Сука

– На кухне посидим, дома срач дикий.

– Как всегда... – отвечает Ольга. – Но меня это никогда не смущало. Я вообще по жизни люблю бардак.

– Если он хорошо организован. Да просто времени нет, и Татьяна на работе допоздна. Мы с ней вообще почти не пересекаемся. Она в дом – я из дома. Надоело все страшно. У этих параноиков теперь новое увлечение – охота. Как на неделю залимонятся куда-нибудь в заповедник, хоть криком кричи. Ты знаешь, я вообще охоту никогда не понимал. Когда-то там при первобытно-общинном строе, когда надо было семью кормить, это оправдано. А сейчас зачем? Смотришь, как тухнут заячьи глаза, и внутри такая волна ненависти поднимается. Ну какого вам рожна надо? Пойди в магазин, купи себе что хочешь – хоть вальдшнепа, хоть медведя бритого.

– Наверное, какие-то комплексы у них серьезные. Возможность лишить жизни, казнить или помиловать – все в твоих силах. А вообще кто способен убить животное или птицу, может и человека порешить. Как ты думаешь?

– Не знаю, я вообще в последнее время ни о чем стараюсь не думать.

– Я вот чего пришла. Влипла я по самое то.

– Не влипла бы, значит, не пришла?

– Не придирайся. Лучше подумай, как мне теперь быть.

Ольга рассказала ему подробности своего дела. По мере ее повествования лицо Михайлова принимало все более квашеное выражение, а в конце скуксилось окончательно.

– Какого черта ты на ворьё вышла? Чего раньше ко мне не пришла? Не любят они таких завязок. Ты же знаешь их победоносный лозунг: «Работать только по-белому. Все конфликтные ситуации решать законным путем».

– Да нет у меня черной кассы. Зачем она мне при моих оборотах? А законным путем как эту ситуацию решишь? Если подписи нет на документах?

– Никак, согласен.

– А потом дело в том, Михайлов, что деньги он не отдаст. Нет у него их давно.

– Пусть продает квартиру.

– А ему ничто не принадлежит – живет он у родителей жены. Машина тоже на нее записана.

– Но договор-то у тебя с ней?

– Но подписи-то нет на накладной. Хотя запись диктофонная есть, из которой ясно, что он нас накрыл.

– Ладно, сама знаешь, какой я хреновый специалист по всем этим вопросам. Мое дело завхозное, чтобы все их желания были выполнены, еще лучше – предугаданы. А с годами я даже научился их моим подопечным вменять. Я подловлю момент и поговорю с главным или с Хованским. Какие у тебя с ним отношения? Только не думай, что это будет завтра – не знаю когда, потому что нужно, чтобы они были в соответствующем настроении, когда все это им можно выложить. А хочешь, завтра пришлю нашего начальника по безопасности, он толковый мужик, ты ему все расскажешь.

– А смысл? Стрелкой с ворьем все и закончится. Может, с главным и не надо. С Хованским у меня вроде нормальные отношения. А когда он врубится, что я попала в историю, сам понимаешь, какая реакция последует. Лучше ты б его подготовил.

– Это – да. Тогда жди. Постараюсь не затягивать.

...Чтобы окончательно не упасть духом в катастрофические моменты, рекомендуется сделать марш-бросок по друзьям. Поплакаться в жилетку, пропеть свою печальную песнь, может, послушать ответную. Только потом можно остаться со своей бедой один на один. Она уже и смотреться будет по-другому – не в таких мрачных тонах. По крайней мере у Ольги всегда так получалось.

Она сидела с Михайловым за коньячком, который не шел: ему – потому что просто уже не лез после очередных ночных бдений, ей – потому что услышала от него совсем не то, что ожидала. А чего она ждала? Что он тут же начнет лихорадочно набирать учредительские телефоны, наговорит миллион слов в ее оправдание, бросится на амбразуру их разожравшихся дзотов своим тоже сильно располневшим за последние годы телом?

После Михайлова она отправилась в магазин к Катаняну. Когда вошла, тот возмущенно орал на юношу, сидящего за проявочной машиной.

– А, «душа моя, мой звереныш», пожаловала... – недовольно сказал он. Тон его был воинственный.

– Да я на минуточку, – расстроилась Ольга от такого приема.

– Да не в этом дело: пошли в мой кабинет. Просто кругом одни идиоты – взгляд некуда кинуть. Сто раз говорил – не делать бракованных снимков. Сразу же качество негатива видишь. Мало ли что клиенты просят – народ недалекий, глупый. Сами же потом скандалят: неудачная фотография, значит, мы виноваты. Какие-то разговоры о марке фирмы, они ни хрена их не понимают...

– Значит, плохо объясняешь.

– Слушай, не хочешь сегодня нагнездиться?

– Я в последние дни только это и делаю. Уже не лезет. А потом это обыкновенный уход от действительности. Встаешь утром – проблемы те же.

– Ну да, особенно у тебя, – раздраженно ответил он.

– Конечно, «нам, гагарам, недоступно»...

– Просто тебя никогда мордой об асфальт не возили...

– А ты все знаешь про меня, да?

– Более-менее. Твоя беда, вернее, удача, что ты всегда приходишь на все готовое. Ты никогда не начинала с нуля. У тебя изначально были квартира с машиной, уважаемая в городе фамилия. Тебе ни за что не приходилось бороться – как всем остальным.

– Может, поэтому я и не собирала подорожник и лопухи для подлеца Богодухова, не лазила за ними по горам и лесам, обдирая в кровь ноги?

Это был удар под дых. Катанян аж задохнулся от возмущения.

– Да, я лазил. И собирал. Для этого подонка. Потому что в этом городе я был никто – лицо кавказской национальности. А то, что я пять лет отучился в вашем университете, ничего не значило. Это у меня на родине, в Армении, высшее образование, полученное в России, возводило меня чуть ли не в княжеский ранг. Но, как ты знаешь, я женился и остался здесь. И сначала меня на работу никто не брал, и я печатником был в типографии. А он – взял. И я готов был ему не только подорожник собирать... До определенных пределов, конечно... И я всегда вставал на твою, между прочим, сторону, когда вы устраивали свои бесконечные разборки. Да, он только числился редактором, а на самом деле был просто неграмотным человеком, далеким от журналистики. И тебя это раздражало. Ты хотела занять его место, но тебе не хватало для этого хватки, наглости и хамства элементарного. А потом, когда он ушел, пришел новый Богодухов, только поскромней и похитрей. Со своим волшебным словом: «Помоги». И ты помогала, делала за него газету, чуть ли не молилась на него. Все жалела. На самом же деле он был прохвост почище первого.

– Неправда! Он порядочным человеком прежде всего был! Чего-то не умел, чего-то не знал, но стремился. И всегда спрашивал, советовался.

– Ай, ладно, он тебя просто использовал, как презерватив.

– Неправда!

Зачем их понесло в дела давно минувших дней, она сама не понимала. Но уже закручивало в воронку тяжелой ссоры. Глупой и ненужной обоим. Остановиться они никак не могли.

– А ты знаешь, сколько я ему порнушки печатал?

– Врешь! – кричала Ольга.

– А зачем мне врать? В неделю две-три пленки получалось. А помнишь, мужик обкомовский ко мне все ходил? С той же порнухой – ему меня твой Иван Степанович присоветовал. А ты все орала: «Катанян, фотографии в номер!» – а я в фотолаборатории над очередной партией голых девиц колдую.

– Господи, гадость какая!

– Это жизнь.

– Надеюсь, ты деньги за все это с них не брал?

– Опять святая наивность. Да кто мне их предлагал-то?

– А предложили – взял бы?

– Что ты тесты со мной проводишь? Честно – не знаю.

Тут у Ольги вдруг такая волна нежности поднялась к этому дорогому ей человеку, она взяла его за руку и сказала:

– Катанян, почему всегда, когда мы встречаемся, мы скандалим?

– Не всегда. Когда у тебя дурное настроение.

– Мне кажется, наоборот, это ты провоцируешь.