Сулла

В противоположность тому, что обычно утверждают, Сулла не проявлял никакой спешки, оставаясь в Греции до весны следующего года, хотя ничего на месте не оправдывало такой задержки. Если же он и предпочел подождать несколько месяцев, прежде чем ступить на италийскую землю, то только оттого, что хотел произвести эффект своим возвращением. Для этого было необходимо получить более точные сведения о римской политической жизни для организации пропаганды: он хорошо знал, что победу не приобретают немедленно и только на полях сражений, поэтому ему нужно убедить сенат, народ Рима и всю Италию, что дело его правое и те, кто отказался слушать его, являются опасными сектантами, ведущими Город к гибели.

На первый взгляд, задача представлялась трудной, если не безнадежной: органы правительства были в руках сторонников Мария, которые монополизировали их с момента его отъезда. После смерти Мария режим стал более умеренным и присоединил немалую часть знати, игравшую в сенате основную роль в поддержании равновесия. Наконец, новые граждане были расположены поддерживать правительство, обещавшее им полную интеграцию, даже если дело шло не так быстро, как они могли надеяться; в общем, италики остерегались изменения режима, которое, полагали они, может быть для них только неблагоприятным. И это послужило основанием того, что Сулла в своем втором письме, отправленном, когда он убедился, что сенат не считает необходимым воздать должное выполнению его миссии на Востоке, не поленился подчеркнуть, что будет уважать права всех граждан, старых и новых: по-видимому, он не был склонен отбывать в страну, где предполагалась гражданская война. И это обещание напомнило заинтересованным, что во время событий 88 года объектом борьбы между Сульпицием и консулами был не столько их статус, сколько вопрос командования экспедицией против Митридата; вспомнили также, что консул Октавий, близкий Сулле, расширил условия получения гражданства; наконец, предвидели быструю победу ветеранов Суллы в случае военного конфликта, и все это теперь призывало к некоторой осторожности. Три последних года дали возможность восстановить нормальные условия обмена, и, значит, нужно было не принимать слишком рано или слишком открыто решение, которое может оказаться губительным.

Что касается сенаторов, то они были полны решимости предотвратить любую новую гражданскую войну: война 87 года довольно основательно опустошила их ряды, чтобы убедить сохранять равновесие, достигнутое после исчезновения Мария. Это послужило основанием того, что они не могли даже представить разговоров о фракции, которая бы защищала интересы Суллы, и если спешили отправить к нему делегатов, то отнюдь не для того, чтобы пригласить его положиться на их справедливость и снисходительность. Другими словами, сенат не делал никаких уступок, потому что он даже не упразднил декреты, принятые против Суллы и тех, кто присоединился к нему; просто он давал знать, что готов выслушать любую просьбу, исходящую от него. Никакие переговоры не могли держаться на таких основаниях, и Сулла, выслушав направленных к нему сенаторов, ответил в очень туманных выражениях, что никогда не был бы другом тех, кто совершил столько преступлений, но он не видит ничего плохого, если бы Республика гарантировала им спасение; правда, те, кто принял бы решение присоединиться к нему, были обеспечены постоянной безопасностью, так как его армия полностью подчинена ему. Слова Суллы означали, что он совершенно не настроен распускать победоносные войска, пока не будут восстановлены в своих правах те, кто нашел около него прибежище (хотя сенат принял закон, требующий роспуска всех армий, где бы они ни находились и кто бы ни были их руководители), и он готов принять всех, кто хотел бы избежать разрастающегося конфликта. Он добавил, что в отношении себя у него три просьбы: первая состояла в том, чтобы вернули ему звание гражданина, что означало, по-видимому, возвращение всех прав и, как следствие, прекращение подготовки войны против него, как если бы он был не проконсулом, возвращающимся с победой из провинции, а варваром, готовым захватить Италию и разграбить ее. Вторая просьба — вернуть ему его собственность, которая была незаконно отнята. Речь шла в некотором роде о дополнении к предыдущей: противники конфисковали имущество в большей степени для того чтобы разрушить его семейный культ; следовательно, возвращение ему гражданства сопровождалось возобновлением традиции отцов. Наконец, он просил утвердить его в звании авгура, от которого Марий посчитал себя вправе освободить, когда все священные тексты утверждают, что в отличие от других священников авгуры — единственные, кого нельзя лишить сана, какое бы преступление они пи совершили.

Ходатайство было умеренным и могло соблазнить умеренных в сенате. К тому же Сулла отправил некоторых офицеров своего штаба сопровождать посланников и просить за него: в состав делегации входил Луций Валерий Флакк, сын консула 86 года, которого убил Фимбрий, и внучатый племянник главного сенатора. Укрывшийся около Суллы молодой человек нашел в нем своего рода мстителя за своего отца, и его участие в делегации имело целью свидетельствовать о добрых намерениях проконсула.

Прибыв в Италию, посланники узнали о смерти Цинны, и ошибочно подумали, что это облегчит им переговоры. Но, когда они представили свое послание в сенат, разразился особенно острый спор, во время которого многие сенаторы приняли сторону Суллы, воплощавшего теперь дух консолидации против экстремизма Карбона и его людей; последние, однако, взяли верх, заставив отказаться от всех предложений оставшегося врагом народа. Далекая от того, чтобы упростить дело, смерть Цинны спровоцировала упрочение позиций, представлявших опасность гражданской войны.

Если делегация и провалилась, потому что, несмотря на умеренный характер просьб Суллы, их отклонили, с точки зрения пропаганды, которую он рассчитывал вести, она принесла ему очень позитивные дивиденды. Теперь его противники были изолированы от умеренных в сенате, временно вынужденных молчать, и от части италийских народов, которые тоже желали, чтобы противники достигли согласия, и были раздосадованы тем, что оказалось возможным требовать от них заложников; решительно становилась более благоприятной ситуация для высадки в Италии.

В ожидании результатов переговоров Сулла и его армия проводили спокойные дни в Афинах и Аттике. Проконсул прежде всего занялся переправкой в Италию добычи, которую он набрал во время кампаний и упоминание о которой мы находим то тут, то там: сначала библиотека Аристотеля, о которой уже говорили; затем обработанные мраморные колонны для строительства храма Зевса Олимпийского в Афинах, которые должны были послужить ему для реставрации храма Юпитера Капитолийского в Риме; огромное количество предметов искусства различного происхождения, ими он хотел украсить Город сразу по возвращении. Впрочем, известно, что часть добычи не попала по месту назначения, поскольку один из перевозивших ее кораблей попал в шторм и затонул: так исчезло одно из самых знаменитых полотен Зевксида, великого художника IV века, представлявшего самку кентавра со своими двумя только что родившимися детенышами-кентаврами по бокам.

Однако эта деятельность не отнимала всего времени, и у него были свободные часы для пополнения знаний в греческой культуре, в частности в обществе совсем молодого человека, очень сведущего в греческом языке и литературе, Тита Помпония Аттика, который позднее станет другом и наперстником Цицерона. Сулла хотел взять Аттика с собой в Италию. Но молодой человек обладал той мудростью, которая позволяла ему всегда без осложнений проходить через бури конца Римской Республики, и он отвечал, что не нужно просить его следовать за Суллой, чтобы быть на его стороне, против его врагов, если он покинул Италию именно для того чтобы не стать их сторонником против Суллы. Он не сказал, конечно, что когда молодой Гай Марий (который был его школьным товарищем) заботами Суллы был объявлен врагом народа, он помог ему бежать, снабдив деньгами.

Пребывание Суллы в Греции дало возможность приобщиться к таинствам Деметры и Коры в Элевсине. Тайные культы были доступны только ограниченному числу посвященных, которые должны говорить на греческом языке и вести безупречную жизнь. Церемонии, строго говоря, предшествовала длительная подготовка, состоявшая из уединения, молитв, воздержания; затем в вечер посвящения при свете факелов в святилище Элевсина проводились мистерии, оставшиеся тайными, о которых известно только одно, что они устраивались в трех измерениях: произнесенное, показанное, сделанное. Все представляло собой объяснение доктрины и смысла культа, которые посвященный должен был хранить в абсолютном молчании. Не нужно удивляться тому, что Сулла принимал участие в ритуале посвящения в одной из самых таинственных религий Греции. С его стороны не было речи об этнографическом любопытстве; и не нужно думать, что греческие религиозные авторитеты разрешили, так сказать, «почетное» посвящение. Это явилось бы неуважением к существующей в реальности очень известной мистерии, а также слишком пренебрежительным выпадом, касающимся глубокой религиозности Суллы.

Не будем забывать, что он уже приобщился к другому тайному культу — Дионисия Бахуса, который давно проник в Италию, но имел некоторые сложности в обретении права на существование в Риме. В начале II века на самом деле политическая власть была обеспокоена чрезвычайным развитием «вакхических оргий», на которых с легкостью рассказывалось все и обо всем, так как речь в действительности шла о тайных мистериях, и, чтобы участвовать в них, к ним надо быть допущенным. Обвинения, чаще всего возникавшие, отмечали сексуальные дебоши как следствие опьянения, в которое погружались инициированные (и нужны были достаточно тяжелые последствия, потому что римляне не стеснялись сексуальных вопросов), а также убийства и каннибализм. О чем не говорили, но что было не менее опасно в глазах власти, так это то, что тайные организации, собиравшие лиц разных положений и имевшие особенно народный характер, трансформируются позже в революционные группы, которых уже опасаются, боясь, как бы они не начали играть доминирующей роли в политической игре. Это было основанием того, что сенат провел по всей Италии особенно жестокую расправу над 7000 лиц, половина которых была казнена или принуждена к самоубийству. Но преследование адептов культа никогда не приводило к затуханию и дионисизм продолжал распространяться (правда, сенат запретил его только в тайных проявлениях и подчинил существование тиаз — групп приверженцев — преимущественно власти преторов), и в начале I века до н. э. культ Бахуса, предлагавший адептам мифы о выходе из преисподней и воскрешении (бог был «дважды рожден»), вновь обрел важное значение, даже оставаясь еще объектом преследования. С этой точки зрения, нельзя не удивиться тому, что противники упрекали Суллу в сожительстве в юности с мимами и шутами, с которыми он устраивал дебоши, актерами пантомимы, артистами, играющими на цитре, и гистрионами, выпивая с ними с утра, распростершись на ложе из листьев. «Дурные знакомства», вероятно, имели религиозный смысл, о котором, казалось, забыли те, кто его в них упрекал, и даже во время его пребывания в Греции Сулла не забывал о своей приобщенности к культу Бахуса: по случаю своего пребывания в Эдепсоне в Эвбее, куда приехал на воды, он много встречался с дионисийскими артистами. Несколькими месяцами ранее, еще в Азии, он был принят в две ассоциации дионисийских артистов Теоса и Пергама, которые объединяли группу привилегированных, о чем свидетельствует эпиграфический документ, выставленный в музее Коса: он освобождал их от военной службы, местных или римских налогов так же, как и от поставок агентам общественных служб в командировке. Наконец, не нужно забывать, что он посвятил на мосту Геликон (уже посвященному культу Аполлона и музам, таким как Дионисия) прекрасную статую бога, произведение знаменитого скульптора Мирона, уроженца Элевтера (на границе Аттики и Беотии), кому мы обязаны знаменитым Дискоболом, самая красивая копия которого сохраняется в Риме; стоящий Дионис был статуей, которую Сулла конфисковал у жителей Орхомена и которая была, как говорили, одним из наиболее удавшихся произведений Мирона. Но она также имела культовую ценность, и именно в этом значении Сулла установил ее на Геликоне.

Но в Греции Сулла был не как путешественник: он ждал благоприятного момента для возвращения в Италию. И вот Карбон вызвал провал переговоров, момент наступил. Он направил свою армию пешком через Фессалию, Македонию, чтобы затем взять на запад, по направлению к морю. Но прежде чем перейти через Диррахий (Дураццо) в Бриндах, он отклонился на 70 километров на юг, на территорию поселения Аполлония, где находился нимф, представляющий собой скалу, которая изрыгает огонь и у подножия которой вырываются источники теплой воды. Столь долгое возвращение Суллы объясняется консультацией с оракулом об исходе своего предприятия. Ответ, вероятно, его удовлетворил, потому что он отдал приказ переправляться. К тому же, оказывается, во время первого жертвоприношения на земле бриндов, которое он поспешил произвести, на печени жертвы увидели изображение лаврового венка с двумя прикрепленными к нему ленточками — чрезвычайный знак, который, по мнению знаменитого предсказателя Постума, объявлял о бесспорной победе при условии, если Сулла один съест эту часть жертвы. Хотелось бы верить подобным знакам, поскольку огромен был страх увидеть Италию, раздираемую братоубийственными войнами: не говорили ли о том, что в районе Капуи явились две армии, сражавшиеся с сильным шумом, затем растворившиеся в воздухе?

Предсказание авгура начало осуществляться с момента, когда поселение бриндов открыло свой порт, что, по-видимому, значительно облегчило операции: вся организация береговой защиты, созданная противником, оказалась ненужной. В благодарность бриндам был предоставлен фискальный иммунитет, заслуживающий внимания аргумент для других поселений, которые задумывались, не должны ли и они его получить: Тарент и, вероятно, многие другие его получили. Нужно сказать, что прежде чем пересекать Адриатику, Сулла заставил свои войска дать клятву никогда его не покидать, чего он вполне мог опасаться, так как его солдаты будут, несомненно, подвергаться принуждению покинуть своего полководца, объявленного врагом народа, а они тем более склонны прислушиваться к этим призывам, что нагружены добычей и, значит, им больше нечего ждать от италийской кампании. Но он заставил их также поклясться не предпринимать никаких актов грабежа на италийской земле: об этом хорошо было известно в Калабрии, где высадилась армия, и новость быстро распространилась.