Свадьбы

И сидели они за столом (Гнат — на одном конце стола, Груня — на другом), ненавидящие друг друга. Груня прямо держала голову, высоко несла ложку, провожая ее строгим взглядом от тарелки ко рту, звучно присербывала. Гнат, горбя над столом спину, низко клонил к тарелке лицо, едва ли не макая усы в жидкую кашу. Саша сидела между ними, не похожая на мать и отца ни лицом, ни статью, ни голосом. И если бы за тот же стол невзначай присел какой-нибудь ученый генетик, у него был бы повод задуматься над тем, отчего природа не наделила Сашу ни единой яркой чертой наследственности.

У Гната нос был серпом, у Груни по-утиному приплюснут, а у Саши — пряменький, точеный. Глаза у Гната неприметны, сразу и не разглядишь, какого они цвета, у Груни они черные, зыркнет — аж мороз по коже, а у Саши — крупные, синющие и будто из глубины светятся. У Груни губы узкие, если сожмет их — вроде совсем безгубая, у Гната — как калоши расшлепанные, а у Саши ротик аккуратный, в меру пухленький, и по верхней губе сердечко вырезано. Груня сухая и костлявая (такой и в девках была), у Гната спина ссутулена, шея от спины дугой книзу вывернута, оттого и голова на грудь виснет. И выходило, вроде Саша и не дочь Гната и Груни, если посмотреть на них троих, завтракающих без торопливости, хотя известно, что свадебные дни сопряжены и с торопливостью, и с суетой, и с хлопотами.

У Серобаб ничего подобного не предвиделось. У них все заранее было расписано и распланировано: к двум часам дня придет Гриша Кривошей с родителями, родичами, друзьями и просто знакомыми, придут родичи Серобаб и Сашины подруги; все двинутся к трем часам в загс, а из загса — в столовую-ресторан. И до двенадцати ночи, то есть до закрытия столовой-ресторана, будут справлять свадьбу. Без забот и хлопот.

Вдруг Саша положила ложку на краешек тарелки, промокнула платком губы и сказала:

— Мама и папа, помиритесь, пожалуйста. Зачем вы портите друг другу жизнь? Я знаю, вы женились не по любви, но теперь уже поздно. Ты, мама, ревнуешь папу и мучаешь его. Ты, папа, никогда не уйдешь от мамы, потому что всего боишься. Так не лучше ли вам жить мирно? Это я потому говорю, что не хочу выходить замуж.

На последних словах такой ее речи отец и мать тоже положили ложки на краешки своих тарелок.

— Что-о-о? — спросил Гнат, сильно выдыхая из себя воздух.

— Не хо-оче-ешь? — спросила Груня, сильно кривя узкие губы.

— Не хочу, — тихо повторила Саша. — Я не хочу жить, как вы.

— Ага-а-а! — Гнат Серобаба чуть рассутулил спину, отстраняясь от стола, и вытер ладонью рыжие усы. — Значит, сперва мать, а теперь дочка меня выставить на смех решила? А раньше ты о чем думала?

— Папа, не кричи, — тихо попросила Саша.

— Вот глупая, глупая, — мирно сказала Саше мать. — Где ты этих мыслей набралась? Кто их тебе подсказал? Подружки-дурочки? Небось сами на Гришу око положили. Да в такой дом всякая бегом побежит.

— Мама, я все решила…

— А теперь уж нечего решать, — на сей раз строго перебила ее мать. — Теперь деньги в ресторан уплачены, сто пятьдесят наших, сто пятьдесят Кривошеевых. На платье тебе с туфлями сотня ушла. А ты переиначивать надумала? Не такие мы, дочка, богатые, чтоб сотнями кидаться. А ты еще пока первую получку не заработала.

— Мама и папа, послушайте, — с волнением сказала Саша. — Послушайте меня, пожалуйста…

— Молчать! — крикнул Саше отец, саданув ладонью по столу. Подхватился со стула, пошел прочь с кухни. Но в дверях круто развернулся, снова подошел к столу, сильно сутулясь. — Брось, Сашка, выбрики, довольно с меня позавчерашнего депо, а вторично посмеяния я не допущу! Заруби себе на носу, и мать твоя пускай себе зарубит, — помахал он пальцем в сторону жены, однако взглядом ее не удостоил, — я терплю, терплю, да как отрежу! Так отрежу, что на Северный полюс скроюсь!..

Гнат Серобаба обязательно продолжил бы свою речь, если бы не послышались взволнованные голоса во дворе. Саша, мать и отец покинули кухню, чтобы выяснить, что за люди явились к ним в неположенное время и почему такой шум.

Оказалось, что это явилось все семейство Кривошеев с многочисленной родней и просто знакомыми. И сразу стало ясно, чем возмущены они и чем взволнованы. Сам Гриша Кривошей, его мать, Дарья Капитоновна, низенькая, полная женщина с пышными щеками-ватрушками, его отец, Демьян Демьянович, мужчина благородной наружности и в пенсне, а также члены их родни и просто знакомые стали наперебой рассказывать Серобабам, какую свинью подложила им директорша столовой-ресторана Белолапа. Она, эта Белолапа, только что самолично прибежала к Кривошеям, самолично вернула им триста рублей, которые самолично приняла у них неделю назад как оплату за свадебный стол на пятьдесят персон (включая и спиртное), и самолично сказала, что не может предоставить им столовую-ресторан. Потому что сегодня из сел приехали двести пионеров, потому что в Доме культуры будет проходить смотр детской художественной самодеятельности, потому что пионеры должны завтракать, обедать и ужинать и потому что райком обязал ее, Белолапу, обеспечить пионеров трехразовым питанием.

— Подумайте, какая хамка! — возмущался Демьян Демьянович Кривошей, сердито взблескивая стеклышками пенсне. — Да ее под суд за это нужно!

— Подумайте, какая свинья! — возмущалась низенькая Дарья Капитоновна, и ее щеки-ватрушки тряслись от негодования. — А еще притворялась нашей приятельницей! Да о ней в районную газету нужно написать!

— Не в районную, мама, не в районную, а в областную! — возмущался Гриша Кривошей, Сашин жених, и зло дергал себя за обгоревший на солнце нос, сдирая а него лоскутки лупившейся кожи. — Завтра же сяду и настрочу.

Родственники и просто знакомые тоже возмущались, тоже говорили:

— Зачем в областную? Строчи прямо в «Известия»! Там один Феофанов есть, про торгашей пишет.

— Гриша, слышишь? Феофанову пиши! Что Белолапа — хамка и воровка.

— Ясно, что воровка! Кто в торговле не ворует?

— Тем более в столовке-ресторане! Она кого сменила? Корнея Крысу? А того за что судили? За то же самое.

— Пускай, пускай! Ей такое же будет! Она еще нас попомнит!

Однако не зря же Гнат Серобаба был вторым руководящим лицом в «Сельхозтехнике». Привыкший быстро ориентироваться в сложной обстановке, он и тут первым сообразил, что сейчас не время казнить словами Белолапу и разрабатывать планы отмщения, а время искать выход из положения.

— Бес с ней, с Белолапой. Надо срочным порядком ориентироваться. У кого какие предложения? — обратился он к публике, толпившейся в сенях и на крыльце, большинство из которой с сегодняшнего дня становилось его родней.

Предложения посыпались мгновенно, и смысл их сводился к единственному: немедленно засучить рукава и все организовывать самим. Выделить ответственных, распределить обязанности (кому — в магазин, кому — на кухню, кому заняться добыванием посуды, столов и стульев), — и за работу, за работу!

Гнат Серобаба, сразу же взявший на себя обязанности главного руководителя, так и сказал народу:

— Задачи определены, цель намечена, теперь за работу, товарищи!

Товарищи уже хотели было кинуться выполнять свои задачи, но тут Груня Серобаба сцепила на груди худые руки и с великой жалостью молвила: