Супружеские игры

– Спросите его, могу ли я войти в часовню, – взволнованно шепнула я женщине.

– Хоть он и знает меня, не впустит, – также шепотом ответила она.

Мой взгляд молил, и она, негромко кашлянув, передала ему мою просьбу. На лице монаха отразилось изумление. Несколько секунд он молчал в удивлении, а потом суровым тоном спросил:

– А зачем ей туда?

– Скажите ему, что я писательница. Я чувствую, что один взгляд на эти фрески изменит всю мою жизнь… Я смогу закончить книгу…

Она переводила мои слова, но по его лицу трудно было распознать, что он думает. Я была почти уверена, что уйду ни с чем. Когда же я увидела, как он снимает связку ключей с пояса, у меня ноги подкосились.

Он сказал фразу, которую я тоже поняла:

– Nur eine Minute! [11]

Время пошло, а я все не могла оторвать ноги от каменных плит дорожки.

– Ну идем же! – торопила моя землячка.

Я испугалась, что он раздумает, и этот страх придал мне сил – я оторвала ступни от земли. В часовню я вошла одна.

11

Nur eine Minute! {нем.) – только на одну минуту.

И вот я оказалась на Суде Господнем. Как чужак, как непрошеный свидетель – это я осознавала четко.

Вверху светился суровый лик Бога, а внизу черти тащили связанных в пучки обнаженных монахов: у их ног ползали вавилонские блудницы, также нагие и отвратительные на вид, с обвисшими животами и грудью. Одна из них держала в руках змия, который своим раздвоенным языком пытался дотянуться до ступней стоящего монаха. Черти были как живые – из их разверстых пастей вырывалось пламя. В них не было ни капли жалости. Да и откуда ей взяться, ведь это Судный день, которого заслужили люди всей своей неправедной жизнью, а монахи – вдвойне. И вдвойне суровее наказывались их грехи. Неизвестный человек, прах которого давно уже развеял ветер веков, пытался мне сказать, что справедливое возмездие существует!

Из часовни я не вышла, а выпорхнула. Почти бессознательно, в приливе благодарности я склонилась к руке брата– привратника, но он в последний момент отдернул ее.

– Идите себе с Богом, фрау! – сказал он и, заперев двери часовни, удалился мелкими шажками.

Я молча шагала рядом с моей спутницей и была ей признательна всей душой, но не знала, как это выразить словами. Нахлынувшие на меня чувства были такими новыми и необычными… Я предложила зайти куда-нибудь на чашку кофе, моя спутница охотно согласилась. За кофе мы разговорились, но я больше слушала ее исповедь, чем говорила о себе. Она приехала в Тревир в качестве молодой жены, влюбленной в своего мужа-иностранца, который был отсюда родом. У него здесь был замок на горе. Он устроил для нее прекрасную мастерскую, о которой красивая, талантливая девушка могла только мечтать. Ей казалось, что жизнь одарила ее сверх меры, впрочем, наверное, так и было. А потом отобрала все разом, да еще с лихвой. Окруживший ее заботой и лаской муж, засыпавший ее подарками, вскоре обанкротился, замок забрали за долги. Закончилась и его романтическая любовь к прекрасной польке.

Я сразу поверила в то, что она могла безошибочно отличить оригинал от подделки, какой бы совершенной та ни была. Эта ее способность была основана не только на знаниях, но и на потрясающей интуиции, которой она обладала. Ее она тоже потеряла, когда их семейная жизнь рассыпалась в прах. В настоящее время она живет довольно далеко от города в арендуемой квартирке без канализации, у нее есть старенький «форд» двенадцатилетней давности, который все хуже ездит, особенно в гору, и она со страхом думает о том, что будет, если в один прекрасный день он совсем сломается. Вдобавок ко всему она страшно располнела – проблемы с щитовидкой – и выглядит теперь совсем как ее бабушка. У нее нет постоянного заработка, поэтому иногда она оказывается на мели. Вот и сейчас у нее нет денег заплатить за квартиру, и, может быть, вернувшись домой, она обнаружит свои пожитки выставленными за порог.

– А почему бы вам не вернуться в Польшу? – спросила я.

Она печально усмехнулась:

– Мне надо жить здесь… здесь я чувствую себя дома, эти старые стены взывают ко мне…

«Ко мне тоже», – подумала я с чувством некоторого удивления.

– Сегодня особый день, – вдруг сказала она, – мой бывший муж венчается с другой. А я вот пошла прогуляться и встретила вас… А чем занимается ваш муж?

– Тем, что пока им не является, – отшутилась я.

В отель я вернулась первой, Эдварда еще не было. Не зажигая света, я прилегла на кровать. Перед моим мысленным взором вставали фрески часовни Савиньи, замок на горе, в котором когда-то жила со своим немцем моя несчастная землячка, подземный лабиринт римских бань… Я пыталась обо всем этом рассказать Эдварду, когда он вернулся, но не могла подобрать слова.

– Если все это так уж необычно, то я тоже предложу тебе кое-что необычное.

Он вынул портсигар и достал из него папироску, предлагая мне.

– Я же не курю, – удивилась я.

– Это травка.

Я взглянула на него широко открытыми глазами:

– Ты что мне предлагаешь?

– Затянись пару раз, от этого твои впечатления станут ярче.

Поколебавшись с минуту, я все же повиновалась. Некоторое время в страшном напряжении я ожидала мгновенной реакции, но ничего такого не происходило, а посему я начала свой отчет о событиях прошедшего дня. И действительно, дело пошло гораздо лучше, чем до того. У меня больше не было проблем с подбором слов, чтоб точнее выразить то, что я чувствовала.

Эдварда, казалось, занимал мой рассказ о дневных похождениях, но больше, чем история с часовней, его заинтересовала исповедь моей случайной экскурсоводши.

– Теперь у тебя есть тема для рассказа, – заметил он. – Может, наконец закончишь сборник.

– Закончу, – заверила я.

Снова затянувшись травкой, я чуть было не обожгла кончики пальцев – у меня в руках остался окурок. И вдруг голова моя закружилась, окружающие предметы приобрели какую-то необычайную яркость и резкость, голос Эдварда стал пронзительным, а его смех просто бил по барабанным перепонкам. Затыкая уши, я умоляла его вести себя тише. Эдвард обнял меня.

– Хочешь, чтоб я замолчал, позволь говорить моему сердцу, – прошептал он.

Я хотела что-то ответить, но не смогла. Постепенно я впадала в состояние оцепенения, это было потрясающе. Мое тело жило независимой от меня жизнью, не реагируя на сигналы, посылаемые моим мозгом. Я теряла контакт с ним, одновременно находясь внутри него, в самом центре. Мои ощущения обострились настолько, что я реагировала на малейшее прикосновение. Когда Эдвард проводил рукой по моей коже, я чувствовала боль. Вероятно, он не отдавал себе отчета, что происходит со мной, сам оглушенный наркотиком и нарастающим с каждой минутой возбуждением. Его поцелуи становились все настойчивее, а я, осознавая, что через минуту произойдет что-то страшное, не в силах была противостоять ему Внезапно я почувствовала острую, почти звериную боль. Мне хотелось кричать, но я не смогла вымолвить ни звука. Боль, кровь…

Я так никогда и не рассказала Эдварду о моих ощущениях во время этого почти ритуального акта потери девственности. Я теряла девственность, уже не будучи невинной, быть может, за это меня и настигла кара. Под утро я наконец пришла в себя, постепенно осознавая, что со мной произошло и где я нахожусь. Рядом, повернувшись ко мне спиной, спал Эдвард. Я была в растерянности, не зная, как мне поступить и что делать – то ли одеться и убежать, пока он спит, то ли остаться и примириться со своим положением. По отношению к нему я не испытывала никакой неприязни, никакого зла. То, что произошло, касалось больше меня, чем его. В ту ночь я познала то, что было уделом всех нормальных женщин. Они как-то умели со всем этим справиться, и для них это не становилось таким кошмаром, как для меня. Да, но перед этим никто не давал им наркотиков… Этого и не требовалось… Я была непохожа на других женщин, но, как и они, любила мужчину и не хотела его потерять. В результате я прижалась к плечу Эдварда и заснула…