Суровая школа (рассказы)

— Кормила, — спокойно и просто, сама себе удивляясь, проговорила Миля.

— И Петара и Джурина кормила? — уже громче спросил Мутич, пристально вглядываясь ей в лицо.

— И Петара и Джурина! — совсем смело и твердо сказала старая женщина, чувствуя, как в груди у нее поднимается и растет что-то торжественное и волнующее, а Мутич почему-то отодвигается куда-то и расплывается.

Не ожидая, что дело примет такой оборот, четники подходили к группе, окружившей Милю и Мутича, и с любопытством рассматривали женщину. Даже Бабич выжидательно остановился в сторонке, бросая на нее быстрые и внимательные взгляды.

Глядя на толпу людей, сбившихся перед ней, Миля вдруг с ясностью ощутила, что это именно та, другая, вражеская сторона, а она, одна-одинешенька, полураздетая на таком морозе, представляет и защищает сторону Джурина, Шоши, Миланчича и всей партизанской армии. Взволнованная и гордая, не замечая больше, что стоит босиком на снегу, и даже забыв, где находится, Миля подумала: «Вот дошла и до меня очередь. Только бы не осрамиться».

До огорчения простым и обыденным показалось ей это последнее мгновение — голова долой и прощай жизнь. Ни страха, ни печали. Неужели так погибают?

— И Шошу кормила? — из бесконечной дали доносится до нее голос Мутича.

— И Шошу, — словно чужой, слышит она собственный голос.

— И Славко Родича? — настойчиво и злобно продолжает спрашивать кто-то, вероятно Мутич.

— И Славко Родича! — впервые в жизни солгала старая женщина, так как Славко она даже не видела.

— Тоже кормила? — рубил слова упорный голос, а кто-то перед ней, неуклюже и остервенело, стаскивал винтовку с плеча, и женщина смутно догадалась, что это делается из-за нее.

— Кормила, конечно, как мать своего сына.

Резкий сухой треск ожег ее горячим толчком и прервал дыхание. И люди, и дом, и утоптанный снег тяжело закачались, повернулись и рухнули куда-то вниз. В грохоте близких орудий над ней быстро темнело серое и пустое февральское небо…

Книги

I

— Цель — башня, третий этаж, крайнее окно слева! — отчетливо, нараспев скомандовал Раде Лукич, резко взмахнув рукой в направлении старой бихачской башни, метрах в восьмистах от них возвышавшейся над крутыми крышами домов.

— Цель — башня, третий этаж… — привычно вторил наводчик Стево Козарец, пристально глядя в ствол противотанкового орудия, потом аккуратно дослал в казенник длинный бронебойный снаряд и через плечо, потный и озабоченный, выжидающе посмотрел на командира Раде.

— Огонь!

Дернувшись, пушка оглушительно бабахнула, и все, затаив дыхание, несколько мгновений не спускали глаз с седой башни. Оттуда донесся глухой звук взрыва, потом из левого окна повалил дым.

— Ай да Стево! — облегченно выдохнул Раде. — Такого наводчика во всей Второй Краинской не сыскать.

Удостоившийся похвалы артиллерист вытер смуглое лицо, на какое-то мгновение зажмурился, поглаживая веки, улыбнулся, судя по всему, своим мыслям, и поднял на товарищей светлые, по-детски счастливые глаза.

— Эх, знали бы вы, какая пушка у меня была в прошлую войну! Жаль только, пальнуть не довелось ни разу! — посетовал он и рассеянно уставился на орудие, задумчивый, отсутствующий — впрямь старый мастер, давным-давно утерявший хороший инструмент, но и теперь не перестающий о нем жалеть.

— У Дубицы мы бросили всю батарею. Как вспомню, сердце кровью обливается.

Никто ему не ответил — в памяти каждого всплыло что-то свое, наболевшее. Артиллеристы молча смотрели на простиравшийся перед ними город, на окраинах которого, куда ни глянь, в сером и тихом осеннем небе поднимались густые, бесформенные клубы дыма. Пулеметная и винтовочная трескотня, изредка прерываемая глухими взрывами ручных гранат, усиливалась то в одном, то в другом конце города, чтобы несколько мгновений спустя почти прекратиться, точно в этот момент люди, находившиеся на улицах и в домах, невесть к чему внимательно прислушивались. Затем снова вызывающе давал о себе знать чей-то пулемет, и остальные, будто этого и ждали, принимались наперебой тараторить, доводя грохот битвы до предела. Тогда казалось, что даже пламя пожаров быстрее и яростнее пляшет на крышах домов.

— Вроде «станкача» с башни не слыхать, — опомнился первым командир и полез в карман за кисетом. — Дала ему наша «козочка» под зад.

— Что правда, то правда, — согласился грузный, неповоротливый артиллерист Джукан и пошел пересчитать оставшиеся снаряды. — Еще пять штук — и можем на пенсию.

— Ладно, мы им с утра семью снарядами два «максима» заткнули: на церкви и этот, на башне, — с удовольствием заметил наводчик Стево и взглянул на командира. — Товарищ Раде, а не убраться ли нам в холодок, пока не получили новое задание?

— Хорошо, поставьте ее вон там, за стеной, — кивнул командир в сторону какой-то заброшенной новостройки и сам, устало опустив плечи, направился в тень.

Едва они разместились за прочной нештукатуренной стеной с полуразвалившимися лесами, как над оставленной позицией низко просвистел вражеский снаряд и разорвался далеко позади, на склоне невысокого холма, усеянного бурыми лишаями ям, в которых брали песок.

— Поздно вы нас нащупали! — усмехнулся Стево и задорно посмотрел на Раде: — Ого, вот и еще один.

Второй снаряд рванул рядом с дорогой, засыпая пыльную колею темными кусками дерна, а третий вздыбил землю метрах в десяти перед стеной, вынудив поваров, растаскивавших с лесов доски, испуганно залечь.

— Эй, братва, будут еще такие гостинцы? — после краткой паузы оторопело спросил заросший густой щетиной повар Тополич, повернувшись к наводчику Стево, который спокойно сидел возле пушки, прислонившись к неровной степе.

— Могут садануть целой батареей, да еще залпом, — лукаво ухмыльнулся смуглолицый Козарец.

— С какой это стати? — озабоченно заморгал Тополич.

— Известное дело! Шарахнут из трех-четырех орудий сразу, какое-нибудь тебя уж наверняка достанет.

Тонолич замигал еще быстрее, будто не совсем понимая, о чем ему толкуют, потом, видно смирившись со злодейкой судьбой, обрекшей его на верную погибель, плюхнулся на землю у стены и запричитал:

— О люди, люди, черт меня дернул забраться с кухней на самую передовую. Тут у вас и костей не соберешь.

Откуда-то сбоку, из-за оставленных жителями домишек, вынырнул, направляясь к артиллеристам, заместитель командира Второй Краинской бригады — известный каждому бойцу, популярный в народе Джурин. На голову выше сопровождавших его вестовых, с праздничной улыбкой на румяном лице, он сердечно поздоровался с Раде.