Сумерки (Размышления о судьбе России)

Слава богу, было и такое, что спасало меня в самые тяже­лые минуты. Это поддержка моих соратников. Некоторые их письма я публикую в этой книге. От моих друзей пошли комплиментарные определения — «идеолог Перестройки», «отец гласности», да еще «белая ворона». И «кукловодом Горбачева» называли. А Вячеслав Костиков в своей книге по-дружески нарек меня «русским Дэн Сяопином». Однаж­ды получил коллективное письмо с Урала, в котором авторы предлагают мне статус «отца-основателя» свободной России. А газета «Версты» назвала меня «апостолом совести».

Не буду оправдываться за броские эпитеты моих едино­мышленников. Они как бы компенсировали ярлыки в мой адрес другого рода — «жидомасон», «предатель», «перевер­тыш», «преступник» и прочие.

Моих судей — хоть отбавляй. Всяких и разных. Злых и корыстных, позеров и хитрецов, безнравственных и блажен­ных, политических спекулянтов и карьеристов. А главное — людей, потерявших власть. В этом вся суть. Особей, которым неведомо чувство пристойности, всегда было у нас в избыт­ке, да еще скоморохов, забавляющихся судьбами народа. Од­ним словом, политических пошляков.

Это не жалоба. Отнюдь нет. Видимо, судьба. В России путь реформ никогда не был в почете. Нам подавай бунт, ре­волюцию да врагов побольше, чтоб кровавой потехи было вдоволь. А вот реформа — дело нудное, неблагодарное, тре­бует терпения, думать надо. Славы никакой. Другое дело — все разрушить до основания под разбойничий свист и улю­люканье толпы, а потом строить заново, плача, надрываясь и... содрогаясь от содеянного.

И стоит ли удивляться, что прошлое продолжает терро­ризировать нашу жизнь сегодня. Это мерзопакостное явле­ние, хотя для России и не новое. Россия пережила более де­сятка разных перестроек и попыток реформ, но все они кон­чались кровью и новым мракобесием. И сегодня приходится вести борьбу, по крайней мере, на три фронта — с наследи­ем тоталитаризма, с нынешней диктатурой чиновничества и с собственным раболепием.

И все же, размышляя о Реформации России, практиче­ское начало которой положил 1985 год, спрашиваю себя: а что все-таки произошло по большому счету и кто были те люди, что взяли на свои плечи тяжкое бремя реформ? Де­монстрация свободы социального выбора или злоумышлен­ный развал соцсистемы и Советского Союза? Смелое рефор­маторство или катастрофически провальный эксперимент? Подвижники, а возможно, и жертвы сорвавшихся с цепи об­щественных процессов или предатели, обманувшие партию, страну, народ, даже сознательные «агенты влияния» ЦРУ, «Моссада» и Бог знает кого еще? Нерешительные политики, щепки, которые понесла стихия по горной реке реформ, чес­толюбцы без воли и цели или Макиавелли перемен, полити­ческие стратеги, поскользнувшиеся на «арбузных корочках» исторического коварства?

Я начинаю свои размышления со столыпинских времен. Почему? Тогда, в первые годы XX столетия, в России забрез­жил свет надежды. Зашумела Россия машинами, тучными полями, словом свободным. Перед страной открылась реаль­ная перспектива совершить мощный бросок к процветанию. Эта возможность была связана, в основном, с именами премьер-министров царской России Сергея Витте и Петра Столыпина. Полезно вспомнить размышления Столыпина о необходимости российской Перестройки на государствен­ном уровне. В своих речах он активно оперировал такими либеральными понятиями, как «правовое государство», «граж­данские свободы», «неприкосновенность личности», «само­управление», и многими другими.

Увы, очередная попытка догнать время провалилась. Рус­ская община погубила реформы. Страна вновь увязла в нере­шенных проблемах. Они легли на плечи Февральской демо­кратической революции. И снова неудача. Размышляя об этой революции, я пытаюсь ответить на вопросы, почему ее демократический порыв оказался столь кратковременным, почему демократический потенциал революции мало кто увидел и оценил, а всерьез никто и не защищал? Может быть, не хватило ума и опыта у демократов времен Февраля? Или же демократия пала под напором люмпенства? Или же просто не было объективной основы для демократии?

В своих размышлениях я высказываю свою точку зрения на события октября 1917 года и характер советского госу­дарства. Уже второй десяток лет я председательствую в об­щественной Комиссии по реабилитации жертв политиче­ских репрессий. Прочитал тысячи документов и свиде­тельств, пропустив через свой разум и чувства тысячи и тысячи человеческих судеб. Я узнал о трагедии моего наро­да, может быть, столько, сколько не знает никто. А потому считаю своим долгом проинформировать об этом россий­ское общество.

После смерти Сталина птенцы его гнезда явно задерга­лись. Они понимали, что повторить злодеяния, которые творил диктатор, для них дело непосильное. А потому по­ставили себе задачу отгородиться от сталинских репрессий, которые как бы ушли в могилу вместе с тираном. В 1954 году начали работу Центральная и республиканские комиссии по пересмотру дел осужденных «за политические преступле­ния». Были выпущены на волю некоторые заключенные, в основном родственники и близкие знакомые руководителей партии и правительства. Но принципиальное отношение к массовым репрессиям не изменилось. Даже в тех случаях, ког­да принимались положительные решения, речь шла не о реа­билитации, а только об амнистии. Разного рода разъяс­нения на этот счет носили блудливый характер. Широкое распространение получила практика переквалификации по­литических статей в хозяйственные, должностные, быто­вые. Соответствующим комиссиям по пересмотру дел было велено закончить эту работу к 1 октября 1956 года. Попро­ще да побыстрее, а работе этой и до сих пор не видно конца.

Одно время комиссию по реабилитации возглавлял Моло­тов. Более кощунственного решения не придумаешь. Он лич­но подписал при Сталине десятки расстрельных списков.

Принципиальным вопросом для политики того времени было решение не пересматривать приговоры по делам Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Тухачевского и других лиц из высшего эшелона власти.

После XX съезда реабилитация пошла активнее, но и тог­да партийная номенклатура продолжала гнуть свою линию. В начале 60-х годов, после прихода к власти Брежнева, реаби­литация свертывается, а при Андропове и вовсе прекра­щается. Она возобновилась только во время Перестройки. В 1987 году, 28 сентября, состоялось решение Политбюро «Об образовании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по допол­нительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х и начала 50-х годов» в со­ставе Соломенцева М. С. (председатель), Чебрикова В. М., Яковлева А. Н., Демичева 77. Н., Лукьянова А. И., Разумов­ского Г. П., Болдина В. И., Смирнова Г. Л. Через год, 11 октяб­ря 1988 года, состоялось решение Политбюро об изменениях в составе Комиссии. Я был утвержден ее председателем. До­полнительно в состав Комиссии включили Медведева В. А. — члена Политбюро, Пуго Б. К. — Председателя КПК при ЦК КПСС, Крючкова В. А. — нового председателя КГБ СССР. Как видит читатель из названия постановления, даже в 1987 году, когда политическая обстановка менялась к лучше­му, Политбюро не захотело трогать ленинский период реп­рессий.

С 1987 по 1991 год удалось вернуть честное имя всем, кто проходил по делам: «Союз марксистов-ленинцев», «Москов­ский центр», «Антисоветский объединенный троцкистско- зиновьевский центр», «Параллельный антисоветский троцки­стский центр», «Антисоветский правотроцкистский блок», «Антисоветская правотроцкистская организация» в Красной Армии, «Ленинградское дело», «Еврейский антифашистский комитет», «Султан-галиевская контрреволюционная органи­зация», «Всесоюзный троцкистский центр», «Союзное бюро ЦК РСДРП(м)», «Ленинградская контрреволюционная зиновь- евская группа», «Ленинградский центр», «Бухаринская шко­ла», «Рыковская школа». И многим другим.

Заседания Комиссии далеко не всегда были безоблачными. Нередко возникали острые споры. Особенно бдительными в оценках деятельности собственного ведомства были работ­ники КГБ. И все же атмосфера времени благоприятствовала принципиальным решениям. Но случались и непримиримые разногласия, например в отношении убийства Кирова. Запи­ска по этому вопросу обсуждалась на Комиссии несколько раз, но согласие так и не было достигнуто. Я как председа­тель Комиссии отказался подписать подготовленный текст, с которым были согласны другие члены Комиссии. История с убийством Кирова требует дополнительного расследования. Свою точку зрения я подробно изложил в статье в газете «Правда» от 28 января 1991 года.