Супербомба для супердержавы. Тайны создания термоядерного оружия
Шрифт:
Иногда хочется прийти в Домик Курчатова, посидеть за его рабочим столом. Понятно волнение, которое испытываешь. И кажется, что все лучшее, что есть в тебе, Игорь Васильевич уже заметил и отметил…
Прошло много лет, но это ощущение живет в каждом из нас, кто хоть однажды прикоснулся к жизни и человеческому подвигу Игоря Васильевича Курчатова.
Даже не хочется называть какие-то награды, звезды Героя, лауреатские значки — то, чем официально отмечался труд Игоря Васильевича. Хочется именно отметить его отношение к людям, его любовь к людям, его понимание природы людей, жизни. В этом доме, который Курчатов очень любил и в котором он жил, когда приезжал сюда, это особенно остро чувствуется. И великая благодарность работникам «Маяка», что они бережно хранят память об Игоре Васильевиче. И все-таки воспоминания о Курчатове двух руководителей «Маяка» я хочу привести, потому что они, на мой взгляд, точно отражают
«Душой же и здесь оставался Игорь Васильевич. Он — культурный, умный, интеллигент, большой ученый, тонкий эстет, никогда не переходивший невидимой грани дозволенного в отношениях с людьми, где бы они ни стояли на служебной лестнице. Это подчеркивало истинную высокую культуру и порядочность Игоря Васильевича. Но, в первую очередь, все помыслы и действия «могучей кучки», да и всех стоящих, монтирующих, затем и осваивающих объект, конечно же, наш внутренний патриотизм объединились в желании во что бы ни стало выполнить задание Родины в срок, чтобы избежать атомного шантажа США, катастрофы. В этом мы были едины — от академика Курчатова до любого инженера, рабочего, солдата, строителя и даже заключенного. Поэтому жертвы, облучение, плохие условия быта и труда, недоедание казались незначительными упущениями. В присутствии Курчатова, как правило, не ругались матом, даже такой виртуоз, как Славский, сдерживался и не кричал, не разносил подчиненных. Крикливые споры стихали, и все приходило в более мирное русло. Он был человеком, присутствие которого облагораживало окружающих. Я был свидетелем, когда Игорю Васильевичу приходилось давать поручения или требовать ускорения выполнения работ и от маститых академиков, имевших свои школы и большой круг учеников, и от докторов наук, имевших большой «вес», но по тем или другим причинам не выполнявших или своевременно не выполнивших поручение, которое действительно нужно было сделать. Это были Алиханов А.И., Виноградов А.П.
При этом мне запомнилось, что у Игоря Васильевича при этом не сходила с лица улыбка, но лицо слегка вытягивалось, становилось напряженным. Оппонент, как правило, горячился, оправдывался, в этом состоянии говорил много лишнего. Но Игорь Васильевич внимательно слушал, не перебивал. А потом опять обращался к нему: «Но как же быть, скажите?» И, в конце концов, тот соглашался, называл сроки и, главное, делал. Но это стоило дорого Игорю Васильевичу. С техническими работниками было проще. Авторитет Курчатова для всех был непререкаем, и мы выполняли все, что только можно было физически сделать».
Ефим Павлович Славский много лет провел рядом с Игорем Васильевичем. Кстати, именно Курчатов рекомендовал его на должность министра Средмаша. Почти 30 лет Славский занимал этот пост. Был освобожден от должности после Чернобыльской катастрофы. Но на то заседание Политбюро ЦК, где шло обсуждение, Ефим Павлович не поехал — не захотел.
Так случилось, я был тогда в его кабинете.
— Пусть снимают, — сказал он. — Жаль, что не дали доработать несколько месяцев — у меня было бы тридцать лет министром… Но так уж случилось… Да и плохо слышать стал… Замечаешь, что я прошу говорить погромче?
Мы беседовали о разном, обыденном, не связанном с работой министерства. И это было странным, потому что я всегда замечал, что Ефим Павлович полностью отдается своему делу и о другом даже думать не мог.
Потом он пригласил меня на заседание коллегии министерства, на котором он хотел попрощаться с коллегами.
Зал коллегии был переполнен. Люди стояли даже в проходах. Все ожидали, что Ефим Павлович будет говорить о том, что удалось сделать в отрасли за минувшее время. Ну а достижения, как известно, были велики и масштабны, и все они были связаны с работой Славского.
Но Ефим Павлович ни слова не сказал о них и о себе. Он вышел на трибуну, помолчал, а потом начал рассказывать об Игоре Васильевиче Курчатове. И в этот день мы поняли, насколько близок и дорог он был ему. Он говорил о Курчатове, будто тот был жив, а не ушел более четверти века назад. Впрочем, для Славского он оставался другом и соратником всегда.
Из воспоминаний Е.П. Славского:
«Самое замечательное в моей жизни — это работа с Курчатовым. Когда «кошки на душе скребли», — не заметить, он всегда веселый. Великий был оптимист, эрудит! Хрущев хотел сделать его президентом Академии наук. Игорь Васильевич отговаривался. И я говорил, что нельзя его загружать из-за здоровья, — несколько инсультов было уже.
Самоотверженным и отважным он был. Никакой черной и тяжелой работы, когда от нее успех общего дела зависел, не боялся. Надо было лично перепроверять облученные урановые блочки — перепроверял лично, своими руками.
Когда на комбинате работали, со временем не считались вовсе. Спали два-три часа в сутки, нередко в производственных корпусах, — напряжение колоссальное. Народ — самоотверженный…Все, что было с чудовищным перенапряжением сделано, всем верховодил Игорь Васильевич Курчатов. Он отдал делу всю свою жизнь, всю свою кипучую энергию, все свое обаяние. Именно под его руководством в такой кратчайший срок было создано и противопоставлено нашим недругам наше ракетно-ядерное могущество…»
26 июня 1953 года был арестован Лаврентий Берия.
В этот же день был подписан Указ Верховного Совета СССР «Об образовании министерства среднего машиностроения СССР».
А вскоре к Игорю Васильевичу Курчатову пришли из ЦК партии с требованием подтвердить, что Берия был врагом народа и английским шпионом.
Курчатов остался верен себе: ходоков он выгнал, сказал: «Не было бы Берии — не было бы бомбы».
«Плутоний в женских ладонях…»
В Озерске есть драматический театр. Название символичное: «Наш дом». Одновременно со строительством реактора строился и театр. Так было во всех городах Средмаша, в том числе и здесь. Не хватало еще жилья, не было общежитий, негде было жить, а тем не менее театр
строился. И это была своя культурная политика. С этим театром у меня связана одна история. Дело в том, что здесь была поставлена моя пьеса «Невесты Чернобыля», рассказывающая о судьбе женщин, переживших ту трагедию. Спектакль интересный, актерская труппа сыграла его блестяще. Зал был переполнен. Эта премьера напомнила мне одну ситуацию, которая случилась далеко отсюда, в Японии. В Хиросиме тоже был поставлен мой спектакль «Саркофаг». Огромный зал, две тысячи человек. Спектакль кончается, меня выталкивают на сцену, и я вдруг вижу, что актеры плачут. Я смотрю в зал, зрители первых рядов тоже плачут. А потом овация… Оказалось, что половина актеров театра погибли во время бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Поэтому так — слезами — в Японии встретили тот спектакль.
Нечто подобное произошло и здесь. Пьеса тяжелая, рассказывающая о судьбе женщин, которые не могли выйти замуж после Чернобыльской катастрофы. И понятно, почему… Спектакль получился, но здесь он шел недолго, потому что оказалось, что его воспринимают очень
болезненно те женщины, которые поработали на «Маяке». В 1949 году, когда создавалось радиохимическое производство, сюдаприезжало много девчонок-химиков. Они заканчивали химические факультеты университетов, ремесленные училища, и они приезжали сюда работать на очень опасном производстве. Тогда мужчин не было. Прошла война, и высшее образование получали в основном женщины, и именно на их плечи, на их руки легла вся трудность создания первого радиохимического завода в нашей стране. Впрочем, об этом очень хорошо рассказывает очевидец тех событий Евгений Ильич Микерин:
— Мы работали из расчета один рентген в сутки. Я пользуюсь старой терминологией — она более понятна и привычна, чем нынешняя. За смену — рентген, и не больше! Таковы были правила и «боевые» нормы. В общем, как на войне. Ядерной, конечно… Если ты получаешь больше рентгена, значит, нарушил правила радиационной безопасности. Если раз нарушил — предупреждение, другой раз — еще одно, а потом и премии лишали… А как не нарушать, если почти каждый день что-то случалось?!
— Простая арифметика: 150 рабочих дней и лучевая болезнь гарантирована?
— В принципе, да. Правда, лучевая — не всегда. Даже операторы, которые не принимали участия в ликвидации аварий, так сказать «в спокойной обстановке» получали 0,6–0,8 рентгена за рабочую смену. Ну а если случался разлив продукта, то тут уже было не до расчетов получаемых доз — главное, любой ценой ликвидировать аварию.
— Не преувеличиваете?
— Нисколько!
— А защита?
— Да, была в достаточном количестве. Это резиновые сапоги и перчатки. К счастью, потом появились фильтры Петрянова, они защищали дыхательные пути. А прежде даже марлевых повязок не хватало…
— И многие прошли этот атомный ад?
— В смене 15 человек. Работали круглосуточно и без выходных. Считайте сами… Я брал кассету, клал ее в сейф — никто его открывать не имел права, так как там хранились совсекретные материалы, а в конце смены доставал кассету и сдавал ее на проверку. «Свой» рентген там всегда был.
— Простите за жестокий вопрос: почему вы до сих пор живы? Сколько вам лет и сколько вы набрали тогда этих самых рентген?
— Мне 84 года. Официально у меня 283 рентгена. По крайней мере, еще столько же я получил «сверхплана».