Свартхевди - северянин

Я не люблю таких ребенков. Хотя, даже немного сочувствую: никто не достоин такой участи — обратиться в подобную мерзость, а уж дитя и подавно. Лучше уж в Нифльхейм, чем так.

Но, обо всем по порядку.

День я провел, в общем, неплохо. Утром, спустившись во двор, полюбовался на следы ног ночного гостя: ножищи у него подстать всему остальному, ям понаоставлял, в ярд длиной, не меньше.

Но неглубоких.

Какие, следовательно, можно сделать выводы? Тварь, во-первых, легковесна, хотя и сильна (борозды от когтей на каменных стенах меня впечатлили), а во-вторых — материальна. Ну и, несомненно, в-третьих: с ума я пока не сошел, и не дурные видения на почве злоупотребления грибной похлебкой это были.

Задерживаться в этом месте смысла не было, и я двинулся вглубь поселения. Ну, это я так полагаю, что вглубь, на самом деле, из-за этого тумана направление можно определить лишь приблизительно, хотя, вроде, кругами не хожу. По дороге в развалинах подобрал еще пару-другую ценных вещиц (ой не бедняки тут жили!), и более в дома не заходил. Ну, зачем мне скарб, серебро или даже золото в этом мертвом месте? А вот нарваться в потемках можно легко. И нежить, во мгле скрывающаяся, опасность представляет, да и сами здания в таком состоянии, что, кажется, от чиха разваливаться начнут. Не хватало еще сломать себе чего-нибудь, провалившись в гнилой пол — потерять подвижность в этом месте, это верная смерть, причем поганая. А дед предостерегал от пустячного риска, рекомендовал сначала думать дважды, потом действовать. Да и тащить тяжело будет, чего уж там.

Впрочем, порывы любопытства поглядеть, а вдруг чего интересного или полезного лежит в руинах практически полностью прошли, когда мне изредка начали попадаться останки тех, что когда-то пришел в эти места с огнем и сталью. Почему их? Возле облепленных плесенью останков какого-то бедолаги (растащенных, кстати, и изгрызенных) валялась, высыпавшись из давным давно насквозь прогнившего кожаного мешка, добыча грабителя, одного из тех, кто взявл на щит это селение. Кубки, безделушки — бери-не-хочу, не ленись, копайся во мху, собирай. Бронь и оружие человека съели тлен и ржавчина, а золоту и серебру ничего не сделается, да и нечисти местной оно тоже ни за чем не сдалось.

Я подобрал немало неплохих вещиц, машинально, просто из жадности, и, чтобы облегчить мешок, все же выложил обломок трофейныого меча. Он был мне, в принципе, уже ни к чему: до сих пор я неплохо управлялся секирой; нож же нашелся, пусть и говенный.

Хотя, больше чем самым красивым кубкам я был бы рад связке сушеного мяса.

Или рыбы.

Или низке грибов.

Или котелку густой, наваристой похлебки, в котором будет плавать шмат жирной свинины, размером не менее чем фут на фут. А заесть я это хотел бы головкой сыра, или даже двумя. И пиво! Много пива!!! Или, хотя бы, воды, чтобы болотом не воняла… И повторить все это, когда закончится. И копченый окорок чтобы был, лучше две штуки, а можно три, и немного овощей…

Почувствовав, что сейчас захлебнусь слюнями, я вышвырнул из головы все бесплодные мечтания.

И чем дальше я шел, тем чаще попадались мне подобные находки. Видать, неудачей набег закончился: хрен-то с ней, с добычей, но бросать на поле боя без похорон и тризны тела своих друзей, тех, кто стоял в одном строю с тобой, плечом к плечу, никто бы не стал. Не по-людски это, я так думаю. А по обычаям Нурдланда такое не считалось великим позором лишь в том случае, если хирд потерпел поражение, и хоронить павших было бы некому. А на добычу, что можно тут просто подобрать с земли, похоронив в уплату ее бывших владельцев, можно, пожалуй, немалое войско снарядить. Да что уж там, свой борг заложить можно, думается мне — казна любого конунга позавидует богатствам, что тут найти можно. Затык лишь в том, как сюда добраться, да как это вынести, не зря батя учил: поход окончен, не когда ты последнему врагу репу снес, а когда ты, сытый и пьяный, дома перед женами и друзьями добычей да удалью хвастаешься.

Но вот, кажется, и центр поселения. Сквозь завесу тумана проступают очертания исполинского дерева, я таких и не видел. Верхушку не видать, а толщиной, пожалуй ярдов больше десятка, если на глазок. Возможно, ошибаюсь — но ненамного. Таких гигантов в наших лесах не водится, сколько ж ему лет? И, за что сразу зацепился взглядом — листья.

Живые зеленые листья. А ветви лесной великан простирал над полянкой, покрытой живой же, с виду, совершенно обычной травой.

Не мокрым серым мхом, не желтой засохшей болотной соломой — это была мягкая луговая трава. И дерево и полянка казались совершенно чужеродными в мертвом городе. И ужасно притягательными — а то, устал уже от этого царства тишины, тлена и запустения.

Я потыкал рукоятью секиры заросли на полянке — с таким же успехом мог бы добиваться внимания от овощей на огороде у матери. Осторожно сделал первый шаг, будучи готовым, если что, сразу отпрыгнуть назад — ничего не произошло. И я пошел к дереву, держа секиру наготове, в готовности и к защите и к нападению.

Но секира мне не понадобилась, наоборот, пропало постоянное чувство тревоги, снедавшее меня последние дни. Я так с ним свыкся, что уже не обращал внимания, и это ощущение покоя и безопасности стало для меня великой неожиданностью. Будто мешок с песком с плеч свалился, который до того таскал много часов. Легкость душевная и веселие, короче говоря, присутствовать стали.

Но осмотрюсь, все же.

Хм, дерево как дерево, большое, разве что.

Трава как трава. Также ничего особенного.

Обошел дерево кругом, и обнаружил с другой его стороны чашу на постаменте.

Простая, без всяких украшений и резьбы, выполненная из снежно-белого камня с темными прожилками, она на три четверти была наполнена прозрачной водой. У меня же от ее вида пересохло в горле еще сильнее, чем было. Чистая, холодная даже на вид, абсолютно прозрачная — и это после болотной бурды, пускай и процеженной через ткань и кипяченой! Пить эту дрянь и думать при этом, какая нечисть до того мыла в ней ноги… Фу…

Определенно я хочу вот этой водички.

Искушение зачерпнуть воду ладонями, и пить ее, и пить, было невыносимо, но осторожность взяла верх. Я проверил жидкость всеми способами, которые мог вспомнить, пока не решился попробовать ее. И не прогадал. С первого же глотка по телу разлилось ощущение свежести: словно после долгой тяжелой работы окунулся с головой в прохладное море. Холодная, аж зубы ломит, с привкусом лесной земляники, и чего-то еще, вкуснее любого напитка, что я мог пробовать раньше (даже пива, сваренного Хильдой!), я хлебал ее, и не мог напиться.

Спустя немало времени, удалось оторваться. И то, в уже брюхе булькало. Наполнил из чаши все емкости, что у меня были — потяжелевший мешок заставил поморщиться. Потом огляделся и ничего не заметил.

А, какого, собственно, йотуна? Когда мне еще выпадет возможность вымыться, или постирать одежду? Хоть драугры на запах перестанут сбредаться со всей округи! Нехорошо, конечно, гадить в таком месте, но не думаю, что эта вода кому-либо кроме меня пригодится, а мне уж очень надо.

И я, разоблачившись, залез в чашу (секиру положил на бортик) — стало изрядно хорошо. Мне было чисто, прохладно, затянулись прямо на глазах все мелкие ранки и царапины, что я успел насобирать за время путешествия, перестали беспокоить синяки и потертости, рассосались шишки. Обратил, правда, внимание, что пока я полоскался — уровень воды в чаше здорово снизился, да и сама жидкость сильно помутнела (что, впрочем, неудивительно), а стоило бы заметить другое. Чем меньше оставалось в чаше этой чудесной воды, тем быстрее желтела и сохла трава на поляне, и, когда я, одетый в свежевыстиранную рубаху, поставил туда штаны (предварительно обколотив с них грязь о постамент), зеленым оставался крошечный пятачок под ногами.

Буквально взвыло вернувшееся чувство тревоги, и я, резко развернувшись, обнаружил летящий ко мне вот такой вот сюрприз. Эдакого «ребенка», с голубыми глазками и пастью, которой и драугр позавидует. Мне хватило ловкости смахнуть тварь подхваченной секирой, но удержать ее древко в руках уже нет: тварь, вцепившаяся в оружие, своей тяжестью вырвала ее у меня из рук, и улетела в туман, а я остался наедине с подкрадывающимися мертвяками.

Да, будь я нормально вооружен, я бы принял бой, и, наверное, имел бы шансы на победу… Но не с мясницким же ножом на драугра идти! А меч я, по тупости и невнимательности сломал, в чем теперь себя клял всеми гадкими словами, какие смог вспомнить. И я предпочел отступление: увернувшись от загребущих лап, норовивших заключить меня в крепкие дружеские объятия, я бросился на землю, пропуская над собой вернувшегося зубастого, и перекатившись к дереву, полез на него, со всей скоростью, которую мог из себя выжать. Лезть было удобно: сучья, трещины в коре были для меня не хуже лестницы в отчий дом, и я легко добрался до нижней ветви, располагавшейся в нескольких ярдах от земли. Преследовать твари меня почему-то не стали.