Сумеречная зона

— Ты видела меня когда-нибудь не в порядке?

— Сейчас вижу. Уж не возникли ли у тебя проблемы с девчонкой? Она не беременная?

Воронцов слабо ухмыльнулся.

— У меня нет на это времени.

— А на что у тебя есть время? Сидеть на опорном пункте и наливаться теплой водкой?

— Холодной водкой. Иногда я раскрываю преступления.

— А ты не пробовал их совершать?

— Пробовал, много раз. Но мне не нравится делать из этого профессию, это хобби.

— Я знаю десять мест, где ты мог бы зарабатывать в десять раз больше и делать в десять раз меньше.

— Я знаю эти места лучше тебя. И лучше, чем твои друзья, умею делать эти дела.

— Я в этом не сомневаюсь.

— А ты представляешь, как они будут ухмыляться, отстегивая мне бабки? Я лучше пойду работать грузчиком в пивняк — и при пиве, и при деле.

— Ты мог бы вообще ничего не делать, тебе что, пенсии не хватит?

— Не хватит. У меня множество дорогостоящих пороков. Один из них сидит у меня дома и просит есть.

— Она что, уже прижилась?

— Дело не в том, что она прижилась…

— А в том, что она порок, — усмехнулась Илона. — Ты склонен самоедствовать, вместо того, чтобы зажить с ней здоровой половой жизнью и выправить все ее болячки. Как у нее с головой?

— На вид — нормальная. На мою похожа, — Воронцов погладил себя по лысине.

— Во-во. Я где-то читала, что сексуально-озабоченные подростки стараются быть похожими на объект любви.

— Я не объект, Илона, мне удалось найти такое место в жизни, где я не являюсь ничьим объектом. И я намерен держаться за это место и не пускать туда посторонних.

— Таким местом является могила, — без улыбки сказала Илона.

Воронцов промолчал.

Домой он возвращался не слишком поздно — он чувствовал себя разбитым, и ему не хотелось обременять Илону ни своими потными ласками, ни своим задушенным храпом посреди ночи любви. Путь его пролегал через квартал развлечений и вдруг он, с удивлением, увидел знакомую сторожиху из «Плюса». а ней были эластичные шорты и майка, она выглядела так, как будто приторговывала здесь задницей, в чем не было ничего удивительного, или собиралась пробежать стайерскую дистанцию. Ни до того, ни до другого Воронцову не было никакого дела, но она разговаривала с местным дилером. Она настороженно озиралась и, похоже, готова была в любой момент сорваться с места, а на ее талии был пояс с сумкой вроде тех, в которых базарные торговцы держат деньги, и наметанный глаз Воронцова мгновенно засек там пистолет. Пистолет мог оказаться газовым пугачом, и все обстоятельства но отдельности не вызывали ничего, кроме легкого любопытства, но, собранные в кучу, уже представляли весомый интерес.

Пока Воронцов раздумывал, как реализовать свой интерес, дилер с девушкой скрылись в узкой щели между домами и почти сразу, выйдя оттуда, направились в разные стороны. Воронцов знал, что дилер теперь пуст, а товар находится у девушки. Ну и что? Здесь половина прохожих имела такой товар за пазухой, в трусах или зажатым в кулаке. Грамм героина или «кокса», расфасованный в пакетик из папиросной бумаги, — это очень маленькая и очень легкая вещь. Нет ничего легче, чем пустить по ветру два-три таких пакетика, просто выдернув майку или разжав кулак, а не во всякие трусы можно залезть сразу, и предприимчивая дама успеет сто раз переправить «закрутку» еще дальше, пока ее доведут до конторы. А если отобрать у дамы «закрутку», не руками женщины-оперативника и не в присутствии двух понятых, то это то же самое, что отобрать у нее «тампакс», — много вони и ноль результата. В лучшем случае, Воронцов мог бы поставить девушку на учет, что ничего не давало практически и навсегда перекрывало любые другие возможности. Поэтому он догнал дилера и взял его за плечо.

— Привет, Рафик.

— Здравствуй, начальник.

— Что это за девка, с которой ты разговаривал?

— Не имею понятия. Она спросила, где тут поссать.

— У тебя?

— У меня.

— Предъяви документы, гражданин.

— Какие документы, начальник? Ты что, меня не знаешь?

— Знаю. Ты опасный террорист. Сейчас поедем в контору, и я буду с тобой разбираться.

— Ты что, с ума сошел, начальник?! — Рафик попятился в сторону.

— А если сбежишь, твою кавказскую морду будут искать все менты в городе и пристрелят, как собаку.

— Да что ты хочешь, начальник? Мамой клянусь, не знаю эту девку.

— Что она купила?

— У меня она ничего не покупала. Но я знаю, что у нее есть три грамма «кокса» и три грамма «херняка», она предлагала их мне.

— Чем расплатилась?

— Да ничем она не расплачивалась! У меня есть баксы, но это мои баксы, я могу дать тебе половину, начальник.

— Вали отсюда. Если в следующий раз будешь крутить мне мозги, я тебя депортирую отсюда на хер, понял?

— Понял, начальник. — И Рафик исчез, умело лавируя в толпе, — пошел за следующей партией. (Рафик знал эту девочку-недевочку, но зачем было сообщать об этом тупому менту?)

Бредя по кварталу, Воронцов раздумывал о том, что толковый и энергичный опер, которым он был когда-то, прыгнул бы сейчас в машину и поехал к «Плюсу», чтобы посмотреть, что там делается. Но у него не было ни желания, ни сил на всю эту тягомотину, он устал и хотел спать, однако, годами настраиваемая машинка ума продолжала вычислять и сопоставлять, пока ноги мерили дорогу до дому.

Девушка честно зарабатывала пятьсот гривен, работая сторожем, девушка имела собаку, которая потребовала и продолжает требовать специальной тренировки и специального ухода, девушка располагала серьезными суммами в долларах, она покупала кокаин и героин одновременно, знала, где покупать, и носила при себе пистолет. Все это как-то не укладывалось в образ честной труженицы и в образ конченой наркоманки тоже не укладывалось, опять выпадало какое-то звено.

Уже выпадая из реальности и едва добравшись домой, Воронцов рухнул в постель и пошел на дно глубокого, темного сна, обрывая все цепи, связывающие его с поверхностью.

Глава 25

Другое существо выплыло из сна на поверхность ночи и открыло глаза в глаза звезд. Оно больше не пряталось в душном бункере, ложе было установлено на плоской крыше, обнесенной достаточно высоким парапетом, чтобы защитить его от чужих глаз. Оно больше не пряталось от солнца, погруженное в героиновые грезы, оно целыми днями дремало на солнцепеке, меняя кожу, и его обнаженное тело, некогда привычное к адскому жару, снова обрело смугло-коричневый цвет. У него больше не было проблем с бородой, но волосы на голове отросли и оказались неожиданно пышными, теперь они были завязаны на макушке руками его подруги — ей так нравилось.

Оно потянулось, как кошка, блестя глазами в свете звезд, легко соскочило с ложа и, присев, помочилось на бетон, как животное, втягивая расширенными ноздрями собственный запах. Затем, переходя на бег, кругами пошло по периметру крыши — пришло время ночной активности, ему хотелось двигаться. Его ноги мелькали все быстрее и быстрее, временами оно вспрыгивало на парапет и, исполняя пируэт, как тень, на синем бархате ночи, бежало спиной вперед, ничуть не опасаясь сорваться вниз, и кружилось бесшумно, подобно гигантской летучей мыши, на фоне звезд. Оно порхало, не оставляя ни следа, ни звука, блестя глазами и обоняя запах своего разгоряченного тела, ни мужской, ни женский, ни человеческий, — запах амфибии, научившейся летать.

Оно сбросило с себя человеческую кожу, пропитанную грязным жиром человеческой порочности, и кожа сгорела в адском огне его мучений, оно вышло из огня чистым и непогрешимым, оно больше не было способно ошибаться, потому что потеряло способность ненавидеть, оно было — любовь, — безгрешная, как огонь, и безжалостная, как зазубренная сталь.

Голос выковал сталь, ударами судьбы, Голос был мудр, Он создал совершенное орудие. Он сделал так, что из пепла поднялся Феникс, опираясь на два крыла.