Султан Юсуф и его крестоносцы

Аль-Фадиль остался в Каире, а при Салах ад-Дине был его катиб аль-Исфахани. Он-то и свидетельствовал, как побледнело лицо повелителя, когда тот получил «радостную новость»: сам атабек идет ему на помощь.

Отдав свиток послания катибу, Салах ад-Дин долго смотрел, как ветер неистово треплет полог его шатра.

— Надуло непогоду, — тихо пробормотал он себе под нос.

Аль-Исфахани, тем временем, успел пробежать глазами послание Нур ад-Дина.

— Малик, — обратился он к повелителю. — Осмелюсь заметить, что великий атабек проявляет к тебе свое полное расположение… и, что самое важное, не выставляет никаких требований.

Салах ад-Дин перевел взор на своего катиба и долго смотрел на него, не говоря ни слова. Аль-Исфахани почувствовал тебя тем куском материи, что безвольно полоскался на сильном ветру.

— Имад, как ты полагаешь, кому достанется эта крепость? Кому теперь упадет в руки спелый плод, как только этот человек появится под деревом, которое я тряс в поте лица? — горько улыбаясь, стал вопрошать своего катиба истинный повелитель Египта.

— Догадаться не слишком трудно, — развел руками аль-Исфахани.

— А кому придется склонить голову так же, как и побежденным франкам? — задал Салах ад-Дин еще один вопрос.

— Мне кажется, я понимаю, какие здесь могут возникнуть трудности, — очень осмотрительно ответил катиб, справившись с неприятным спазмом в горле.

— Я тебя замучил, Имад, — смягчил свой пристальный взор сын Айюба, самого верного слуги атабека. — Похож я на мутазилита [97] , который исповедует свободу воли и верит, что Всемогущий Аллах творит не все поступки человека, а многое оставляет на его собственное усмотрение?

97

Мутазилит — последователь мутазилизма, первой в Исламе теологической системы рационалистического направления; одно из главных положений доктрины — признание свободы человеческой воли.

— Малик — самый правоверный из всех правоверных последователей сунны, кои мне известны, — изумленно пробормотал катиб аль-Исфахани.

— И все же я ухожу, — резко сказал Салах ад-Дин. — Я возвращаюсь, пока они, — он бросил небрежный жест в сторону притихшей крепости, — еще не успели сдаться. Пусть великий атабек проверит свои силы.

Вскоре тот же гонец доставил Нур ад-Дину послание, которое удивило атабека не меньше, чем слова Салах ад-Дина, сказанные его катибу. Свиток содержал двадцать восемь строк, наполненных уверениями о самых искренних верноподданнических чувствах, и только в три последних строках коротко и ясно сообщалось, что везирь Египта должен незамедлительно вернуться в свою страну, поскольку в его южных областях подняли мятеж изгнанные туда из Каира нубийцы.

Надо заметить, что свои самые тревожные мысли Салах ад-Дин скрыл от всех, даже от аль-Фадиля, хотя он был мастер успокаивать господина своими очень толковыми советами. Вот что больше всего смутило Салах ад-Дина: осада Монреаля оказалась почти точным отражением давней осады Бильбайса египетскими войсками и рыцарями короля Амори. Только зеркало держал в руках сам Иблис. Поскольку Салах ад-Дин не имел никакого желания встречаться лицом к лицу с атабеком, то сам он теперь оказался по сути дела в положении франкского короля, а командир осажденной крепости оказался как бы на его, Юсуфа, месте. И оба раза весть, посланная атабеком, снимала осаду, как волшебное заклинание.

Теперь Салах ад-Дин спешил не только в Египет, но и к Синайской горе.

— Всемогущий Аллах! Если я ослушался Тебя, подай знак! — молил он Всевышнего, сделав крюк на обратной дороге. — Прошу Тебя, подай мне хоть один едва приметный знак! Хоть облачко! Хоть один камень пусть упадет с горы под ноги моему коню!

Он так и впился глазами в гору, когда она возникла впереди и «двинулась» ему навстречу.

Ни облачка! Ни дуновения! Ни единый камешек не покатился по склону, хотя рядом грохотала копытами на полном скаку грозная конница.

— Я не оглянусь, Всемогущий! — прошептал Юсуф, когда гора скрылась за его плечом. — Оглядываются только воры.

Однако все же случилось то, чего он более всего опасался: его поступок привел в ярость Нур ад-Дина. Великий атабек не принял никаких оправданий и стал грозить суровым наказанием. Его войско, подобно бурному горному потоку, было готово устремиться дальше, обтекая франкскую крепость, как торчащую посреди русла незыблемую скалу, и хлынуть в долины Египта.

Салах ад-Дин усмехнулся лишь тому, что проницательность снова не подвела его: Нур ад-Дину нужен был в большей степени он сам, нежели франкская цитадель.

Однако теперь предстояло предпринять нечто более действенное, чем — чего уж греха таить — откровенное бегство.

Как всегда бывало в трудный час, Салах ад-Дин собрал на совет всю свою семью, пригласив, кроме родственников, двух человек — аль-Фадиля и катиба аль-Исфахани. Оба понимали, что на семейном совете гордых курдов им предстоит только слушать и наблюдать, а свое слово они смогут сказать лишь по его окончании, наедине с везирем.

Узнав об угрозе, в тот же миг взбрыкнули младшие братья везиря. Попав в Египет, они сразу вознеслись на слишком большие высоты чинов и должностей, оттого слегка запамятовали о своем месте в роду и осмелились заговорить первыми. Все они призывали к противлению.

— Разве у нас мало сил, чтобы встретить любого, кто посягнет на нашу власть в Египте? — с жаром вопрошал брат аль-Адиль. — Ведь мы могли взять самую сильную крепость франков!

Тут он, правда, бросил осторожный взгляд на Юсуфа. Тот посмотрел на Тураншаха, а невозмутимый, но в бою всегда неистовый Тураншах перевел свой взгляд на отца. Наим ад-Дин Айюб же был явно недоволен всеми: и говорившими, и молчавшими. Тем не менее, многомудрый Айюб терпеливо дождался, пока порыв показной храбрости уляжется.

Когда младшие наконец опомнились и притихли, когда наступила тишина и все взоры обратились на патриарха, Наим ад-Дин Айюб, ни на кого не глядя, стал бормотать себе под нос, словно не желая, чтобы его слушали:

— Не надо было отпускать вас из Дамаска… Да вот великий атабек чересчур милостив… А вы тут все отбились от рук.

Тут он поднял тяжелый взгляд на сына, превзошедшего всех братьев — и старших, и младших.

— Что скажешь, Юсуф Прекраснейший? Ведь так называл тебя великий атабек… И прочил тебе славную судьбу… И направил тебя по верной дороге, хотя ты упирался, как ишак. Верно?

— На все воля Аллаха, отец, — кивнул Салах ад-Дин.

— Конечно, на все воля Аллаха. — Взор Айюба ничуть не просветлел. — Но услышь мои слова, Юсуф: ты несомненно пойдешь против воли Аллаха, если и дальше будешь противиться воле великого атабека, а тем более — если осмелишься противиться ему с оружием в руках. Ты падешь и по твоей вине падет весь наш род. Это говорю тебе я, твой отец и верный слуга великого атабека. И если вы все забыли, кто глава семьи, — обвел он грозным взглядом остальных, — то на ваши головы падет гнев Аллаха!