Свадьбы

Абдул, как дитя малое, чуть не прыгает.

– Десять бочек меду! А воску сколько, говоришь, пудов? Пу-дов! Ха-ха-ха! Пудов!

Слово русское понравилось.

– Говоришь, всех русских с тобой к липе отпустить? Сбежать хочешь? Ха-ха-ха! У меня не сбежишь.

Халим верит Ивану. Показывает отцу, какая огромная липа. Такую свалить непросто. Татары такое дерево не свалят.

Абдул тоже верит Ивану, да есть среди пленников - овец хороших - дурная овца, Сеней зовут. Этот только и думает о побеге, других смущает. Продать его надо. Убить нехорошо. Русские упрямые. Узнают, работать бросят. Тогда придется всех убить, а пока от них прок.

*

Вечером в аул прибыл большой отряд.

Младший сын Ширин-бея шел в набег. В отряде триста сабель. Перед походом на русских татары рассыпали по дорогам и шляхам разведчиков.

Приехал к Абдулу в ту ночь человек Маметiи-ага. Маметша приказывал Абдулу ехать с молодым Ширин-беем. Бей молод, ему надо помочь, и присмотреться к нему следует. Хорошо бы из первых рук узнать, что ширинские беи говорят о новом хане Бегадыре.

С Абдулом ушел в набег и Амет Эрен. Жить рядом с Иваном невыносимо. И разве только для того родился он, Амет Эрен, чтобы сторожить рабов? Его дело - брать в рабство. И не людишек - народы.

Отряд ушел на заре. Жена Абдула плакала. Дочка радовалась - отец наряды из похода привезет. Халим за ночь повзрослел. Все хозяйство теперь на его плечах.

Некогда печалиться. Пора за медом. Иван десять бочек велел брать. Война татарину - прибыль. Только ведь за эту прибыль жизнями платят. А тут одно дерево вон какую прибыль обещает. В походе столько не награбишь.

Задумался Халим. Крепко задумался.

– Пора запрягать, - Это Иван подошел. Хмурый он сегодня. Видно, спал плохо.

*

Десять арб, десять бочек, десять лошадей - десять возчиков. Девять возчиков - русские, десятый - валах. Три татарина с ружьями и саблями - охрана. Халим тоже на лошади, а Иван верхом на бочке на первой арбе, где возчиком Сеня, опасный мужик.

Сеня от Ивана нос воротит: больно весел что-то прихвостень басурманский. И вдруг то ли ветерок, то ли шепоток:

гт Сиди как сидишь! Слушай!
– И громко Халиму: - Топоры не забыли взять? Веревки? Пилу?

– Не забыл, Иван.

– Хорошо!
– И опять ветерок-шепоток: - Будем липу валить, шепни ребятам, чтобы готовились…

Халим к арбе подъехал. Иван в разговоры тут же пустился…

– О чем, молодой хозяин, кручина?

– За отца что-то боюсь. Сердце ноет. Зачем в набеги ходить? Разводи пчел, медом торгуй.

– У вас тут рай. Такие сады можно поднять. Только работать надо.

– В походы ходить тоже работа, - усмехнулся Халим.

– Не горюй. Привезем, Халим, меду, кислушку заделаем. Не пивал небось? На ведро воды - шесть фунтов меда, хмельку в него, и на запор, в бочонок. Чем дольше простоит, тем крепче. А какой квас медовый! Не пивал? Эх, Халим! Запоминай, брат, пока жив Иван. На пару ведер воды - два-три фунта меда и столько же изюма. Воду вскипятить надо, но остудить. Муки пригоршню, дрожжец. Пять дней постоит - готов квасок.

У Халима двигаются губы, шепчет про себя слова, запоминает. Иван вокруг своей головы рукой покрутил.

– Улеглось?

– Улеглось!
– улыбнулся Халим Ивану, проскакал вперед, дорога пошла узкая.

Иван шепчет:

– Как дерево станет валиться, бросайтесь на стражу. По трое на каждого. Я за Халимом присмотрю.

У Сени по лицу красные пятна: то ли стыдно, что об Иване плохо говорил, то ли на радостях кровь загуляла.

– Па-берегись!

Качнулась столетняя липа. Замахала ветками, за небо цепляется, как тонущий за воду.

– Па-берегись!

Побежали лесорубы в стороны. Татары тоже глядят, как дерево перед смертью танцует. Поглядка вышла накладной. Накинулись на них! Кого до смерти зашибли, кого поранили. Раненых Иван добивать не велел. Халиму руки-ноги сам вязал и все о пчеле говорил:

– Помни: постареет матка - меняй. Новая матка - новые пчелы. Как матку сменишь - старые пчелы тоже вымрут. Пара месяцев - и готово. На зиму не скупись, оставляй пчелам больше меда, самое малое фунтов сорок…

Ивану кричат:

– Кончай тары-бары!

– Кончил. Харч забрали?

– Взяли.

– Меду берите больше. Чтоб у каждого был. Дорога у нас голодная и далекая, господи, помогай!

Поскакали, и валах тоже с русскими подался.

Двигаться решили к морю. Морем на Русь выходить.

Через Перекоп не прошмыгнешь. Там теперь все татарское войско.

Господи, как далеко ты, родина!

Господи, окрыли!

Глава третья

Беглец Георгий увидал пашню, и сердце у него заколотилось в виски - соображай, парень. Ему в странствии уже пришлось улепетывать от татар и от своих прятаться, просить подаяния, воровать курей да гусей.

Коли пашня, так и жилье. Чье вот только?

Господи! Где ж они, казаки? Далеко ли еще до них?

Подошел Георгий к пашне - озадачился.

Земля наизнанку после утреннего дождя, чернее дегтя. Тяжелые, неборонованные пласты под небом и солнцем сияли и синели.

Какой пахарь, на каких таких дюжих конях распорол сохою стожильную кожу дикой степи? Может, исполин какой? Место - простор и безлюдь… Тут жди такого, чего промежду людей не слыхано, не видано, да и не выдумано.

Встревожился Георгий, а отчего - сам не поймет. Туда- сюда головой закрутил: в небе - жаворонки, в степи - никого. Колдовская пашня. Невесть откуда начата, борозды за бугор уходят, а до вершины бугра чуть помене версты, и еще одна притча: десяток борозд у ног Георгия, а другой десяток едва через бугор переполз, а третий на самом бугре, на вершине споткнулся.

И тут Георгий увидал человека.

Заслонясь ладонью от солнышка, глядел человек на жаворонка. Жаворонок толстенький, кубышкой. На одной песне в небе держится. Плоть вниз его к земле жмет, а песня подкидывает в сферы, в синеструй, к благодати.

Подошел Георгий к человеку, поклонился ему, поздрав- ствовался. Человек на поклон ему поклоном ответил, а глазами все на жаворонка.

– Одна радость у меня теперь. Сам, как птица, того гляди улетишь.

Сказал и улыбнулся тихо, как блаженный. Лицо у него желтое, без кровинки.

– Это моя пашня. Сеять пора, а сила меня покинула.

Заплакал.

И уже через нять минут знал Георгий немудреную историю горемыки Матюхи.

Бежал Матюха в степь из лесного вологодского края. От недорода и голода, от бедной земли. С женою и тремя детишками мыкался, покуда не набрел на Офремово городище. Здесь принял его к себе дворянин Иван Юрьевич Тургенев. Земли дал сколько по силе, а брать обещался в первый год пятую часть урожая, а в другой год - четвертую, и на потом столько же. Избу помог поставить, дворню на стройку присылал. Коровенку дал, две пары овец на развод, деньгами ссудил на лошадь.