Суворов

В сражении участвовали союзники-австрийцы (18 500 человек), но решающий вклад в победу внесли русские: их потери составляли более тринадцати тысяч человек убитыми и ранеными, тогда как австрийцы потеряли менее полутора тысяч.

Катастрофа пруссаков при Кунерсдорфе могла поставить точку в войне. Но Австрия отказалась от активных действий. Салтыков вступил в споры с командованием союзника, писал жалобы в Петербург. Время было упущено. Согласно преданию после битвы подполковник Суворов заявил Фермору: «На месте главнокомандующего я бы пошел на Берлин». Он навсегда запомнил кунерсдорфский урок.

В последний день 1759 года Суворов получил неожиданное назначение. Его затребовал к себе в помощники генерал-кригс-комиссар (главный интендант армии) князь Я.И. Шаховской. Новая, весьма ответственная должность свидетельствует, что в армии уже оценили деловую хватку умного, знающего службу штаб-офицера. Но Суворов решил иначе и обратился за помощью к отцу.

К этому времени Василий Иванович имел чин генерал-поручика и продолжал состоять членом Военной коллегии. В феврале 1760 года он подал императрице челобитную, в которой говорилось: «А ныне оный сын мой ко мне пишет, что он, по своим молодым летам, желание и ревность имеет еще далее в воинских операциях практиковаться и службу свою по-прежнему продолжать при полку».

Просьба была уважена — 25 февраля последовал рескрипт «о исключении подполковника Александра Суворова от правления обер-кригскомиссарской должности и определении по-прежнему в полк при заграничной Армии».

Суворов вернулся в штаб Фермора. Кампания 1760 года свелась к отдельным стычкам с противником и ознаменовалась успешным, но запоздалым набегом на Берлин, совершенным отрядом генерал-поручика графа 3. Г. Чернышева. Фридрих воспользовался разногласиями в стане союзников и сумел частично восстановить силы, но его положение было критическим. Пруссаки перешли к обороне.

На вопрос, участвовал ли Суворов в занятии Берлина, у историков нет единого ответа. А.Ф. Петрушевский отвечает на него положительно. В послужном же списке полководца об этом не говорится ни слова. Однако с набегом на Берлин связано одно из первых дошедших до нас воспоминаний о Суворове. В своих мемуарах пастор Иоганн Готфрид Зейме со ссылкой на участника Семилетней войны капитана Бланкенбурга рассказал о том, как «казаки при нападении на Берлин похитили из столицы молодого прекрасного мальчика, вероятно, считая его за сына какого-нибудь знатного человека» и рассчитывая получить за него хороший выкуп: «Мальчик плакал и не мог ни понять диких людей, ни быть понят ими. Суворов нашел его у казаков, стал дружески говорить с ним, взял его к себе и содержал так хорошо, как можно было содержать во время похода. Мальчик мог сказать имя своей матери и улицу, на которой она жила. В продолжение остального похода Суворов уговаривал его быть терпеливым; когда же стали на квартиры, тотчас написал из Кенигсберга к вдове в Берлин письмо почти в таких выражениях: "Любезнейшая маменька! Ваш маленький сынок у меня в безопасности. Если Вы захотите его оставить у меня, то ему ни в чем не будет недостатка. Я буду заботиться о нем, и он будет как мой собственный сын. Если же Вы захотите взять его обратно, то можете получить его здесь или написать мне, куда его Вам выслать. Я совершенно не виноват, что лихие казаки взяли его с собою"».

Фрау поспешила забрать сына. «Капитан Бланкенбург, — продолжает Зейме, — уверял меня, что он сам читал это письмо и что оно было написано совершенно в добродушном и несколько шутливом тоне будущего Суворова. Это был теперешний фельдмаршал, так как, сколько мне известно, в русской армии нет никакого другого Суворова. И такого человека клевета провозглашает варваром».

(Воспоминания Зейме вышли в свет вскоре после блестящей Польской кампании Суворова (1794), закончившего ее решительным ударом. Европейская пресса и особенно газеты Франции, еще не пришедшей в себя после кровавого якобинского террора, обвинили полководца и вообще русских в крайней жестокости. Мемуарист, лично познакомившийся с Суворовым в Варшаве, счел своим долгом опровергнуть клевету.)

Служба под началом Фермора, опытного боевого генерала, много значила для Суворова. Годы спустя победитель поляков и турок, генерал-поручик и кавалер почтительно называл Виллима Виллимовича своим «вторым отцом».

Для его родного отца 1760 год ознаменовался новым продвижением по служебной лестнице. 20 апреля он был назначен главным полевым интендантом заграничной армии. Василий Иванович прекрасно справился с этими обязанностями, обеспечив армию всем необходимым. От имени императрицы Конференция шесть раз благодарила его за службу. 25 июня он был награжден орденом Святого Александра Невского, 16 августа пожалован в сенаторы, а в самом конце года назначен губернатором оккупированной Пруссии и командующим войсками, расположенными на Висле, — главным резервом действующей армии. 5 января 1761 года в Кенигсберге Василий Иванович вступил в новую должность, приняв дела от барона Николая Андреевича Корфа. Отметим, что Корф был родственником императрицы: его жена, графиня Екатерина Карловна Скавронская, приходилась Елизавете Петровне двоюродной сестрой. Барону поручались такие секретнейшие задания, как привоз из Голштинии племянника государыни и перевоз свергнутого брауншвейгского семейства в Холмогоры. И все же члены Конференции решили сменить Корфа на Суворова. Пруссия с Кенигсбергом должна была отойти к России. Жители, в их числе профессор Кёнигсбергского университета Иммануил Кант, уже начинали хлопотать о русском подданстве. В преддверии окончания войны на посту губернатора Пруссии нужен был опытный и твердый администратор.

Замечательный мемуарист XVIII века Андрей Тимофеевич Болотов молодым офицером служил в Кенигсберге. Он воспользовался возможностью пополнить свои знания и стал посещать лекции в местном университете. Болотов вспоминает:

«Дела правления Королевством Прусским шли хотя по-прежнему, но несомненно с лучшим порядком. Губернатор наш (В.И. Суворов. — В. Л.) был гораздо степеннее и разумнее Корфа и во всех делах несравненно более знающ. Он входил во всякое дело с основанием и не давал никому водить себя за нос… и действительно не только сократил он многочисленные расходы, но почти целым миллионом увеличил доходы с сего маленького государства и всем тем приобрел особливое благоволение от Императрицы.

Впрочем, жил он удаленным от всякой пышности и великолепия и, в особливости сначала и покуда не приехали к нему его дочери, весьма тихо и умеренно. Не было у него ни балов, ни маскарадов, как при Корфе, а хотя в торжественные праздники и давал он столы, но сии были далеко не такие большие, как при Корфе…

Кроме сих двух дочерей, имел он у себя еще и сына, служившего тогда в армии еще подполковником и самого того, который прославил себя потом так много в свете и в недавние пред сим времена потряс всею Европою и дослужился до самой высшей степени чести и славы. О сем удивительном человеке носилась уже и тогда молва, что он был странного и особливого характера и по многим отношениям сущий чудак. Почему, как случилось ему тогда на короткое время приезжать к отцу своему к нам в Кенигсберг — при котором случае удалось мне только его и видеть в жизнь мою, — то и смотрел я на него с особливым любопытством как на редкого и особливого человека; но мог ли я тогда думать, что сей человек впоследствии времени будет так велик и станет играть в свете толь великую роль и приобретет от всего отечества своего любовь и нелицемерное почтение?»

К пребыванию Александра Суворова в январе 1761 года в Кенигсберге восходит миф о принадлежности его к масонству. Миф этот усиленно навязывается в последнее время массовому российскому читателю, радиослушателю и телезрителю. Обратимся к фактам. А.Ф. Петрушевский еще более века назад заметил: «Есть также известие, что Суворов посещал прусские масонские ложи. Может статься, так как он был человек любознательный; но сомнительно, чтобы сам он был когда-либо масоном».

В 1934 году в Париже вышла небольшая книжечка Татьяны Алексеевны Бакуниной «Русские вольные каменщики». После двух изданий «Словаря русских масонов» (1940, 1967) за его автором закрепилась репутация видного специалиста по истории русского масонства. Однако ее первая книжечка не является научным трудом — это самая обыкновенная пропагандистская брошюра. Не будем забывать, что сама Бакунина и ее муж писатель М.А. Осоргин были видными деятелями русского масонства в эмиграции. Желание масонов зачислить в свои ряды национального героя России понятно — непонятно легковерие современных историков и журналистов.

В предисловии утверждается, что всё изложенное в брошюре основано на исторических фактах и преследует «простую задачу — показать, что в русском Братстве вольных каменщиков состояли виднейшие и знаменитейшие русские люди»: «В дни, когда толки о масонстве приобрели неожиданную политическую окраску… резким, голословным осуждениям не следует ли противопоставить невольного вопроса: как же могли принадлежать к такому "дурному обществу" люди, деятельность которых создала то великое, что мы называем русской культурой? … Уча детей преклоняться перед именем Пушкина и чтить достоинства Суворова, нелишне знать, что их имена значатся в списках русских вольных каменщиков».

«Народный герой, человек непревзойденной славы, генералиссимус Александр Васильевич Суворов — вот кто должен открыть собой ряд знаменитых русских деятелей-масонов» — такими словами начинает Т.А. Бакунина свой рассказ и сразу же опровергает А.Ф. Петрушевского, не называя его по имени и забывая отметить, что автор, сомневающийся в принадлежности Суворова к братству «вольных каменщиков», является его лучшим биографом. Она предъявляет, как ей кажется, неотразимые доказательства, «сравнительно недавно обнаруженные в архиве Великой национальной ложи "Три глобуса" в Берлине»: 16 (27) января 1761 года кёнигсбергскую масонскую ложу «К трем коронам» посетил «обер-лейтенант Александр фон Суворов» и сообщил о своей принадлежности к петербургской ложе «Три звезды», в которой получил степень мастера. С необъяснимым пиететом прусские масоны приняли «брата-каменщика» и сразу возвели его в градус шотландского мастера. Хотя «братья» продолжали числить «обер-лейтенанта» в своих списках, Александр фон Суворов больше никогда в ложе не появлялся.