Султан и его гарем

Тем не менее вид виселицы все-таки привлек несколько любопытных прохожих, они подошли к эшафоту, но нашли там одних кавасов, от которых не могли получить никаких сведений.

К вечеру туман покрыл весь Константинополь, море и ворота, густым покрывалом завесил ужасный эшафот. А потому только небольшая кучка зрителей собралась перед старыми деревянными воротами и остановилась вблизи эшафота подождать, что будет.

Между тем Сирра вполне покорилась своей участи и спокойно, без трепета шла навстречу смерти. Ее сокрушала только мысль, что она не увидит больше Реции и не в силах будет помочь ей. Она должна была умереть, не узнав, нашел ли ее Сади и взял ли ее под свою защиту.

Но какую пользу могли принести теперь вопросы и сожаления? Участь Сирры была решена. С каждым часом день клонился к концу, а после заката солнца она должна была распроститься с жизнью, не помешав низким планам и делам Мансура. Он оставался продолжать свои дела, безнаказанно злоупотребляя своею властью.

Сирра проиграла в борьбе, должна была уступить ему, и Мансур поспешил заставить ее молчать.

После обеда, окончив свою работу, Будимир вернулся в тюрьму. Он немедленно пошел к своему помощнику и велел отворить дверь комнаты, где сидела его жертва, – он хотел убедиться, там ли еще она была. Затем он принес ей красную блузу, какую всегда должны были надевать осужденные к смерти на виселице, и приказал надеть ее и быть готовой, так как скоро придет ее последний час.

Отдав все необходимые приказания, Будимир отправился во двор и принялся запрягать старого, одряхлевшего на службе мула в низенькую повозку с толстыми, однако же, стенками.

Через час должно было закатиться солнце. До места казни было довольно далеко, Будимир вернулся в камеру заключенной, которая, следуя его приказанию, надел красную блузу. Она казалась в этом костюме страшней и ужасней, чем когда-либо. Красная одежда, покрывавшая ее безобразное тело, была слишком длинна для нее и шлейфом волочилась по земле. Сам Будимир с удивлением смотрел на Сирру, одетую в красную блузу, – такого страшного существа он никогда еще не видел.

– Готова ли ты, Сирра? – спросил он. – Сойдем вниз, пора тебе идти. На месте казни имам прочтет тебе напутственную молитву. Не нужно ли тебе сказать что-нибудь?

Сирра вместо ответа отрицательно покачала головой, затем между палачом и его помощником вышла на двор, где ожидала их низенькая двухколесная повозка.

Будимир открыл дверку сзади и втолкнул Сирру в небольшое, замкнутое со всех сторон пространство. Сверху было отверстие, заделанное железными прутьями, наподобие клетки, чтобы преступники могли видеть небо, но не смели и думать о бегстве.

Дверку затворили, палач взмахнул кнутом, и мул потащил повозку. Рядом с нею шел, держа вожжи, Будимир, а за ним его помощник.

Так этот «экипаж» добрался до того места берега Босфора, где постоянно был наготове большой паром для перевозки экипажей и животных.

Повозку вкатили на паром, и гребцы принялись за работу.

Будимир видел, что нельзя терять ни минуты. Ему показалось, что муэдзины возвестили уже о наступающем закате.

Сирра сидела неподвижно, словно птичка в клетке. Она забралась в угол и пристально смотрела на улицу. Теперь, казалось, она не могла более рассчитывать на помощь и спасение. Не нашлось никого, кто бы помог ей обличить Шейх-уль-Ислама. Еще немного, и она будет на месте казни, близ которого она нашла труп доброй старой Ганнифы.

Сирра не сомневалась, что бедная старуха стала жертвой Мансура и грека, ее убили вместо нее. Она была уверена, что смерть предназначалась именно ей, Ганнифа же случайно попалась в руки подстерегавшего свою жертву убийцы.

Достигнув противоположного берега, повозку выкатили с парома, и Будимир снова погнал своего мула, чтобы скорее добраться до места казни.

В это время Гассан был вдвоем с султаном в его кабинете. Он знал, что через несколько часов совершится казнь пророчицы и что с нею исчезнут все улики, необходимые, чтобы низвергнуть Шейх-уль-Ислама.

С каждым часом влияние Гассана на Абдул-Азиса возрастало, и он мог позволить себе больше, чем кто-либо другой.

Но вот в кабинет явился камергер и доложил Гассану, что Шейх-уль-Ислам во дворце и настоятельно просит султана об аудиенции.

Гассан поручил камергеру продержать Шейх-уль-Ислама до тех пор, пока он не придет звать его в кабинет султана.

– Что там такое? – спросил султан, когда камергер безмолвно удалился.

– Мансур-эфенди просит аудиенции у вашего величества, – отвечал Гассан, сразу угадавший, что тот пришел доложить султану о бегстве Зоры.

– Что ты хотел сообщить мне сегодня утром о великом муфтии и о приговоренной к смерти лжепророчице? – спросил султан.

– Я хотел открыть вашему величеству, что пророчица эта была орудием Мансура-эфенди!

– Орудие Мансура? Для чего?

– Для того, чтобы с ее помощью усилить свою власть, свое могущество и, прежде всего, расположить в свою пользу светлейшую султаншу Валиде!

– Это тяжкое обвинение, Гассан-бей, – сказал Абдул-Азис.

– Я никогда не решился бы легкомысленно рисковать доверием и благосклонностью вашего величества, – отвечал Гассан. – Я говорю правду! Мансур-эфенди пользовался для своих целей тем уродом, которому он дал название «чуда» и сделал пророчицей; она сама призналась мне в этом. Еще не ушло время допросить ее, однако надо поторопиться, Мансур-эфенди очень проворен, он хочет устранить эту соучастницу своих тайн, которая кажется ему теперь опасною, и сегодня же вечером совершится ее казнь!

– Ведь пророчица обвинена в убийстве!

– Это ложное обвинение, сделанное для того, чтобы скорее и под прикрытием закона совершить ее казнь!

– Кавасы нашли ее на трупе!

– Убитая была дружна с нею! Убить хотели пророчицу, и только случай спас ее! Ее вызвали ложным известием из дома софта в это отдаленное место! Вместо нее пошла та, которая через несколько часов после того была найдена убитой!

– На кого же ты имеешь подозрение, Гассан?

– Пока еще я не могу ответить на это вашему величеству, но клянусь моим вечным спасением, что пророчица не совершала этого преступления!

– Позови ко мне великого муфтия! – приказал султан. Гассан возбудил в нем и более важное подозрение: он снова вспомнил, что Мансур-эфенди все еще не дал ответа по делу о престолонаследии! Это замедление, это молчание были все равно что отказ. Итак, все милости, которыми осыпал Абдул-Азис Шейх-уль-Ислама, пропали даром, он понял это. Сейчас ему впервые показалось подозрительным, что мать его, султанша Валиде, в последнее время совсем перестала враждовать с Шейх-уль-Исламом и стала недоверчиво относиться к нему, по-видимому заключив с ним мир! Уж не заговор ли это? Не прав ли Гассан? Этот Мансур не один ли из тех врагов, которых он должен опасаться при своем дворе?

Абдул-Азис вполне доверял Гассану. Его обвинение не могло не оказать воздействия на султана. Но султан, казалось, хотел поставить Шейх-уль-Ислама лицом к лицу с человеком, предъявившим ему обвинения. Гассан ввел Мансура в кабинет; последний сразу угадал беду, как только его заставили ждать. Однако он ничем не выдал своего недоверия и с гордым, величественным видом прошел в кабинет султана.

Шейх низко поклонился императору и сделал недовольный вид, когда Гассан встал возле своего повелителя.