Султан и его гарем

Можно было подумать, что их жизнь зависала от каждой минуты промедления.

К счастью для них, ход был длинен и узок, так что они могли продвигаться вперед только медленно. В противном случае им грозила бы слепота, так как их глаза, отвыкшие от света, не вынесли бы быстрого перехода, хотя солнце уже заходило и наступали сумерки.

Мансур первый достиг конца прохода, наполовину засыпанного песком, и вышел на свободу.

Тут только его железная натура сломилась. Он зашатался и упал без чувств на песок. Дервишами окончательно овладело безумие, одни из них скакали и кривлялись, произнося имя Аллаха, другие, лежа на земле, корчились в судорогах, третьи повалились от истощения сил. Двое даже помешались. Их расстроенный мозг не вынес неожиданного потрясения.

Один только Лаццаро спокойно вынес этот переход от гибели к спасению.

Очнувшись от забытья, Мансур тотчас же с двумя дервишами пошел отыскивать своих верблюдов.

Только два из них еще дожидались, остальные же, по всей вероятности, убежали в пустыню, так как они не были привязаны.

В их вьюках были финики и несколько мехов с водой, которые Мансур и разделил между своими спутниками, но понемногу, так как он знал, что после долгого голода большое количество пищи может быть смертельно.

Наконец наступила ночь, и, подкрепив себя немного пищей, несчастные заснули, утомленные долгим голодом и бессонницей, так как в течение шести дней, проведенных ими в пирамиде, они не могли заснуть ни на минуту.

Только один Лаццаро не спал. Жадность, которая в нем была сильнее, чем в Мансуре, победила усталость. Этот бледный, истощенный страданиями человек выносил лишения легче всех других товарищей!

Он притворился спящим и лежал без движения до тех пор, пока не убедился, что всеми остальными овладел глубокий сон.

Тогда он осторожно приподнялся и осмотрелся вокруг – все было тихо и спокойно, даже верблюды спали.

Неслышными шагами подошел грек к Мансуру и, наклонившись над ним, осмотрел все его карманы.

Но они были пусты. Также и во вьюках верблюдов не было и следа сокровищ калифов.

Было очевидно, что Мансур или не нашел сокровищ, или оставил их внутри пирамиды. Лаццаро хотел во что бы то ни стало воспользоваться этим случаем, чтобы обогатиться. Если Мансур нашел сокровища, он должен с ним делиться!

С этими мыслями Лаццаро лег, решив наблюдать за поведением Мансура, если тот проснется. Но тут тело взяло верх над духом, и крепкий сон овладел им. Когда грек проснулся, была еще ночь, но луна уже спустилась к горизонту. Близилось утро. Первой мыслью Лаццаро было взглянуть на Мансура: место, где тот лежал вечером, было пусто.

Демоническая улыбка искривила бледные черты Лаццаро.

Мансур еще раз решился проникнуть внутрь пирамиды для поисков сокровищ калифов!

Он не хотел делиться добычей, так он должен погибнуть в этой охоте за богатством!

Кругом было темно, дервиши спали крепким сном; грек осторожно поднялся и прокрался к подземному ходу, который вел во внутренность пирамиды. Тут он убедился, что его догадки были справедливы. В глубине узкого прохода виднелся слабый свет. Мансур воспользовался сном своих спутников и, взяв с собой лампу, проник снова во внутренность пирамиды, чтобы продолжать свои поиски сокровищ.

Казалось, что свет мало-помалу приближается. Мансур, значит, уже возвращался? Может быть, он нес уже часть сокровищ, чтобы спрятать их во вьюках верблюдов! Лаццаро прижался за выступом стены и ожидал приближения Мансура.

Страшное волнение овладело им. В висках стучало, в ушах раздавался шум, казалось, вся кровь ударила ему в голову. В эту минуту должно было решиться, будет он или нет обладателем громадного богатства. Неужели он подвергался всем этим опасностям только для того, чтобы вернуться в Константинополь с пустыми руками?

Свет все более и более приближался, и наконец можно уже было различить Мансура, который медленно, согнувшись, шел по узкому проходу.

Вдруг в нескольких шагах перед собой он увидел человека, заградившего ему путь.

– Кто тут? – спросил он, вынимая из кармана револьвер. – А, это ты Лаццаро! Что ты здесь ищешь?

– Сокровища, Баба-Мансур! – отвечал грек. По тону его ответа Мансур понял, какая огромная опасность грозит ему.

– Назад! – вскричал он, вздрогнув и побледнев от охватившего его ужаса. – Выйди вон из прохода и дай мне пройти!

– Если я повернусь, ты меня убьешь! Нет, я хочу, чтобы ты поделился со мной.

Вместо ответа Мансур прицелился в грека, приближавшегося к нему с угрожающим видом.

– Назад! – крикнул он.

Грек бросился вперед. Прогремел выстрел, и в ту же минуту лампа, которую держал в руках Мансур, упала на землю и разбилась.

Пуля Мансура не задела Лаццаро, тот остался невредим, и во мраке завязалась отчаянная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть.

Дервиши спали так крепко, что их не разбудил даже гром выстрела, а шум борьбы в подземелье даже и не достигал их слуха.

Поэтому Мансуру нельзя было надеяться на помощь, и он напрягал все силы, чтобы одолеть своего противника.

Со своей стороны, Лаццаро знал, что смерть его неизбежна, если Мансур одержит верх.

Несколько минут слышался глухой шум борьбы, наконец все стихло.

В конце подземного хода показался Мансур, бледный, в разорванной одежде, с окровавленным кинжалом в руке.

Отерев кровь с кинжала и приведя, насколько это было возможно, в порядок свое платье, Мансур подошел к спящим дервишам и, разбудив их, велел собираться в путь.

Тотчас же верблюды были навьючены, и маленький караван двинулся по пустыне.

Дервиши спросили было о Лаццаро, но Мансур отвечал им, что с ним случилось несчастье, и они замолчали. Дисциплина, ослабевшая во время ужасного заключения, была восстановлена, и дервиши не смели расспрашивать своего повелителя.

Через несколько дней Мансур счастливо достиг гавани, где ожидал его нанятый им пароход, и возвратился в Константинополь.

XX Покушение на жизнь принцев

Поздно вечером, в субботу 13-го мая 1876 года, у входа в развалины Кадри остановился экипаж, на козлах которого рядом с кучером сидел черный слуга.