Свадьбы
Шрифт:
Из отвара можжевеловых ягод велел Емеля поставить припарки на государевы ножки. Сначала, конечно, сам полечился, двух-трех стольников полечил, а потом и до Михаила Федоровича дело дошло.
Тут и баня истопилась.
Емелька сидит на кухне, медвежий жир растопляет, а сам кумекает, как бы ему неприметно развести на водке змеиный яд, а к нему князь Петр Андреевич Хилков с докладом:
– Баня готова!
– Угу!
– отвечает Емелька, а сам чугунок с медвежьим жиром из огня достал и в плошку льет.
– Посторонись, боярин, не ровен час капля в глаз попадет.
Князь стоит, ждет. Емеля ложкой помесил-помесил
– Принеси-ка большую чару двойной водки.
Все засуетились, и вот уже несут. А князь Петр Андреевич опять про свое докладывает Емельке:
– Баня истопилась!
– Вот и хорошо!
– весело закричал Емелька.
– Снимите с государевых ножек припарки, вытрите ноги насухо и в баню ведите. Да пусть государь валенки наденет, чтоб ног не застудить! Горе не горе, лишь бы не было боле!
Шумит Емелька, руками, как мельница ветряная, машет, а сам дело делает. Плеснул водку в берестяную кружечку, помешал лучиной, поболтал и в медвежий жир выплеснул. Все! Готово дело! Пронесло!
У Емельки даже пот на лбу выступил.
– Жарко тут!
*
Царева мыленка помещалась в одном ярусе с жилыми комнатами.
Перед мыленкой - мовны, сени для раздевания и мовной стряпни. Здесь на столе, покрытом красным сукном, лежал царский колпак, простыни, опахала.
Емельку привели сюда раньше государя, велели разоблачиться. Снял Емелька свою одежонку, свернул в комочек, а куда положить, не знает. Лавки чистые, сукном синим крыты. А для Емелиного кафтана и пол дюже хорош. Переминается мужик с ноги на ногу, но тут к нему подскочил великанище в белых исподних штанах и в белом же колпаке. Выхватил у Емели его барахлишко, выкинул кому-то за дверь, Емелю за руку - в мыльню, шарахнул на него ушат кипятку не кипятку, но такой воды, что у Емели аж волосы на затылке заскрипели. Раз-два - напялили на Емелю белые портки да белый колпак, поднесли ковшик квасу, чтоб опамятовался, и кричат ему:
– Снадобье готовь! Государь идет!
Встряхнулся Емеля, огляделся. В углу изразцовая печь с каменкой. Камни как и положено: крупны, круглые - спорник - и мелкие - конопляник. От печи по стене полок. Ступени на нем широкие, удобные. Вдоль других стенок лавки. Двери и окна обиты красным сукном, по красному - зеленые камни. В переднем углу иконка в серебряном окладе и серебряный поклонный крест.
Посреди бани стояли две липовые кадки, медный таз со щелоком, у стенки березовые туеса с квасом.
На полке лежало душистое сено, покрытое полотном. На лавках душистые травки, цветы, свежие веники.
В обеих кадках была вода: в одной горячая, в другой холодная.
– Еще бы кадку!
– попросил Емеля великана-банщика.
Тотчас вкатили свеженькую липовую кадку.
Емеля налил в кадку кипятку и бросил в нее охапку цветов пижмы.
– Государь идет! Государь!
– покатилась издали волна пронзительного шепота. Все замерли на своих местах.
Дверь в мыльню отворилась. Банщик махнул ковшом, выплеснул квас на горячие камни. Колыхнулась пахучая горячая пелена банного воздуха.
– Спасибо, Егорка!
– кивнул Михал Федорович банщику и полез на полок.
Полежал, подремал даже, в мыленке все, как мышата, в углах своих жались. На полок забрался банщик Егорка, стал мыть государя. Помылся государь, слез с полка на скамейку. Подышал.
Помахали над ним опахалами. И тут Емелька услыхал:– Ну, где он?
Емельку тотчас вытолкали из его угла на середину мыленки.
– Лечи!
– сказал Емельке государь.
Емелька подскочил к своей кадке, где настаивалась пижма. Сунул руку, пробуя воду, охладилась ли.
– Вот сюда, великий государь!
– В кадку?
– малость удивился Михаил Федорович.
– В кадку.
Государь с помощью банщика послушно полез, куда ему было указано. Сильно, видать, болел.
– Долго сидеть-то?
– Самую малость, великий государь!
– Да я посижу. Пахнет терпимо. Травой.
– Трава и есть, великий государь!
– осмелел Емелька.
– Цветы!
– А я тебя вспомнил. Ты в сад ко мне залез, а теперь бахарем у Алеши.
– Провинился я, великий государь. Помилуй!
– Бог простит! Сказки Алеше нестрашные рассказывай. Страшные не надо. Страшные научают боязни.
– Великий государь, можно выходить!
– быстро сказал Емелька.
– И все лечение?
– Нет, государь! Растереть еще тебя надо. Только в постели бы…
– Вытираться!
– приказал государь.
*
В ту ночь, растертый самодельной мазью бахаря Емельки, Михаил Федорович спал, не видя снов. А проснулся - не поверил. Боли ушли из ног.
– Где лекарь?
– спросил государь постельничего Михалкова.
– Царевичу сказку сказывает.
– С утра?
– Царевич обрадовался, что бахаря сыскали.
– Как сыскали? Он что, сбегал?
– Сбегал, великий государь.
– Ну, коли теперь сбежит, я вас всех за ним в погоню пошлю!
– пошутил Михаил Федорович, щупая недоверчиво пеболящие свои ноги.
– Пошлите ему, бахарю-то, рубль. Скажите, государь, мол, жалует.
Глава четвертая
16 сентября нуреддин Сафат Гирей пришел под Яблонов. Вновь испеченный городок не устоял. В бою погибло пятнадцать человек защитников, в плен татары взяли двестп. 21 сентября нуреддин разорил Духов монастырь в Новосильском уезде. Пожег многие села и деревни, убил и взял в плен полторы тысячи человек.
Крымцы проникли в Орловский уезд - триста человек полона. Медленно, с опаской двинулись к Туле.
А Москва жила под мирный звон колоколов. Сентябрь - месяц богомольный, государь, как всегда, собрался в Троице-Сергиевскую лавру.
Перед отъездом Михаил Федорович сделал два больших дела: принял-таки посольство донского казачества и утвердил на год воевод.
В Казани сидел Иван Васильевич Морозов, в Нижнем Новгороде - Андрей Сатьевич Урусов, в Астрахани - Федор Васильевич Волынский, в Новгороде - Петр Александрович Репнин, любимец государя из молодых.
В Тобольске оставались Михаил Михайлович Темнин- Ростовский да Андрей Васильевич Волынский, в Томи - Ивап Иванович Ромодановский да Андрей Богданов, на Таре - Федор Петрович Борятинский да Григорий Кафтырев.
Приказом большой казны по-прежнему ведал Иван Борисович Черкасский. Разбойным - Михаил Михайлович Салтыков. Судным - Дмитрий Михайлович Пожарский.
Никто из близких да знатных людей государства не был обойден или забыт.
20 сентября Михаил Федорович наградил великой своей наградой легкую донскую станицу атамана Осипа Петрова и отпустил ее на Дон со своей государской грамотой.