Сумерки империи
Шрифт:
— Если и для вторжения в Германию им потребуется столько же барахла, — заметил Омикур, — то на это уйдут месяцы и годы.
В итоге мы потратили день и две ночи, чтобы доехать до Шаньи.
Пока мы ехали, мороз стал в два раза сильнее. В телячьих вагонах, куда нас набили, как сельдей в бочку, все мы буквально обледенели. Многие обморозили ноги, а наши лошади стали похожи на статуи. Спины у них выгнулись, а ноги, казалось, одеревенели. Напоить лошадей в пути было невозможно. Когда же мы попытались заняться ими на остановке, поезд неожиданно тронулся, но через четверть часа остановился в чистом поле, где мы простояли несколько часов, прислушиваясь к гудкам локомотивов и свисту ветра.
— Подумать только, — сказал один из солдат, — люди, которые спланировали передвижение наших войск, еще смеют называть себя
Невозможно передать, какие муки мы испытали за время пути. Правда, солдатам в других эшелонах довелось перенести даже худшие страдания. Мне рассказывали солдаты 15-го армейского корпуса, что от Буржа до Клерваля они ехали десять дней, из которых три дня простояли на одном месте, причем покидать вагоны было категорически запрещено. Призывников пять дней везли из Лиона в Безансон, и температура в вагоне опускалась ниже пятнадцати градусов мороза. Что же касается переброски 15-го корпуса, то их составы формировались спустя неделю после отправки нашей части, но никто так и не принял во внимание те трудности, с которыми нам пришлось добираться до фронта.
В Шаньи нам пообещали в кратчайшие сроки выпустить нас из вагонов, но наши ожидания оказались напрасными. В итоге состав перегнали на другую станцию, но на ней отсутствовала разгрузочная платформа и выгрузить из вагонов лошадей оказалось невозможно. К счастью, нашлись смышленые люди, предложившие дойти до ближайшей деревни и принести оттуда охапки хвороста, что и было сделано. Охапки уложили у вагонов, и, когда их прихватило морозом, получился своего рода дебаркадер с небольшим уклоном, по которому и спустили полумертвых от холода и усталости лошадей. К слову сказать, довольно много лошадей околело прямо в вагонах.
Почувствовав под ногами твердую землю, все решили, что теперь мы спасены. Земля была покрыта толстым слоем снега, но какое это имело значение! Зато мы могли двигаться, идти и не деревенеть от парализующего холода. Только те, кто провел несколько ночей, лежа на досках в открытом вагоне при пятнадцатиградусном морозе, смогут понять, какое мы почувствовали облегчение.
В нашем поезде ехала рота арабских стрелков. Этих бедолаг привезли из Африки. На каждом из них был минимум одежды, да и та представляла собой кусок ткани, живописно обернутый вокруг тела, но совершенно не спасающий от холода. После выгрузки, пока мы пытались привести в порядок наши дела, они набились в станционном ангаре и принялись распевать свои молитвы.
К вечеру пришел приказ об откомандировании Омикура в расположение отряда Гарибальди [142] , и он спросил у меня, не желаю ли я его сопровождать.
— Надо ехать по железной дороге? — с ужасом спросил я.
— Нет, верхом.
— В таком случае я с тобой.
Поездка в гарибальдийский отряд стала для нас единственным счастливым моментом за всю эту безумную военную кампанию. Наши лошади, почувствовав свободу, вновь обрели свою былую мощь. Мы шли по своей территории, не опасаясь встретить пруссаков, и дружески беседовали о самых разных вещах. Несмотря на непре-кращающийся снег, погода всю дорогу была отличная. В придорожных харчевнях нас встречали, как родных. Мне никогда не забыть то состояние блаженства, которое я ощутил в Помаре, когда в очаге жарко полыхали ветки виноградной лозы, а сам я сидел за столом перед блюдом дымящегося жаркого из барашка.
142
В 1870 г. Гарибальди в сопровождении двух сыновей явился в Тур к Гамбетге. Ему было поручено начальствование сначала над корпусом волонтеров на северо-восточном театре войны, а затем и над всей вогёзской армией. Однако его деятельность была безуспешной.
В Отен мы добрались к десяти часам вечера. Нам удалось пристроить лошадей в конюшне при гостевом доме, после чего мы отправились в штаб. Наш провожатый всю дорогу ворчал. Он был страшно недоволен поведением военных, размещенных в этом городке.
— Эти люди рубят виноградники, хотя вполне могли бы брать жерди из оград, чтобы отапливать помещения, — сказал он,
пожимая плечами. — Как вы хотите после этого, чтобы к вам относились местные жители?Должен сказать, что помещение штаба отряда Гарибальди не отапливали виноградной лозой. В очаге здесь весело горели сложенные поленья. Вокруг стола сидели штабные офицеры, а сам стол был заставлен стаканами и завален игральными картами и кучками золотых и серебряных монет. В углу на старом диване спала женщина. Ее длинные черные волосы разметались и свисали до пола.
— Генерал прилег, — сказал нам штабной офицер. — Он плохо себя чувствует. Я сам передам ему послание, которое вы привезли.
Однако Омикур был не из тех, от кого можно так просто отделаться. Он безапелляционным тоном потребовал, чтобы нас немедленно отвели к Гарибальди.
Выяснилось, что офицер говорил чистую правду: генерал действительно лежал в кровати, и тем не менее нас провели к нему. Когда я говорю нас, надо понимать так, что провели к нему одного Омикура. Сам я остался в помещении, смежном с комнатой, в которой располагался Гарибальди. Мне нечего было ему сказать и у меня не было к нему никаких дел. Я прибыл в штаб Гарибальди только для того, чтобы увидеть все своими глазами, и этого было для меня вполне достаточно.
Дверь в комнату осталась открытой, и я видел, что генерал лежит на походной кровати, которая удивила меня своей примитивной простотой. Чтобы прочитать привезенное Омикуром письмо, он придвинул к себе лампу. Свет лампы падал на голову Гарибальди, и я смог разглядеть его во всех деталях. Больше всего меня поразило выражение безмятежности на его лице. Генерал был вынужден пробудиться ото сна, но при этом он был совершенно спокоен и бодр, словно мы застали его в разгар рабочего дня. Гарибальди внимательно слушал разъяснения Омикура, и при этом его светло-голубые глаза излучали безграничную доброжелательность. Он стал задавать вопросы, и у меня дрогнуло сердце, когда я услышал его глубокий слегка дрожащий голос.
Обстановка в его комнате резко контрастировала с тем, что мы увидели в помещении штаба. В просто обставленной комнате генерала не было ничего лишнего, и только одна вещь показалась мне удивительной. Я имею в виду стоявшую на каминной полке бутылку, от которой шел запах, совершенно не подходящий для этой обстановки. Бутылка не была заткнута пробкой и в ней наверняка был фруктовый бренди.
Гарибальди решил немедленно написать ответ на полученное письмо и уселся на кровати. При этом он неловко повернулся, и его лицо исказилось гримасой боли.
Сразу появился человек, которого я раньше не заметил. Он взял с полки бутылку с бренди и подошел к генералу. Гарибальди поднял рубаху, а человек плеснул в горсть немного бренди и принялся осторожно его растирать. По окончании процедуры генерал положил на колени бумагу и начал писать, а человек прошел в комнату, в которой я находился.
— Генерал болен? — спросил я у него.
— Да, он очень страдает. Мне приходится ночью каждый час будить его и растирать.
Вот, оказывается, для чего предназначалась заинтриговавшая меня бутыль. Страдавший от боли Гарибальди не имел возможности спокойно поспать хотя бы два часа подряд, но несмотря на это всякий раз, когда возникала необходимость, он лично становился во главе своих добровольцев.
За время нашего с Омикуром отсутствия командованию с горем пополам удалось сосредоточить войска в заданном районе, после чего армия двинулась в направлении Везуля. Повсюду лежал глубокий снег, а мороз был настолько сильным, что реки промерзли до самого дна.
В детстве, еще не умея читать, я любил листать книги моего отца. В одной из них я обнаружил гравюру, которая до сих пор стоит у меня перед глазами. На ней изображен переход армии под командованием Пишегрю [143] по льду через реку Ваал ужасной зимой 1794 года.
143
Жан-Шарль Пишегрю — один из талантливейших полководцев революционной армии. Под его командованием были одержаны выдающиеся победы в войне с коалицией европейских монархий. Участвовал в заговоре против Наполеона с целью реставрации монархии во Франции. Погиб в тюрьме. Его имя высечено на Триумфальной арке в Париже.