Суровая школа (рассказы)

Йовица свернул влево, на тропинку, и, не оглянувшись, исчез в зарослях. Николетина мрачно посмотрел на последнюю качающуюся ветку, огляделся вокруг и отогнал голубого мотылька, порхавшего перед самым его носом.

— Кыш! Или и ты из-за итальянца злишься?

Назойливый мотылек снова вернулся и сел ему на рукав. Николетина затаил дыхание, разнеженно поглядел на притихшего летуна и прогудел:

— Ладно, ладно, сиди уж. Найдется у Николы место для тебя. Не такой уж я порох, как этот взбалмошный Йовица… Эх, приду — изругаю же я его как собаку. Верь слову, друг-мотылек!

Расчет с богом

Николетина Бурсач, партизанский отделенный командир, завернул на ночевку к матери. Сидит он у окна, барабанит пальцами по столу и со строгим лицом слушает, что говорит старуха.

— Сынок ты мой, только бы оборонил тебя господь бог и святая Троица, только бы ты жив остался, а о другом я и не думаю.

Николетина фыркает в ответ и молча протягивает табакерку пленному итальянцу, который теперь живет и работает у Николиной матери.

— Не поможет ли милостивый господь, чтоб эта война поскорее кончилась? — Старуха вопросительно поворачивается к Николетине. Но он только курит, мрачно уставившись в угол. Рядом с ним, на скамье, итальянец гладит кошку и ласково приговаривает:

— Добро, добро [16] .

Из сербских слов итальянец быстрее всего выучил слово «добро» и, хоть он знает теперь изрядное количество других, охотнее всего пользуется этим, уверенный, что уж оно-то его не подведет. Для него «добро-добро» и когда начинается гроза, «добро» — когда ему предлагают поесть, «добро» — когда выгоняет свинью и когда откликается на ребячий зов.

Николетина, незлобиво насупясь, смотрит на итальянца, на кошку, а потом обращается к матери:

16

Хорошо, ладно (сербскохорватск.).

— А как твой-то… кошек ест или это так просто, пропаганда?

— Да что ты! — испуганно отмахивается старуха и, усмехаясь, глядит на итальянца. — С чего это крещеный человек станет кошек есть, бог с тобой!

— Добро, добро! — на всякий случай поддакивает пленный и улыбается обоим.

Николетина снова хмурится, молчит, жует губами, а потом выпрямляется на стуле и откашливается. Мать, насторожившись, поднимает голову от очага и ждет: что-то парень скажет?

— Мать! — торжественно начинает Николетина и ударяет ладонью по столу. — С сегодняшнего дня знай: бога нет!

Старушка, пораженная, так и застывает с кочергой в руке. Она не верит своим ушам.

— Что ты сказал?

— Бога, говорю, нет, слышишь?

— С каких это пор, сынок? Что ты?

— С сегодняшнего дня, так и знай…

Старая крестится и вздыхает.

— Ах ты, беда какая, да от кого ты это слышал?

— Слышал в роте, от комиссара. На днях он нам сказал.

Старуха качает головой и горестно цокает языком.

— Кто ж нам пошлет дождичка, если бога нет?

— Никто не пошлет. На что нам дождь? — с сердцем отвечает детина. — Как освободимся, пахать будем на характере. Дождя тогда вовсе не понадобится.

— Что это за харахтер такой, родимый?

— Характер… это машина такая, едет сама собой и пашет горы и долы.

— Эх, сынок мой, сынок! — пригорюнивается старуха и обращается к итальянцу: — Слышал, родимый?

— Добро, добро! — встревоженно, со смиренным видом подтверждает итальянец, примечая, что разговор идет о чем-то важном.

Николетина откашливается, будто проверяя свое ораторское оснащение, и переходит в новую атаку:

— Какой еще там бог! Где это ты видела бога, что так в него веришь?

— А где ты видел этот твой харахтер, что уж пашешь им горы и долины?

— Нам комиссар рассказывал. Пятьдесят человек это слышали.

— Так и я слышала бога. Как загремит он на небесах — слышат его все державы от Боснии до Лики, не то что твои пятьдесят человек. Ну-ка, скажи, кто это тогда наверху гремит и сверкает, коли бога нет?

Парень ерзает на лавке и невнятно бубнит:

— Гм, гремит! Что ты меня все спрашиваешь, тут тебе не школа. Известно, что гремит.

— Ну, а что все-таки, что? — наседает старуха, нащупав слабое место Николетины.

— Да что ты ко мне пристала как банный лист? — ворчит парень. — Раз тебя так заело, спрошу у комиссара, тогда и узнаешь.

— Спроси, спроси! — ободрилась мать и уже начала было посмеиваться: — А нас кто сотворил, дорогой сыночек, коли бога нет?

— И это известно.

— Все тебе известно. Ну, раз ты такой умный, скажи-ка, кто создал солнце, если не бог?

Николетина, видя, что продолжение разговора поставит его в весьма затруднительное положение, прибегает к высшим авторитетам:

— Бог с тобой, мать, ведь не я это выдумал, пришел приказ из штаба отряда. Раз командование говорит, что бога нет, значит, нет его, и точка!

— Что ж ты сразу не сказал, дурень этакий?! — говорит старушка и перестает сердиться на сына, Она родом из Лики, граничарка [17] и еще родителями приучена почитать войско и его приказы. Потому она не собирается спорить и против этого приказа насчет бога. Раз войско говорит, что бога нет, значит, надо слушаться — войско знает, что делает.

17

Граничары — полурегулярное войско, охранявшее от турок австро-венгерскую границу на территории Хорватии и Боснии.

Примирившаяся с судьбой старуха поворачивается к своему итальянцу и пожимает плечами.

— Вот какие дела, итальяша, слыхал? Нету его, бога-то. Приказ такой вышел, что тут будешь делать? Храни господь нас и дом наш.

— Добро, добро! — соглашается пленный.

Николетина тем временем скручивает новую цигарку, он молчит, вконец недовольный собой. Говоря по совести, старуха приперла его к стене своими каверзными вопросами. Надо было бы — он прекрасно понимает — объяснить ей все толком, но что поделаешь, если он и сам в этом не разбирается.

И как же, ты думаешь, он поступил? Увильнул, брат, увильнул самым трусливым образом: укрылся за авторитет штаба и командования. Нечего сказать, герой! Если мы и дальше так станем действовать — давить на людей страхом и приказом, тогда и его самого, Николетину, чего доброго кто-нибудь возьмет да и провозгласит богом! Поглядим тогда, кто посмеет сказать, что это не так.

Николетина помрачнел при мысли, куда могла бы завести его только что взятая линия, и проворчал:

— Ну нет, комиссар, так дело не пойдет. Сначала ты мне разъясни, и отчего гром гремит, и откуда человек произошел, и мало ли что там еще, а когда я все это буду знать, тогда и насчет бога рассуждать смогу. Тогда я и старухе объясню, да и сам разберусь, верно ты мне сказал или нет.