Сумеречный взгляд

Несмотря на августовскую жару, у меня стучали зубы. Сердце бухало так тяжело и громко, что я удивился — как они не услыхали его за тихим шумом двигателя седана. Мое шумное дыхание вполне можно было принять за мычание. Я был профессиональным человеком-оркестром, специализировавшимся на ритме, не испорченном мелодией.

Я тяжело сполз по стене киоска на землю и подождал, пока уймется дрожь, пока я не буду настолько уверен в своих силах, что смогу разобраться с трупом, который я оставил в павильоне электромобилей. Чтобы избавиться от тела, мне потребуются железные нервы, полное спокойствие и осторожность мыши на кошачьей выставке.

Когда я окончательно смог держать себя в руках, я скатал спальный мешок, натуго перевязал его и отволок вместе с рюкзаком в густую тень возле одной из каруселей. Я положил вещи так, чтобы их легко можно было найти, но чтобы они не были видны с проезда.

После чего я вернулся к павильону электромобилей.

Все было тихо.

Ворота тихонько скрипнули, открываясь, когда я толкнул их.

Каждый мой шаг эхом отзывался под дощатым помостом.

Меня это не волновало. На сей раз я ни за кем не крался.

Над открытыми краями павильона мерцал лунный свет.

Глянцевая краска на балюстраде, казалось, светилась.

Здесь, под навесом, теснились густые тени.

Тени и влажная жара.

Миниатюрные автомобили сгрудились в кучу, точно овцы на темном лугу.

Тела не было.

В первый момент я решил, что забыл, где именно оставил труп. Может быть, он лежал вон там, за той парой автомобильчиков, или вон там, в том другом колодце черноты, куда не достигал лунный свет. Потом мне подумалось, что, возможно, гоблин не был мертв, когда я оставил его. Конечно, он умирал, он был смертельно ранен, но, может быть, еще не совсем умер, может быть, у него хватило сил доползти до другого угла павильона, пока он испустил дух. Я обыскал все, от и до, осмотрел все машины, оживленно тыкаясь в каждое озерко, в каждую лужицу черноты, безуспешно и все более тревожась.

Я остановился. Прислушался.

Тишина.

Я настроил себя на то, чтобы уловить психические вибрации.

Ничего.

Мне показалось, что я вспомнил, под какую из машин закатился фонарик, когда мы столкнули его с бампера. Поискав, я обнаружил его — это убедило меня в том, что вся битва с гоблином мне не приснилась. Я нажал на кнопку, фонарик зажегся, оправдывая название — «всегда готов». Прикрыв одной рукой лучик света, я обшарил им пол и обнаружил еще одно доказательство того, что ночная схватка была реальностью, а не кошмаром, запомнившимся слишком ярко. Кровь. Много крови. Она уже загустевала, просачивалась, впитываясь в доски, темнела — от багрового до коричневого оттенка, по краям покрытая ржавой корочкой. Она уже засыхала, но, вне всякого сомнения, это была кровь. Глядя на струйки, мазки и лужицы крови, я смог по памяти восстановить в подробностях всю схватку.

Я отыскал и мой нож — он был весь перепачкан засохшей кровью. Сперва я было убрал его в ножны за голенище, но, осторожно вглядевшись в окружившую меня ночную тьму, решил, что оружие лучше держать наготове.

Кровь, нож... Но тело исчезло.

Вместе с ним исчез и набор инструментов.

Мне страшно захотелось бежать — убраться отсюда ко всем чертям, даже не тратя времени на то, чтобы вернуться к карусели за вещами, пронестись, вздымая тучи опилок, по проезду, к центральным воротам ярмарочной площади, перелезть через них и бежать куда угодно. Господи, бежать и бежать, часами, не останавливаясь — навстречу утру, бежать все дальше, через горы Пенсильвании, куда-нибудь в глушь, добежать до реки, в которой можно смыть с себя кровь и вонь моего врага. А потом лечь на ложе из мха, чтоб папоротники укрыли и скрыли меня, и спокойно заснуть и не бояться, что кто-то — или что-то — обнаружит меня.

Я был тогда всего-навсего семнадцатилетним парнишкой.

Но за последние несколько месяцев я пережил немало фантастических и ужасных событий. Они закалили меня, благодаря им я быстро повзрослел. Чтобы выжить, я, мальчик, был вынужден вести себя как взрослый мужчина, и не просто как взрослый мужчина, но как мужчина со стальными нервами и железной волей.

Вместо того чтобы убегать, я вышел наружу и обошел павильон кругом, вглядываясь в пыльную почву при свете карманного фонарика. Я не обнаружил никаких кровавых следов, а они наверняка были бы, если бы гоблин собрался с силами настолько, что смог бы уползти отсюда. По опыту я знал, что эти создания так же подвластны смерти, как и я сам. Никаким чудом они не могли бы исцелить себя и восстать из мертвых. Дядя Дентон не был непобедимым — умерев, он остался мертвым. Так же и этот: он лежал мертвый на полу павильона, без сомнения, мертвый. Он и сейчас был мертвый; возможно, в другом месте, но он был мертвый. Значит, его исчезновение можно было объяснить только одним: кто-то нашел его тело и унес его.

Но почему? Почему он не позвал полицию? Кто бы ни наткнулся на труп, он не мог знать, что в этом теле обитало демоническое создание, чей портрет украсил бы галереи ада. Мой неведомый сообщник не увидел бы ничего, кроме мертвого тела. Зачем было ему помогать незнакомцу скрыть убийство?

У меня возникло подозрение, что за мной наблюдают.

Дрожь возобновилась. Я с усилием подавил ее.

Мне надо было кое-что сделать.

Я вернулся обратно в павильон и направился к автомобильчику, в котором ковырялся гоблин, когда я спугнул его. Задний колпак машины был поднят, под ним виднелся двигатель и контакты, через которые энергия поступала с решетки на потолке к генератору. Минуту-другую я вглядывался в путаницу механических внутренностей, но не мог понять, что он там делал. Я даже не был уверен, дотронулся ли он до чего-нибудь прежде, чем я прервал его занятия.

Билетный киоск павильона электромобилей был не заперт. В углу этой крохотной каморки я нашел швабру, совок для мусора и ведро с кучей грязных тряпок. Я вытер с дощатого пола всю кровь, которая еще не успела просохнуть. Натаскав пригоршни рассыпчатой, выбеленной солнцем грязи, я посыпал ею все пятна красноватой влаги, которые попались мне на глаза, утрамбовал башмаками, потом вытер. Пятна крови не исчезли, но выглядели теперь по-другому. Не видно было, что они свежие — они ничем не отличались от бесчисленных пятен жира и смазки, покрывавших всю платформу. Швабру и совок я убрал обратно в билетный киоск, но окровавленные тряпки вышвырнул в мусорный контейнер на обочине, поглубже спрятав их под пустыми пакетиками из-под попкорна, смятыми стаканчиками от мороженого и прочим хламом. Туда же я отправил и фонарик убитого.

Чувство, что за мной следят, не проходило. От этого по телу бегали мурашки.

Выйдя на середину проезда, я медленно повернулся кругом, осматривая окружавшую меня ярмарку. Пластиковые вымпелы, как прежде, висели, словно спящие летучие мыши, закрытые аттракционы и балаганы, где было темно как в могиле, хранили ледяное молчание. Я не замечал никаких признаков жизни. Заходящая луна балансировала на гористой линии горизонта, очерчивая силуэты чертова колеса, «бомбардировщика» и карусели «тип-топ», которые воскрешали в памяти колоссальные футуристические боевые корабли марсиан из книги Уэллса «Война миров».

Я был не один. Теперь в этом не было никаких сомнений. Я ощущал чье-то присутствие, но не мог узнать, кто это, понять его намерения или обнаружить его местонахождение.

Неведомые глаза наблюдали.

Неведомые уши слушали.

И внезапно аллея еще раз изменила свой облик. Теперь это был уже не тот зарешеченный тюремный двор, в котором я стоял, беспомощно и безнадежно, под осуждающим светом дуговых ламп. Произошло так, что ночь вдруг стала недостаточно светлой, даже наполовину не такой светлой, как мне было нужно. Все вокруг быстро темнело, и с темнотой возникло впечатление глубины и опасности, невиданной и неведомой ранее. Ощущение разоблаченности не уменьшалось с ослаблением лунного света, теперь оно усиливалось растущей клаустрофобией. Сейчас аллея была полна неосвещенных чуждых форм, вселявших глубокое беспокойство, похожих на причудливые могильные памятники, что вытесала и воздвигла загадочная раса в другом мире. Все перестало быть узнаваемым. Каждое строение, каждый механизм, каждый предмет были чужими. Я ощутил себя загнанным в ловушку, окруженным и запертым. Какой-то миг я боялся сделать шаг, уверенный, что, куда я ни шагну, я отправлюсь в распахнутую пасть, в объятия чего-то враждебного.

Я спросил:

— Кто здесь?

Молчание.

— Куда ты дел труп?

Темная ярмарка была идеальным звукоизолятором. Она впитала в себя мой голос, и ничто не потревожило тишину, как будто я ничего не говорил.

— Что тебе от меня надо? — требовательно спросил я неведомого наблюдателя. — Кто ты — друг или враг?

Он, должно быть, и сам не знал, кто он, так как ответа не последовало. Но я чувствовал, что придет час, когда он откроется и его намерения станут ясны.

В этот самый момент я со всей уверенностью ясновидящего понял, что не смогу убежать с аллеи ярмарки братьев Сом-бра, даже если очень захочу. Меня привела сюда не прихоть и не отчаяние беглеца. На этой ярмарке со мной должно было произойти что-то важное. Меня вела судьба, и только когда я отыграю предназначенную мне роль, тогда и только тогда судьба отпустит меня и даст мне самому выбирать свое будущее.