Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

— И девчонки тоже?

— А почему бы нет?

— Хорошо. Ну а когда же ты успеешь родить такую ораву? Когда дойдешь до десятого, тебе уже будет пятьдесят лет.

— Неправда! Самое большее — двадцать, если начать с будущего года.

— Значит, мы в будущем году поженимся?

— А почему бы пет?

Я хохочу, валясь на песок и корчась от смеха. Ведь мне в ту пору не было еще и тринадцати лет, а Марьям было меньше десяти. Она колотит меня кулаками по груди и спине, стаскивает с меня чалму и рубаху — в общем, сердится не на шутку.

Я усаживаюсь и говорю с серьезным видом, загибая пальцы у нее на руке:

— Послушай, глупая. Наши дети станут вот кем: Ахмед — крестьянином, Мухаммед — тоже крестьянином, Хамад станет шейхом нищих, Хамид — бродячим певцом, будет ходить и славить пророка, как прежде делал хаджи аль-Махди или как сейчас Ахмед Вад Саид.

Марьям сердито перебивает:

— Да благословит пророка аллах. — Потом добавляет, и ее большие карие глаза сверкают от гнева: — Вначале идет Мухаммед, потом Махмуд.

— Вначале или потом, какая разница? Все равно все они станут крестьянами.

Марьям говорит, вся взъерошившись, словно орлица, готовая кинуться на свою жертву.

— Так, так… Ну а Хамдан?

Я минуту молчу, пытаясь сдержать распирающий меня смех: грудь Марьям то поднимается, то опускается от гнева.

— Для Хамдана, — говорю я, — у меня припасена большая должность. Хамдан, о королева красоты, станет предводителем… предводителем разбойников в Северной провинции.

Она вонзает мне в лицо ногти, бьет кулачком, кусает, пинает. Я валюсь на песок, задыхаясь и корчась от смеха. Она кричит:

— Никогда, никогда. Никогда!

В это время приходит Махджуб. Я рассказываю ему, в чем дело. Махджуб говорит:

— Зачем же откладывать свадьбу до будущего года? Завтра жe пойдем и заключим брачный договор. Марьям хоть сейчас можно выдавать замуж. К чему заставлять ее ждать целый год?

Так мы дразнили ее, пока она не убегала от нас в слезах. Несмотря на это, мы оба были для нее самыми дорогими людьми на этом свете. Со мной она связывала все свои мечты о будущем, о жизни в большом городе. Махджуб же был ее единственным братом, единственным мальчишкой среди четырех сестер, из которых она была самой младшей…

В тот вечер я посмотрел на него. Он стоял среди собравшихся в лучах заходящего солнца, злой и хмурый. Словно смерть была еще одним врагом, которого наслало на него правительство. Он грубым, резким голосом отдавал распоряжения, и люди слушались его. В тот вечер перед лицом смерти в последний раз в своей жизни он был полновластным вождем, быстрым и беспощадным, как хищный зверь, готовый напасть в любую минуту. Моя печаль была иного рода. Я видел, как Марьям плывет на волне, то удаляясь, то приближаясь, и мир улыбается, словно ребенок. Я видел ее огромные карие глаза, благородно изогнутые над ними брови, ее губы. Ат-Турейфи плакал так, что чуть не умер. Я же ощущал в своем сердце какое-то печальное умиротворение. Рыли могилу, а я в это время видел, как четырехлетняя Марьям читает с нами Коран в комнатенке хаджи Саада. Она училась упорно и настойчиво: ничто не могло помешать ее твердому стремлению разгадать загадочные талисманы букв. Вначале, когда она появлялась, мы ее гнали, но она не уходила, и нам с Махджубом в конце концов пришлось обучать ее грамоте. Мы словно выпустили из бутылки джинна. Она стала читать, все понимая и запоминая, и скоро догнала нас и даже едва не перегнала. Она замучила нас, читала нам стих за стихом и суру за сурой, так что мы не знали, куда от нее деваться. Когда мы поступили в школу, то были счастливы и горды, что проходим предметы, которые она не знает. Возвратившись домой, мы, чтобы ее подразнить, читали ей учебники истории, географии и арифметики. Она стала умолять нас, чтобы мы ее взяли с собой в школу. Мы ей сказали:

— Школа для мальчиков. Там нет девчонок.

Она отвечала, словно давно уже об этом думала:

— Может, если меня увидят, то примут.

Я засмеялся:

— Что в тебе такого расчудесного, чтоб тебя, как увидят, сразу приняли?

Махджуб добавил:

— Ты что, считаешь себя красавицей, луной из луп? Посмотри на себя, какая ты страшная и тощая.

Не обращая внимания на наши насмешки, она пояснила свою мысль:

— Я хочу сказать, если увидят, как я читаю и пишу, то примут. Разве все дело не в этом? Какая разница между мальчишкой и девочкой?

Махджуб проговорил:

— Такой порядок установило правительство. Мужская школа — значит, для мальчиков. Ты что, хочешь, чтобы правительство устанавливало для тебя особый порядок?

— А почему бы и нет? — отпарировала она.

Мы засмеялись: это было в характере Марьям, она считала, что все возможно. Быстро все взвесив и обдумав, она пришла к новому неожиданному решению. Устремив свои прекрасные умные глаза куда-то вдаль поверх наших голов, она сказала:

— Хорошо. Раз правительство принимает в школу только мальчишек, я стану мальчишкой.

С трудом скрыв изумление, мы попросили ее пояснить, что она имеет в виду.

— Это значит, что я буду ходить с вами в школу, как будто я мальчик.

Махджуб насмешливо спросил ее:

— Ты, девчонка, станешь мальчишкой?

Я тоже, смеясь, задал ей этот вопрос. Она ответила, устремив свой взор к далекой точке на горизонте, которую видела только она:

— Почему бы и нет? Раз правительство принимает только мальчишек, я надену джалябию и чалму и пойду с вами в школу. Чем я хуже вас? И никто ничего не узнает. Какая разница, мальчишка или девчонка?

Мы с Махджубом долго смеялись. В этом смехе, однако, было не только желание подразнить — в нем звучали восхищение и любовь. Махджуб спросил ее:

— По-твоему, девчонка во всем как мальчишка?

— Ну а почему нет?

— И нет никакой разницы? — добавил я.

— Никакой.

— Все совершенно одинаково? — спросил опять Махджуб.

— А разве нет?

— Я во всем такой же, как ты? — спросил я.

— Ну, только…

— Что только? — сказал я, подзадоривая ее.

— Так, ерунда.

Махджуб захохотал:

— Сама ты ерунда.

Но Марьям не смутилась. Внезапно она посмотрела нам в лица, и мы увидели, как блики света с далекого горизонта играют на ее лбу и щеках. Мы с Махджубом как зачарованные взглянули друг на друга и сказали в один голос, глядя на далекий горизонт:

— Действительно, почему бы и нет?

В наших голосах теперь не звучала насмешка, в них чувствовалось невольное уважение, смешанное со страхом.

— Ведь классы в школе пустуют, — сказал Махджуб.

— А инспектор каждый день разъезжает туда и сюда на осле, упрашивая людей отдать своих ребят в школу, — добавил я.

— А мне целый день нечего делать. Только и знаю, что вхожу в дом и выхожу из дома, — сказала Марьям.

— Марьям способная, — произнес Махджуб.

— И у нее есть желание, — добавил я.

— Что тут такого? — проговорила Марьям, и мы все трое в один голос, словно хор, приветствующий зарю, сказали:

— Действительно, почему бы и нет?

В то утро, когда я еще не знал, что нить, связывающая нас, скоро навсегда оборвется, она сказала: