглушил Вика своей простотой. Смерть дала ему рентгеновское зрение: казалось, что его взгляд легко пронзает тонкую деревянную стену между ним и закованным в обивку телом его любовницы. Видение было неотвязным, поскольку он имел дело не с абстрактной ситуацией — смертью, так легко обсуждаемой говорливыми интеллектуалами, склонными пофилософствовать, а с реальной смертью кого-то, кто еще, в буквальном смысле, имел телесную оболочку, кого-то, чья материальность еще жила в нем: ее запах, ее кожа, ее волосы, ее движения — кого-то, с кем они неистово любили друг друга — прости, Боже. Он не мог не представлять наяву вид Эммы, лежавшей в гробу, потому что не смог еще пока избавиться от привычки представлять себе Эмму постоянно.