Суматоха в Белом Доме

– Ага, – отозвался Фили. – Что ж, теперь все будут ставить под сомнение ваше здравомыслие.

Год назад президент рассмеялся бы, а теперь, даже не попытавшись улыбнуться, резко сменил тему.

11 Отлучение от президента

Все идет не так, как мне хотелось бы. Джоан держится молодцом, а я боюсь за детей. Трудно, когда твоего отца выставляют на посмешище.

Из дневника. 7 июля 1991 года

После случая с оладьей все изменилось. Президент перестал мне звонить. Во время полета в Омаху на моем месте сидел Фетлок. Я не смирился и отбил свое место, однако это была пиррова победа. Помощники Ллеланда не разговаривали со мной до самого возвращения домой. Из-за этого у меня возникло ощущение, что я вел себя как капризный ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Пока мы летели, поступило несколько телеграмм о положении на Бермудах. Когда я попросил, чтобы их показали мне, то оказалось, меня лишили соответствующего доступа к секретным материалам. Я взвился и сказал, что как член высшего руководства не могу быть отлучен от важных сообщений.

– А что если президенту потребуется мое мнение на сей счет? – спросил я у Ллеланда.

Его улыбка мне не понравилась.

– Ну, из-за этого не стоит беспокоиться.

Фили тоже был исключен из «команды», и ему это тоже не нравилось.

Я решил, что надо добиться ясности. Когда мы возвратились в Вашингтон, я позвонил Бетти Сью Сковилль, личной секретарше президента, и попросил ее записать меня на прием к нему.

Через три часа я позвонил еще раз. Бетти ответила, что президент спросил: «А в чем, собственно, дело?» Такого еще не случалось. Я взорвался: «Дело в здоровье республики!» Я был не прав, но так уж получилось.

Удивившись, Бетти обещала перезвонить. На другой день она нашла меня и сообщила, что у президента есть «окошко» в расписании.

– Отлично.

– Между тремя тридцатью пятью и тремя сорока.

Пять минут? Чудовищно! Я, который проводил много часов в Овальном кабинете, обсуждая с главнокомандующим насущные проблемы, теперь ограничен пятью минутами.

Президент поздоровался со мной довольно тепло, однако в его поведении ощущалась рассеянность, которую я не сразу распознал.

– Ну, Герб, вы хотели меня видеть.

Я спросил, все ли у него в порядке. Он отвел глаза.

– Сейчас тяжелое время, трудно концентрировать внимание.

Я спросил, принимает ли он комплекс биодобавок. И тут он стал терять терпение.

– Необходимо уменьшить количество внутренних контактов. На меня наваливают кучу мелких проблем. Слишком много подробностей. Не надо было вовлекать меня в проблемы с джакузи. Это не мое дело.

Когда-то я показал ему несколько брошюр с моделями джакузи, чтобы узнать, какая ему больше нравится.

– Теперь все будет идти через Ллеланда, – сказал он.

Показалось, будто мне на грудь навалили сразу несколько телефонных справочников. Стало трудно дышать. Президент продолжал, не глядя мне в глаза:

– Это временно. Наверное. И, Герб, это никак не связано с вашей работой. Вы отлично справляетесь. Правда, отлично справляетесь.

Для меня его слова звучали так, будто он говорил об увольнении.

– Герб, – сказал президент, – мы недавно думали…

Мы?

– Не могли бы вы пока перебраться в Восточное крыло? Джесси будет в восторге. Вы ведь отлично ладите.

Восточное крыло. Царство первой леди.

– Пока?

– Ну, конечно. Пока она не найдет нового управляющего. Торндайк не слишком хорошо справлялся.

– Да, – подтвердил я. – Не слишком.

– Герб, она очень высоко вас ценит. Собственно, мне незачем даже говорить вам об этом.

Зачем же он тогда говорит? Я подумал, что лучше спросить в лоб:

– А официально я, конечно же, остаюсь тут… в Западном крыле?

– Ну, да.

Особой уверенности в его голосе я не услышал.

Потом он заговорил о «несовместимости» в Западном крыле.

– Герб, я не очень приветствую несовместимость. Думаю, большая часть наших проблем из-за несовместимости.

– Из-за несовместимости? – не понял я.

– Да. Из-за несовместимости.

Я кивнул. Потом покачал головой.

– Нет, не понимаю.

– Все эти трения, – недовольно произнес он, – между вами и управляющим. Это наносит вред институту президентства. В кабинете Рузвельта кидаются едой. Боже, если бы об этом узнали…

– Ах, вы об этом… Чепуха. Никакого ущерба.

– Чиновники высшего уровня кидаются едой в кабинете Рузвельта – и вы называете это чепухой? Вы понимаете историческое значение его кабинета? Ведь это там я подписал законопроекты об инфраструктуре, о переходе на метрическую систему, об образовании.

Чего уж говорить о нобелевском свидетельстве Тедди Рузвельта на каминной полке, мысленно произнес я.

– Это было прекрасно, сэр. И законы отличные.

– Я тоже так думаю, – произнес он, как мне показалось, самодовольно.

– Тем не менее, господин президент, у меня такое чувство, что мистер Ллеланд превратил незначительный эпизод с оладьей в нечто такое, чем он на самом деле не был. – Настал решительный момент. Слишком большой путь прошли мы вместе с президентом. Нельзя было упускать шанс поговорить начистоту. – Если честно, господин президент, я разочарован тем, как легко ему удалось убедить вас в обратном.

Наконец-то он посмотрел мне прямо в глаза. Достучался-таки я до него.

– Герб, нас всех ждет работа. Мое решение касается доступа в этот кабинет. Благодарю вас.

Он взял папку, на которой было написано «совершенно секретно», и сделал вид, будто углубился в чтение. Таким образом он подал мне знак, что разговор окончен. Дверь негромко захлопнулась, а я как будто слышал, как проскрежетали замки и прогремели цепи. Путь назад был отрезан.

А перед дверью ждал своей очереди Фетлок. Фетлок! Мне показалось, что он ухмыляется. Но я взял себя в руки и с невозмутимым видом вернулся в свой кабинет.

Словно в трансе, прошел я мимо Барбары. Потом сел за стол и огляделся по сторонам. Кабинет был маленьким и скромным по сравнению с элегантным Овальным кабинетом. Спокойно, Вадлоу, сказал я себе. Лучше уж отвыкать от пустых стен.

Барбара постучала и просунула внутрь голову.

– Как вы себя чувствуете, мистер Вадлоу? Принести горячей воды?

Я попросил ни с кем меня не соединять.

Поглядел на настольный календарь. Пятое июля 1991 года. Восемьсот девяносто семь дней в администрации.