Свадебное платье жениха

Поддавшись новому ощущению покоя, Софи снова вернулась к чтению. Франц постоянно приносит ей из соседней лавки книжки в мягких обложках. Она уже давно не следила за новинками, поэтому отдается на волю случая, то есть Франца, а ему везет с выбором: конечно, несколько названий оказались пустышками, но он принес «Женские портреты» Читати и, будто знал, что она любит русских авторов, «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана и «Тайгу-блюз» Иконникова. А еще они вместе смотрели фильмы по телевизору и те, которые он приносил из видеоклуба. И здесь ему тоже сопутствовала удача: она смогла увидеть «Вишневый сад» с Пикколи, который пропустила в театре в Париже несколько лет назад. С течением недель Софи чувствовала, как ее охватывает почти сладострастное оцепенение, нечто схожее с той чудесной супружеской леностью, которая иногда посещает неработающих жен.

Этот ступор оказался ловушкой. Она приняла его за симптом обретенной безмятежности, а он оказался предвестником новой фазы депрессии.

Однажды ночью она начала биться в постели, мечась по сторонам. И внезапно возникло лицо Венсана.

В ее сне лицо Венсана было огромным, деформированным, будто смотришь на него под большим углом или в кривое зеркало. И это было не совсем лицо ее Венсана, того Венсана, которого она любила. Это был Венсан после несчастного случая, со слезящимися глазами, с вечно свисающей набок головой, со ртом, приоткрытым в безнадежной попытке выдавить хоть слово. Но во сне Венсан больше не изъяснялся бульканьем. Он говорил. Пока Софи извивалась в кошмаре, пытаясь от него увернуться, он пристально смотрел на нее и говорил спокойным серьезным голосом. Голос тоже был не совсем его, как и лицо, но все-таки это был он, потому что говорил о вещах, которых никто, кроме него, знать не мог. Лицо оставалось неподвижным, а зрачки все росли, пока не превратились в большие темные гипнотические блюдца. Я здесь, Софи, любовь моя, я говорю с тобой из смерти, куда ты меня отправила. Я пришел сказать, как любил тебя, и показать, как люблю до сих пор. Софи забилась, но взгляд Венсана приковал ее к постели, и как она ни пыталась оттолкнуть его, размахивая руками, ничего не помогало. Почему ты меня отправила на смерть, любовь моя? Дважды, ты помнишь? Во сне была ночь. В первый раз это была просто судьба. Венсан осторожно едет по шоссе, мокрому от дождя. Через ветровое стекло она видит, как его мало-помалу одолевает дремота, голова падает, он медленно ее поднимает, она видит, как мигают его глаза, щурясь в попытке преодолеть сонливость, а дождь усиливается, заливает всю дорогу, и порывистый ветер бросает на дворники тяжелые листья платанов. Я просто устал, греза моя Софи, в тот момент я еще не был мертв. Почему ты захотела моей смерти? Софи бьется, пытаясь ему ответить, но язык становится тяжелым и вязким, заполняет весь рот. Ты ничего не говоришь мне, ведь так? Софи хотела бы ответить… Сказать: «Любовь моя, как мне тебя не хватает, как мне не хватает жизни после твоей смерти, как мертва я сама с тех пор, как тебя нет». Но не может выговорить ни слова. Ты помнишь, каким я был? Знаю, что помнишь. С тех пор как я умер, я не говорю и не двигаюсь, теперь слова остаются внутри меня, я просто пускаю слюни, помнишь, как я пускал слюни, голова моя тяжела, душа моя, и душа моя тяжела, а как тяжело у меня на сердце, когда я вижу, как ты смотришь на меня в эту ночь! Я тоже помню тебя до мельчайших деталей. В день моей второй смерти. На тебе синее платье, которое я никогда не любил. Ты стоишь у елки, радость моя Софи, скрестив руки, такая молчаливая (двигайся, Софи, проснись, не позволяй воспоминанию захватить тебя, ты будешь страдать… не сдавайся), ты глядишь на меня, я просто пускаю слюни, я ничего не могу сказать, как всегда, но с любовью смотрю на мою Софи, а ты отвечаешь мне пристальным взглядом, исполненным такой страшной суровости, злобы, отвращения, и я понимаю, что моя любовь больше ничего не может изменить: ты начала ненавидеть меня, я стал мертвым грузом в твоей жизни на века и на века (не поддавайся, Софи, крутись в постели, не позволяй кошмару овладеть тобой, ложь убьет тебя, это не ты там, проснись любой ценой, сделай усилие и проснись), и ты спокойно отворачиваешься, прикасаешься к елочной лапе, снова смотришь на меня, в твоем взгляде безразличие, ты чиркаешь спичкой и зажигаешь одну из маленьких свечек (не позволяй ему говорить это, Софи, Венсан ошибается, ты никогда бы такого не сделала. Ему трудно, печаль его велика, потому что он мертв, но оставайся живой, Софи. Проснись!), елка вспыхивает одним ненасытным факелом, и я вижу, как на другом конце комнаты ты исчезаешь за завесой огня, и, пока пламя добирается до штор, а я, прикованный к креслу, в ужасе напрягаю в бесплодном усилии мускулы, ты уходишь, огонек мой Софи (если не можешь шевельнуться, Софи, то кричи!), мираж мой Софи, вот ты стоишь наверху лестницы, на широкой площадке, куда ты выкатила мое кресло. Ты явилась завершить свое дело, это именно так… Сколько воли и решимости в твоем лице (сопротивляйся, Софи, не позволяй смерти Венсана поглотить тебя). Передо мной пропасть уходящей вниз каменной лестницы, широкой, как кладбищенская аллея, глубокой, как колодец, и ты, смерть моя Софи, мягко проводишь рукой по моей щеке, вот твое прощание, рука на моей щеке, твои губы сжимаются, скулы твердеют, а ладони за моей спиной ложатся на ручки кресла-каталки (борись, Софи, не сдавайся, кричи громче), и мое кресло, повинуясь мощному толчку, взлетает, и я взлетаю вместе с ним, убийца моя Софи, и вот я на небе ради тебя и жду тебя здесь, Софи, ибо желаю, чтобы ты была рядом, и вскоре ты будешь рядом (кричи! кричи!), ты можешь кричать, любовь моя, но я знаю, что ты идешь ко мне. Сегодня ты еще сопротивляешься, но завтра ты с облегчением вернешься ко мне. И мы будем вместе на века и века…

Задыхаясь, в холодном поту, Софи села в кровати. Ее отчаянный крик еще звенел в комнате… Приподнявшись рядом с ней, Франц в ужасе смотрел на нее. Он протянул к ней руки.

— Что случилось? — спросил он.

Крик застрял у нее в горле, дыхание перехватило, кулаки ее были сжаты, ногти глубоко впились в ладони. Франц взял ее руки в свои и разогнул пальцы, один за другим; он мягко заговорил с ней, но для Софи в тот момент все голоса были одинаковы, и даже голос Франца походил на голос Венсана. Голос из ее сна. Тот самый Голос.

Начиная с того дня с невинными радостями было покончено. Как в худшие свои времена, Софи вся сосредоточилось на том, чтобы не соскользнуть в безумие. В течение дня она старалась не спать. Но иногда сон наваливался на нее, становясь неодолимым. Ночью и днем ее посещали мертвецы. То Вероника Фабр с улыбающимся окровавленным лицом, смертельно раненная, но живая. Она говорила с ней и рассказывала о своей смерти. Но только не своим голосом — с Софи говорил Голос, всегда один и тот же Голос, Голос, который знал все, — и все детали, и всю ее жизнь. Я жду вас, Софи, говорила Вероника Фабр, с тех пор как вы меня убили, я знаю, что скоро вы ко мне присоединитесь. Господи, как больно вы мне сделали… Представить себе не можете. Я все расскажу вам, когда вы присоединитесь ко мне. Я знаю, что вы скоро придете… Совсем скоро вы захотите присоединиться ко мне, присоединиться к нам всем. Венсан, Лео, я… мы все ждем вас и готовы принять…

Целыми днями Софи больше не двигается, просто лежит плашмя. Франц в ужасе, предлагает вызвать врача, она яростно отказывается. Берет себя в руки и старается его успокоить. Но по лицу его видит, что он ничего не понимает, что отказываться от врача в такой ситуации — это выше его понимания.

Он возвращается домой все раньше и раньше. Но он слишком беспокоится. И вскоре заявляет:

— Я попросил небольшой отпуск. У меня еще оставались неиспользованные дни.

Теперь он с ней неотлучно. Когда она проваливается в сон, он смотрит телевизор. В разгар дня. Она различает стриженый затылок Франца на фоне телевизионного экрана, и сон снова уносит ее. И все время одни и те же слова, одни и те же мертвецы. В ее снах маленький Лео говорит с ней взрослым мужским голосом, которого у него никогда не будет. Лео говорит с ней тем самым Голосом. Он рассказывает, и с жуткими подробностями, какую боль причинили ему шнурки, впиваясь в горло, как он изо всех сил пытался вдохнуть, как бился, как пытался закричать… И все мертвецы возвращаются, день за днем, ночь за ночью. Франц готовит ей травяные чаи, варит бульон, снова и снова предлагает вызвать врача. Но Софи не хочет никого видеть, ей едва удалось исчезнуть, она не желает рисковать, не хочет, чтобы ее считали сумасшедшей, не хочет, чтобы ее заперли в лечебнице, она клянется, что сумеет справиться сама. После приступов у нее ледяные руки, а сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Но хотя кожа ледяная, вся одежда пропитана потом. Она спит и днями, и ночами. «Это приступы страха. Такое случается. Само пройдет…» — пытается она успокоить Франца. Тот улыбается, но без особой уверенности.

Однажды она ушла. Всего на несколько часов.

— Четыре часа! — восклицал Франц, как будто объявлял о спортивном рекорде. — Я с ума сходил. Где ты была?

Он взял ее руки в свои. Он действительно был очень встревожен.

— Я вернулась, — сказала Софи, как будто такого ответа он и ждал.

Франц желает понять, это исчезновение напугало его. Ум у него простой, но рациональный. То, чего он не понимает, приводит его в замешательство.

— Что я буду делать, если ты начнешь так исчезать! Я хочу сказать… где я тебя буду искать?

Она говорит, что не помнит. Он настаивает:

— Целых четыре часа, не может быть, чтобы ты ничего не помнила!

Софи заводит странные, прозрачные глаза.

— В кафе, — бросает она, как если бы говорила сама с собой.

— Кафе… Ты была в кафе… В каком кафе? — допытывается Франц.

Она потерянно смотрит на него:

— Я точно не знаю.

Софи заплакала. Франц прижал ее к себе. Она обмякла в его руках. Это было в апреле. Чего она хотела? Может, покончить со всем разом. И все же она вернулась. Помнит ли она, что делала эти четыре часа? И что вообще можно сделать за четыре часа?

Месяцем позже, в начале мая, Софи, совершенно измученная, действительно исчезла.

Франц вышел на несколько минут, сказав: «Сейчас вернусь, я быстро, не волнуйся». Софи подождала, пока его шаги затихнут на лестнице, надела куртку, механически собрала кое-какие вещи и сбежала. Выбралась из дома через подсобку для сбора мусора, дверь которой выходила на соседнюю улицу. Побежала. Стучало и в голове, и в груди. Двойной стук отдавался грохотом во всем теле, от живота до висков. Она бежала. Ей стало очень жарко, она сорвала с себя куртку и кинула ее на тротуар, но продолжала бежать, постоянно оглядываясь. Может, она боится, что мертвецы бегут следом? 6.7.5.З. Она должна помнить это. 6.7.5.3. Дыхание сбивается, грудь горит, вот она уже у автобусов и скорее впрыгивает, чем поднимается в один из них. Деньги она не взяла. Роется в карманах, но напрасно. Шофер смотрит на нее как на ту, кто она и есть, — как на сумасшедшую. Она извлекает монету в два евро, завалявшуюся в кармане джинсов. Шофер о чем-то спрашивает, вопроса она не слышит, но отвечает: «Все в порядке» — одна из тех фраз, которые всегда под рукой, чтобы успокоить окружающих. Все в порядке. 6.7.5.З. Не забыть. Рядом с ней человека три-четыре, не больше, и они исподтишка ее разглядывают. Она пытается оправить одежду. Садится на последнее сиденье и через заднее стекло следит за уличным движением. Ей хочется курить, но это запрещено, и в любом случае она все забыла дома. Автобус направляется к вокзалу. Он подолгу стоит на светофорах и с трудом трогается с места. Дыхание Софи немного выравнивается, но с приближением к вокзалу ее снова охватывает страх. Она боится окружающего мира, боится людей, боится поездов. Боится всего. Не может быть, чтобы ей удалось сбежать вот так, настолько легко. Постоянно оглядывается по сторонам. Лица позади нее — нет ли на них маски надвигающейся смерти? Она дрожит все сильнее; после стольких выматывающих дней и ночей даже простое усилие — добежать до автобуса и пройти через вокзал — лишило ее последних сил. «Мелён», — говорит она. 6.7.5.3. Нет, у нее нет скидки. Да, через Париж, — она настойчиво сует свою кредитку, хоть бы кассир взял ее скорее, ей нужно избавиться от цифр, пока она их не забыла: 6.7.5.3, пусть кассир выдаст ей билет, пусть посадит в поезд, она хочет скорее увидеть, как мелькают за окном вокзалы, хочет уже выйти из поезда… Да, ей придется долго ждать пересадки, и наконец кассир набирает что-то на клавиатуре, запускает стрекочущий принтер, билет перед ней, кассир говорит: «Можете набрать ваш код». 6.7.5.3. Победа. Над кем? Софи отворачивается и уходит. Она оставила свою кредитку в считывающем устройстве. Какая-то женщина указывает ей на это со снисходительной улыбкой. Софи вытаскивает кредитку из аппарата. Все это вызывает привкус дежавю, Софи беспрестанно проигрывает в памяти те же сцены, то же бегство, те же смерти вот уже… сколько? Это должно прекратиться. Она роется в карманах в поисках сигарет, натыкается на кредитку, которую туда засунула, а когда поднимает голову, перед ней стоит перепуганный Франц и спрашивает: «Куда ты собралась в таком виде?» Он держит в руках куртку, которую она бросила на улице. Качает головой. «Идем домой. На этот раз придется вызвать врача… Сама видишь…» Мгновение она колеблется, прежде чем согласиться. Очень короткое мгновение. Но овладевает собой. «Нет, не надо врача… Я иду домой». Он улыбается ей и берет за руку. Софи чувствует тошноту, начинает крениться. Франц держит ее за локоть. «Идем, — говорит он. — Я припарковался совсем близко». Софи смотрит на недоступный для нее вокзал, закрывает глаза, словно принимая некое решение. Потом поворачивается к Францу и обнимает его за шею. Прижимаясь, говорит: «О Франц…» — плачет, и пока он несет ее — скорее несет, чем поддерживает — к выходу, к машине, к дому, она бросает на пол железнодорожный билет, скатанный в комок, утыкается головой в его плечо и рыдает.

Франц всегда рядом. Когда сознание к ней возвращается, она просит прощения за ту жизнь, которую ему устроила. Он робко намекает, что хотел бы получить объяснение. Она обещает рассказать. Говорит, что сначала ей нужно отдохнуть. Этот припев про «нужно отдохнуть» — волшебное слово, которое на несколько часов закрывает все двери, давая ей возможность перевести дыхание и время собраться с силами, подготовиться к будущим битвам, снам, смертям и ненасытным гостям. Франц уходит в магазин. «Не хочу потом бегать за тобой по всему городу», — говорит он с улыбкой и, выходя, запирает дверь на ключ. Софи с благодарностью улыбается в ответ. Франц занимается хозяйством, пылесосит, готовит, покупает жареных кур, индийские блюда, китайские блюда, берет фильмы в видеоклубе и приносит их домой, взглядом ища одобрения. Софи говорит, что он замечательно убирается и еда очень вкусная, а фильмы замечательные, вот только она засыпает перед экраном почти сразу после вступительных титров. Ее тяжелая голова вскоре погружается в мир смерти, а Франц держит ее за руки, когда она просыпается, лежа на полу, без голоса, без дыхания, почти без жизни.

И то, что должно было случиться, случилось. Воскресенье. Софи уже несколько дней совсем не спала. И столько кричала, что потеряла голос. Франц хлопочет вокруг нее, всегда рядом, кормит, потому что сама она не желает и куска проглотить. Просто удивительно, как этот мужчина воспринял безумие женщины, на которой только что женился. Он, наверное, святой. Такой преданный, готовый жертвовать собой. «Я все жду, когда ты согласишься позвать врача, тебе же станет лучше…» — объясняет он. Она говорит, что ей «и так скоро станет лучше». Он настаивает. Пытается понять, какая логика способна объяснить этот отказ. Боится, что вмешивается в ту теневую сторону ее жизни, куда ему пока нет доступа. Что у нее в голове? Она старается его успокоить, чувствует, что должна сделать что-нибудь нормальное, чтобы как-то унять его тревогу, поэтому иногда она ложится на него, трется, пока не ощутит его желание, открывается ему, ведет за собой, старается доставить ему удовольствие, вскрикивает, закрывает глаза, ждет, когда он расслабится.

Итак, воскресенье. День спокойный, как сама скука. Утром по всему дому перекликались голоса жильцов, возвращающихся с рынка или моющих машины на парковке. Софи все утро смотрела в окно, куря одну за другой сигареты и пытаясь натянуть рукава свитера на руки, так ей было холодно. Усталость. Она сказала: «Мне холодно». Ночью она проснулась, и ее вырвало. Ее до сих пор подташнивает. Она чувствует себя грязной. Душ не помог, она хочет принять ванну. Франц набрал ей воды — слишком горячей, как она часто просит, добавил ароматические соли, которые он любит, а она молча ненавидит — от них несет химией и тошнотворной отдушкой… но ей не хочется раздражать его. Да и какая разница… Все, чего она хочет, — это горячей-прегорячей воды, чего-то, что могло бы согреть ее продрогшие кости. Он помогает ей раздеться. В зеркале Софи видит свое тело, тощие плечи, костлявые бедра, свою худобу — она бы заплакала, если б ее не бросило в дрожь… Сколько она весит? И внезапно она проговаривает громким голосом то, что предстало перед ней со всей очевидностью: «Мне кажется, я умираю». Она сама потрясена этим признанием. Несколько недель назад она точно так же говорила «Со мной все в порядке». Одна правда стоит другой. Софи медленно, постепенно угасает. День за ночью, кошмар за кошмаром, Софи чахнет и хиреет. Она тает. Скоро она станет прозрачной. Она еще раз вглядывается в собственное лицо, выступившие скулы, круги под глазами. Франц тут же прижимает ее к себе. Говорит милые глупые слова. Делает вид, что его просто смешит чудовищность того, что она сказала. И на этот раз перебарщивает. Он с силой похлопывает ее по спине, как будто прощаясь с кем-то, отправляющимся в долгий путь. Говорит, что вода горячая. Софи с содроганием опускает руку в ванну. Ее трясет с головы до ног. Франц добавляет холодной воды, она наклоняется, говорит, что так хорошо, и он выходит. Доверчиво улыбается, удаляясь, но оставляет двери приоткрытыми. Услышав, что он включил телевизор, Софи вытягивается в ванне, тянется к столику, хватает ножницы, внимательно осматривает свои запястья с едва заметными голубоватыми прожилками вен. Раздвигает ножницы, примеривается, выбирает самый косой угол, бросает взгляд на затылок Франца и, кажется, черпает в этом зрелище окончательную уверенность. Делает глубокий вдох и наносит резкий скользящий удар. Потом расслабляет все мышцы и мягко погружается в ванну.