Сумасшедшее семя
Шрифт:
Приблизившись к базовому лагерю, получили приказ «стоять смирно». Колючая проволока по периметру, бетонные столбы ворот, шаткие ворота со скрипом открыл часовой. Освещенные бараки. Слабая жизнедеятельность. Шел, напевая, мужчина, балансируя кексами на кружках с чаем. Меланхоличный глухой стук столов, расставлявшихся под навесом с надписью: «СЕРЖАНТСКАЯ СТОЛОВАЯ», запах жареного на жире, не слишком горячего. Вновь прибывших остановили; мужчинам приказали разойтись, взвод за взводом следовать к выделенным им баракам под руководством младших капралов в парусиновых туфлях на резиновой подошве (самодовольных самодовольством служащих запаса); сержантов повели к помещениям без удобств — одна голая походная красная лампа на потолке, пыльные,
— Где мы? — спросил Тристрам.
— В базовом лагере 222.
— Да, это нам известно, но где?
Он цыкнул зубом в ответ и ушел.
— Слушайте, — сказал сержант Лайтбоди, сбросивший снаряжение, стоя в дверях с Тристрамом. — Вы заметили что-то странное в этом шуме разрывов?
— Тут столько шуму.
— Знаю, только просто послушайте. Он идет вон оттуда. Да-да – бух,да-да – бух,да-да – бух.Улавливаете?
— Кажется, да.
— Да-да – бух.Да-да – бух.Что это вам напоминает?
— Очень мерный ритм, да? Понимаю, о чем вы: слишкоммерный.
— Точно.Вам это немножко не напоминает прощальную речь командира?
— Боже милостивый, — сказал свежеошеломленный Тристрам. — Заевшая граммофонная запись. Разве это возможно?
— Очень даже возможно. Усилители. Вспышки магния. Электронная война, граммофонная война. Враг, бедняга, тоже видит и слышит.
— Мы должны отсюда выбраться, — затрясся Тристрам.
— Вздор. Вы здесь в такой же ловушке, как на корабле. По периметру пущен ток, часовому велено стрелять без вопросов. Мы должны досмотреть до конца.
Однако они вместе пошли к проволочному ограждению высотой. в двенадцать футов. Сетка прочная. Тристрам брызнул взводным фонариком на сырую землю.
— Вот, — сказал он. В крошечном световом пятне лежал трупик воробья, обугленный, как на гриле. Потом к ним приблизился слабоватый капрал без фуражки, с расстегнутым воротником кителя, помахивая пустой чайной кружкой.
— Держитесь подальше отсюда, друзья, — сказал он с наглостью служащего запаса. — Электрический ток. Куча вольт. Спалит прямо в тушенку.
— Где мы находимся? — спросил сержант Лайтбоди.
— В базовом лагере 222.
— Ох, ради Бога, — воскликнул Тристрам. — Гдеэто?
— Не имеет значения, — сказал младший капрал с достойной своих нашивок сообразительностью. — Где— никакого значения не имеет. Просто клочок земли, вот и все. — Они слышали на дороге за лагерем ревущие крещендо моторы. Трехтонный грузовик промчался со всеми огнями, держа путь к берегу, потом другой, еще, конвой из десяти машин. Младший капрал стоял по стойке «смирно» до исчезновения последнего заднего подфарника.
— Мертвецы, — со спокойным удовлетворением сказал он. — Грузовики, груженные трупами. Только подумайте, всего две ночи назад некоторые из этой кучи были тут, прохаживались перед ужином вроде вас, разговаривали со мной, точно так же, как вы. — Он покачал головой в притворном горе. Далекая граммофонная запись продолжала грохотать «да-да – бум,да-да – бум».
Глава 7
На следующее утро, вскоре после мессы, им велели в тот же самый вечер отправляться на фронт; неотступно надвигалось какое-то «шоу». Мистер Доллимор радостно просиял от этой перспективы.
— Гряньте, трубы, над богатой жатвой смерти! — бестактно процитировал он своему взводу.
— Кажется, у вас сильная тяга к смерти, — сказал Тристрам, чистя
свой пистолет.— А? А? — Мистер Доллимор оторвался от оглавления из первых строк. — Мы выживем, — сказал он. — Бош получит по заслугам.
— Бош?
— Враг. Другое название врага. Во время моего обучения в офицерской школе, — сказал мистер Доллимор, — мы каждый вечер смотрели фильмы. Это всегда был Бош. Нет, вру. Иногда Фриц. А порой Джерри [67] .
67
Немец на сленге, особенно солдат.
— Понятно. А еще вы военную поэзию изучали?
— По субботним вечерам. После отбоя. Из моральных соображений. Капитан Оден-Ишервуд преподавал. Это был один из моих любимых предметов.
— Ясно.
Холодный сухой день, пыльный ветер. Колючая проволока под высоким напряжением, таблички с указателями ВМ [68] , за периметром разрушенная с виду местность, угнетающая, как желчный Атлантический океан вокруг Б6. По-прежнему звучал отдаленный треск и удары, круглосуточное представление, должно быть, в три смены младшие сержанты — диск-жокеи; однако без пламени в небе. В полдень древний самолет — канаты, распорки, открытая кабина, помахавший пилот в выпученных очках — пролетел над лагерем и опять улетел.
68
Военное Министерство.
— Наш, — сказал своему взводу мистер Доллимор. — Галантная авиация сухопутных войск.
Ленч из тушенки и гидрированных дегидрированных овощей; пара часов на хозяйственные дела; чай с рыбным паштетом, с Особыми Фруктовыми Пирожками Арбакла. Потом, пока солнце текло к морю, — небесной сковородке с разбитыми яйцами, — пришло время раздачи боеприпасов из квартирмейстерских складов, а также на человека банки тушенки и серой буханки кукурузного хлеба. На банке с тушенкой была китайская этикетка с ключевыми словами:
Тристрам усмехнулся; второе раздвоенное слово мог прочитать любой дурак (значит, раздвоение для китайцев — суть человека?), имевший сестру, которая служит в Китае. Кстати, что с ней? Что с братом в Америке? За одиннадцать месяцев пришло одно письмо, всего одно, от дорогой особы, но эта особа самая дорогая. Он похлопал себя по нагрудному карману, где письмо покоилось в безопасности. Шу жэнь, а? Перевод латиницей четко читался внизу этикетки. Готовая к употреблению, варенная с приправами человечина.
В сумерках двинулись-упорядоченным маршем, с налитыми водой фляжками, примкнув штыки, натянув на стальные шлемы чехлы для стальных шлемов. Принимать парад явился из какого-то другого батальона мистер Солтер, только что повышенный в капитана Солтера и гордый этим. Кажется, указания для него написали на клочке бумаги; никаких путеводителей не было. Он, немного попискивая, велел шагать направо по трое, и Тристрам, шагая, впервые дивился анахронизму. Безусловно, в войне-прототипе строились по четыре? Но суть современной войны выглядела эклектичным упрощением: не будем чересчур педантичными. Они смирно маршировали из лагеря. Никто им не махал на прощанье, за исключением часового, которому по обязанности полагалось отсалютовать ружьем. Повернули налево, через четверть мили зашагали вольно. Впрочем, никто не пел. Примкнутые штыки смахивали на Бирнамский лес пик. Среди трах-бах-ух — интервалы больше прежнего; безусловно, заевшую запись сменили — слышалось бульканье на ходу воды в фляжках. В небе вспыхивало пламя; по обеим сторонам дороги армии деревьев уныло высились черными кулисами во внезапных вспышках.