Сумерки богов

Вера улыбнулась. Разумеется, она хорошо относилась к нему, но к себе она относилась ещё лучше, и поэтому ей была откровенно неприятна эта сцена. Может, вся беда Киану в его подозрительности? Подозрительные люди во всём чувствуют подвох. Какой смысл говорить им правду, если они воспринимают её как ложь.

– Ки, зачем ты ищешь в моём прошлом то, чего нет?

– Сколько у тебя было мужчин? – отрывистым резким голосом спросил Киану. Его хорошее настроение дало заметную трещину: губы плотно сжались, а на лбу появилась тяжёлая поперечная складка.

«Ну, естественно, – печально подумала Вера, – как же мы без этого? Сейчас он оседлает своего любимого конька и поедет на нём». Интересно, зачем он всё время делает её виноватой? Разве с возлюбленными так поступают? Или только так с ними и поступают? У Веры появилось тягостное чувство непонятной вины. Она попыталась проанализировать своё состояние: может, с ней что-то не так, может, всей этой сценой она обязана азбуке психоанализа? Или с ней всё в порядке, а у Киану – склонность к подозрительности или расшатанные нервы? Но если с ней всё хорошо, то почему она до сих пор здесь? Пытаясь в очередной раз спасти ситуацию, Вера попыталась обратить их разговор в спокойное, вежливое русло.

– Дорогой, мы ведь это уже обсуждали.

– Ответь. Я хочу услышать ещё раз.

– Зачем?

– Отвечай, – в его голосе появилось раздражение.

– Двое, – обречённо сказала Вера.

Судя по всему, спокойствие, та броня, которая всегда прикрывала девушку от неловкости или страха, прохудилась и уже не слишком-то её защищала.

– Двое, – с укором повторил Киану. Он взял со стола бумажную салфетку и начал вертеть её в руках. Он вообще любил что-нибудь теребить и перекладывать с места на место. – Не многовато ли для незамужней девушки?

Ну вот. Приехали. Каждый раз одно и то же. Видимо, деликатность никогда не принадлежала к числу его добродетелей. Сейчас он попытается придавить её моралью или, того хуже, доказать какую-то её вину.

Вера исподлобья взглянула на Киану. Он был красив, слишком красив, и вполне соответствовал её вкусам. Высокий ростом, с широкими плечами и прямым носом, правда, движения резковаты, а уголки рта иногда нервно подёргивались, но зато у него были густые светло-каштановые волосы, всегда удачно причёсанные, и небесно-голубые глаза. Шикарные глаза, что и говорить, только парить в этом небе ей почему-то не хотелось. Кроме всего прочего, одежда Киану всегда доведена до блеска, до ненатурального блеска, почти отталкивающего. Да, он уделял особое внимание мелочам, булавкам, платкам, заколкам, как человек, без памяти в себя влюблённый, и это не могло не бросаться в глаза.

– Ревнуешь?

Он ответил «нет» слишком быстро, из чего Вера сделала неутешительный вывод. Изо всех сил она попыталась уверить себя, что такой хорошо сложенный, прекрасно образованный мужчина не может оставить женщину равнодушной и что подобные разговоры, как сегодняшний, претензии, ревность просто неизбежны в отношениях между мужчиной и женщиной… И всё же… И всё же в Киану бродила странная помесь хищника и павлина, которая раздражала Веру, и настораживала, и мешала принять его целиком, принять без оглядки. Может, дело в том, что в своих внутренних суждениях и оценках она пыталась быть искренней? Ведь, положа руку на сердце, она не любила его, и от этого его недостатки не перерастали в достоинства (как это всегда бывает в любви), недостатки Киану не только казались ей очевидными, но и порой отталкивали её.

– Я же не знала, что в моей жизни появишься ты, – опустив подрагивающие ресницы, как можно мягче ответила Вера, словно и впрямь была в чём-то виновата.

– Могла бы и подождать. Или тебе не сиделось со сжатыми коленками? – у него вырвался короткий ненужный смешок, какой бывает у людей с расшатанными нервами.

Это уже слишком. Такие речи не понравились бы ни одной женщине. Она ни в чём не виновата, и ей не в чем перед ним каяться, однако в очередной раз гордость была уязвлена. На какое-то безумное мгновение Вере захотелось оказаться в другом месте, с другим мужчиной, или просто быть одинокой птицей в небе, смеяться и беззаботно порхать, но не здесь, не рядом с этим красивым истериком. Благоразумнее было бы встать, расставить точки над «i», собраться и поскорее уйти, не глядя по сторонам, и, самое главное – заминировать обратный путь обидой, но… Но что-то её останавливало. Что он вообще творит, в самом деле? К чему столько ненужных терзаний? Он мучит её или самого себя? Он хочет уничтожить её или подчинить? Конечно, подчинить. Где-то в глубине души Вера понимала желание Киану увидеть её подчинённой, но осознание того, что она не позволит ему этого сделать, приносило некоторое облегчение, однако нервы всё же напрягались. Как бы то ни было, изводит её Киану не без удовольствия. Что ж, ей его не понять, чужая душа в чужом теле. Боже, какие непростые пути выбирают люди, лишь бы избежать одиночества! Но вот ведь что странно: рядом с этим человеком Вера чувствовала себя ещё более одинокой, чем тогда, когда действительно была одна.

– Или для тебя женская честь – отжившее понятие? – его глаза сверкнули сине-белыми холодными огнями, как где-то далеко сверкает снег на горных вершинах.

И поехало, и понеслось. Вопросы обрушивались, как подлые удары врага, причём Вера была почти уверена, что поведением Киану руководит… любовь. Какой ужас! От такой любви все цветы завянут и скиснет всё молоко. Если это и впрямь любовь, то в ней нет ни капли здравого смысла, а лишь эгоистичные, болезненные, варварские страстишки. Если её отношения с Киану – и впрямь любовь, то в ней океан бессмысленности и бессердечности, коль скоро эта любовь способна прекрасно образованного мужчину превратить в отвратительного недоумка. Сердце Веры затрепетало, как одинокий листочек на дереве, листочек, который вот-вот сорвёт порыв ветра, и Киану затопчет его своими широкими подошвами, а она его зачем-то простит.

– Прости, но я не знаю, что сказать, – кротко ответила Вера, понимая, куда может завести этот разговор.

– Расскажи мне о них.

Ну вот опять! Разумеется, у неё есть прошлое, но оно никого не касается. Почему оно вызывает такой лихорадочный интерес? Чего он хочет? Чтобы она в подробностях рассказала истории тех отношений? Так она уже и сама их толком не помнит, их было-то раз, два и обчёлся. Вера полагала, что забвение предыдущих отношений – непременное условие для счастья отношений зарождающихся.

– Послушай, не подливай ты, ради бога, масла в огонь. Я же не спрашиваю, сколько у тебя было женщин.

– А ты спроси. Не много. Ровно столько, сколько было необходимо.

– Представь себе, мне это неинтересно.

– А мне интересно.

– Дорогой, ты заставляешь меня говорить о том, про что я давно позабыла. Это всё равно что вспоминать сны пятилетней давности.

– Так они были в твоей жизни пять лет назад?

– Киану, прошу тебя. Так ведь и до ненависти недалеко.

– Вот оно что! Уточни, пожалуйста, ради них ты уже готова меня возненавидеть?

– Да нет же, нет, я хочу любить тебя, но… ты не даёшь мне такой возможности, – сказала Вера, а про себя подумала: «Но… если мужчина ухаживает за женщиной и даже считает возможным устраивать ей сцены, то было бы недурно подарить ей цветы, хотя бы из соображений собственного нарциссизма».

– А где цветы? – неожиданно для себя самой спросила Вера.

– В следующий раз – непременно.

– Так может, и свидание с выяснениями перенесём на следующий раз?

Она тяжело вздохнула. В сущности, этот вздох был более чем уместен. Если бы в тот момент кто-нибудь спросил Веру, зачем она, собственно, здесь сидит и чего дожидается, разумеется, она ответила бы, что остаётся с Киану не по принуждению, а лишь потому, что ей самой так хочется, словно она должна была непременно посмотреть развязку.

– Согласен?

Глядя, как бледность покрывает лицо Киану, как он безостановочно скручивает и раскручивает бумажную салфетку, Вера положила свою ладонь на его пальцы, чтобы успокоить их. Киану решительным жестом отдёрнул руку.