«Сварщик» с Юноны 2 или Медведь просыпается

Я и не подозревал, что судьба готовит мне ещё одну зефирку.

Василий Дубинин

Помолчи птаха певчая

Вечерело. Солнце ещё показывало краешек над верхушками елей, но уже стало зябко. А в рощице барского парка задушевно наяривал соловей. Василий поспешал на свидание к любимой.

Мечтал как станет свататься. Ну и что, что Настёнане просто девка дворовая, высшая проба среди крепостных, да ещё и горничная самой барыни! Он, Василий Дубинин, тоже не пальцем деланый. Смолокур чай немало весит. А прибыли барыне приносит поболе иных, их терпентин и скипидар с руками отрывают! Мечтания разрушились самым поганым образом.

У амбара, в тени взвизгнула девушка. Василий узнал бы этот голос из тысяч, ринулся на защиту своей Настёны, которая, судя по тревожному шуму, отбивалась, но от кого парень пока не мог разглядеть из-за сгустившихся сумерек.

А подскочив и разглядев похотливца на секунду оторопел. Оторопел, но не оробел: - Потап Аристархыч, пусти девку, - сказал вежливо, но напорно.

– Ты!? Холоп, мне указывать!?
– тяжело дыша управляющий графини Паниной с мутными глазами замахнулся на Василия хлыстом, не выпуская левой рукой плеча прижатой к стене девушки.

Только Василий Дубинин даром что ли числился если не в первых, то далеко не в последних кулачных бойцах в деревенских драках "стенка на стенку". Перехватил рукоять. Но кончик кожаной плети ожег щеку. Кровь бросилась парню в голову.

Он вырвал хлыст и зашвырнул в кусты: - Не балуй, Потап Аристархыч.

Но тот рассвирипел: - Ах ты, быдло деревенское!
– отпустил девушку и с кулаками бросился на помеху.

Левую выбросил Василию в голову, парень отклонился, но по уху скользнуло. Правой саданул под ложечку, у Василия зашлось дыхание. Управляющий на голову выше и руки длиннее, да и бокс наука сурьёзная супротив драки селян на кулачках. Но как раз тут Василий осерчал.

Управляющий сполз по стене.

Настя ойкнула, присела, аккуратно поставила стопу тарелок на прошлогоднюю траву, сквозь которую тут и сям пробиваются к солнцу молоденькие ростки невзирая на ночные заморозки.

А соловей во вновь наступившей тишине надрывался тревожно.

Савелий

– Вот, Николай Петрович, познакомьтесь, мой земляк, учёный муж Якоби, - представил Лангсдорф гостя, когда я зашел к нему обговорить улучшение светописи.

– Морис Герман?
– тут же всплыло в памяти.

Земляки пораженные переглянулись и Якоби, который уже протянул мне руку, вглядываясь в меня неуверенно, с немецким акцентом спросил: - Мы представлены?

А я прикусил язык: "Дубина!" Заинтересованный происходящим со-владелец тела Резанов внутри нас полюбопытствовал: "Сергей Юрьевич, что, знаменит у вас?
– Да, известный учёный, кучу изобретений сделал и твёрдый патриот России", - а новому знакомому, выкручиваясь, сказал: - Пока не представлены, но наслышан о Ваших талантах, Морис Германович.

Продолжили разговор за нашим традиционным самоваром. Любопытно было наблюдать, как Лангсдорф на правах давно обрусевшего обучает неофита исскусству обращения с русскими чайными принадлежностями. За задушевной беседой мне легко удалось нащупать сферу интересов Якоби, он необычайно оживился и немецкая чопорность растаяла как ночной летний туман под лучами солнца едва он "сел на любимого конька", заговорил об электричестве. А когда я показал простейший коллекторный электродвигатель, он же генератор постоянного тока вовсе чуть не потерял дар речи от воодушевления. Модель конечно, до настоящего и руки пока не доходили, и нужды пока не возникало. Вот я и подвёл гостя к идее разработать аккумулятор для запасения вырабатываемого генератором электричества. Причём набросал известный мне кислотно-свинцовый. А чтобы Морису Германовичу не пришлось искать средства или лабороторию, предложил и то, и другое. Лангсдорф закивал, горячо подтвердил мою щедрость. Якоби попросил время подумать и спустя неделю взмыленный Степан со-товарищи носился по его поручениям, оборудуя исследовательское помещение. Вскоре в лаборотории трудились и другие сокурсники Якоби, которых он привлёк из Пруссии. Видя, как кипит работа, а результаты сыплются словно из рога изобилия, потихоньку подсунул идеи довести до ума телеграф, а ещё гальванопластику для матриц печати светоснимков в газетах и журналах. Глаза Якоби и сподвижников светились, для них сейчас не существовало преград.

Я предложил было запатентовать хотя бы аккумулятор на его имя, но Якоби так возмутился, что от греха подальше и из опасения что, не ровен час, уйдёт, обратил в шутку, наши анекдоты немец полюбил страстно и бесповоротно.

– Герр Якоби, - улыбнулся я как-то за обсуждением цинкотипии, о которой помнил только, что в мое время с неё печатали снимки в периодике, а тонкостей, увы, не знал, - Вам бы хорошо сменить имя и отчество для благозвучности на русский манер. Вот Борис Семенович весьма созвучно Вашим Морис Герман.

Василий Дубинин

Завтра солнце снова взойдёт

Настя прикусила губку: "Что теперь делать?" Потап Аристархович тяжело ворочался у стены амбара. Василий раздувал ноздри, сжав кулаки, словно бык, бьющий копытом перед противником. У девушки потеплело на сердце - Надо же, крепостной, а ради неё не убоялся ткнуть Управляющего!

Она бросила взгляд на тарелки: покосились, как её сиротская жизнь, но ни одна не свалилась - не упадёт и она, Настя! Девушка топнула ножкой, обутой в изящный, как любила барыня, ботиночек. Теперь этот козлоногий сатир ей совсем проходу не даст. Она подняла глазки на суженого. Василий подобрался и деловито осматривал поверженного: - Живёхонек. Токмо очумел маленько, скоро оправится.

И не было в его голосе раскаяния, а в глазах стояла боль, боль за неё, Настёну! И она присела, аккуратно поставила посуду в траву, стремительно вскочила, порывисто бросилась к парню, принялась утирать кончиком платка кровь, сочившуюся по его щеке.

Он понял её, как надо, решительно тряхнул кудрями: - Уходим!

Одним духом пробежали полторы версты, благо Василий в лесу и по темну ориентировался как у себя дома. Но Настёна стала отставать, и вдруг тихонько ойкнула. Парень остановился, присел на корточки, ощупал ножки любимой, так и есть - стёрла, всё-таки сафьяновые башмачки негодная для лесу обувка. Подхватил на руки, понёс. Девушка обвила его за шею, чтоб не упасть, уткнулась носиком. Для кого другого от парня разило острым мужичьим потом, но для неё пахло родным теплом. Пахло приятнее, чем для барыни французскими духами, которые та берегла как зеницу ока и капелькой которых бережно мазала себе за ушами перед каждым визитом "своего сладкоголосого Орфея", как она звала управляющего.

Так Настёна и уснула, словно у матери на руках, которую помнила смутно, померли родители от лихоманки в её младенчестве. А проснулась в землянке, от истошного крика снаружи.

Девушка вскочила, схватила со стола подвернувшийся камень, но вошел Василий, успокоил, мол он это вчера на тропке ловушку поставил, так кто-то из погони угодил видать. Но надобно уходить. Подал невесте лапотки, она примерила, в самый раз, притопнула ножкой, будто вторая кожа, пискнула, подскочила к смущенному Василию, чмокнула в щёку.

Собирались споро. Да и собирать-то особенно нечего: сапоги парня, да башмачки девушки, немного еды, всё сунул Василий в заплечный мешок. Окидывая напоследок убогую халупу - не забыли ли чего?
– девушка заприметила за туеском на столе газетный свёрток. Выпростала из бумаги инструменты, поднесла листок поближе к жировой коптилке и глаза её расширились.

В следующую минуту лицо девушки просветлело, она аккуратно сложила газету, отвернулась от парня и засунула себе за лиф.