Свартхевди - северянин

А еще заметил, что шершавый и острый сучок, на который опираюсь коленом, впился уже довольно глубоко — замучаюсь потом занозы выковыривать, а не выковыривать если, так ведь загноится все…

Выковыривать.

Опираюсь? Да и шея уже не так трещит?

Ну да… Стою на карачках же. И это не веревка вдруг неожиданно дала слабину — это склонилась толстенная ветвь дуба, на которой можно было бы смело подвесить троих, таких как я, и еще парочку кого-нибудь покрупнее.

Радоваться чуду времени не было, сквозь свист и звон в ушах прорезался вой. Завывали уже совсем близко.

Я плохо помню дальнейшее: как с трудом ослабив удавку, вылез из петли, как полз на дерево, кажется, даже сорвался разок, слава Одноглазому, с небольшой высоты, рассадив в кровь спину о валежник; как, хрипя от натуги, втягивал онемевшее тело наверх, как можно ближе к вершине, и как темное пятно с двумя тусклыми зелеными огоньками, словно сгустившееся у подножия дуба, метнулось вверх, силясь достать меня смачно лязгнувшей пастью. Их много было, этих пятен, в глазах стоял туман, да и опустившиеся на лес сумерки не способствовали ясности зрения, так что, может быть, это вполне могли быть и волки.

Очень большие и прыгучие волки.

Очень упорные и голодные волки.

Весьма целеустремленные волки.

По крайней мере, обычные серые, те, которые в изобилии водились в землях благословенного Севера, на дерево за жертвой, как правило, забраться не пытались. Эти же не только пытались, но еще и неплохо в этом преуспели, охлаждать их пыл мне пришлось, как смутно помнится, дедовой наукой, проколов парочку самых назойливых древолазов длинными сосульками.

Как встретил утро и как добирался до деревни (не зная при этом дороги!) — не помню, а в памяти отложились лишь отдельные эпизоды происходящего.

Вот я, спотыкаясь, бреду по кажущемуся бесконечным лесу, а в бедре, в том, в которое молодой ослоух тыкал своим деревянным ножиком, словно поселился мелкий злобный карлик, и он устроил там себе кузницу, и развел огонь в горне. От него пульсирующий жар распространялся по всему телу, башка кружилась и мутило так, что двоилось в глазах.

Вот вываливаюсь на чистое место, и долго ковыляю куда-то, уже не разбирая дороги, пока за спиной не слышится стук копыт и человечий голос, что-то вопрошающий.

Следующее — бледное лицо Анны, склонившееся надо мной и обрывки речи, ее, и старого Тома:

…- Не знаю, что это, дай-ка глянем… — откуда-то издалека бормочет старик, а карлик, поселившийся в бедре, опрокидывает чан с расплавленным железом, и я становлюсь твердо уверен, что, вернувшись, совершил ужасную ошибку: лучше бы меня съели те волки. Да и в петле было не так уж и плохо.

Снова выныриваю из омута беспамятства.

…- Не получается… — кто заткнул мне уши ветошью? Плохо слышно! — Надо везти к Ульрику, в замок господина барона… жет и выживет…

Карлик в бедре беснуется, и я пытаюсь сказать, что не хочу к барону, и к Ульрику не хочу, кем бы он ни был. Хочу к волкам, или, на худой конец, чтоб добили, хоть поленом, но в получающееся сипение никто не пытается вслушиваться.

…- Вросло, похоже, и кровит, проклятая, не переставая…

Мне зажимают нос, и в рот вливается жидкость, приходится глотать. Ледяная горечь опускается в желудок, и карлик потихоньку начинает успокаиваться.

— Грузи осторожнее… Топор положи, нордман без него даже в кабак не ходил…

Конечно, не ходил! Это в родном борге можно все железо дома оставить, а тут хоть и привечают — но все же не дом отчий, я гарантирую это. Предки же ж велели правильно поступать в подобных случаях:

Муж не должен

хотя бы на миг

отходить от оружья;

ибо как знать,

когда на пути

копье пригодится *

Жалко, предки про глаза на затылке ничего не говорили. Придется отращивать, похоже, если жить буду.

Ну а топор — топор, это правильно. Если выживу и повезет встретиться с этими ельфами — обязательно их с ним познакомлю. А если не довезут, куда там они собирались, то хоть сдохну с оружием в руке. Валькирию за таким, конечно, не пришлют, но и из Чертогов Павших не погонят.

Надеюсь на это.

Телегу трясло на ухабистой дороге так, что я чуть не откинул копыта. Сил придавали лишь ощущение гладкой полированной рукояти под рукой, да поток матюгов, вырывавшийся из глубин моей души на особо высоких колдобинах, адресованных всем ушастым вместе, и двум ублюдкам в частности. Нехорошо, конечно, честному дренгу осквернять уста свои бранью (слишком часто), но у меня уважительная причина.

Ну и Одноглазого поминал, не без этого.

Я не просил Отца Битв унять боль или покарать врагов — с этим карл должен справляться сам. Болит — терпи, врага встречай железом, ибо так велел сам Бельверк, а значит это единственно правильно. Проиграл сегодня — отомстишь завтра, все в руках самого человека. И уж тем более не просил его сохранить мне жизнь: суровый владыка Севера не слышит таких молитв, нет, просил его дать мужества, и не отказать в месте за столом на вечном пиру, и в строю небесного хирда, когда настанет конец времен.

На ночевку снова угостили дурманящей дрянью, удалось хоть немного отдохнуть, а к следующему вечеру мы прибыли.

Собственно о прибытии меня уведомил поток жуткой вони, нахлынувший с порывом ветра, словно морская волна. Будто в поганую кадушку, многие дни неопорожняемую, вывалили отходы скотобойни, и выставили на солнышко дозревать. Батя рассказывал — такое иногда лилось со стен осаждаемых городов, и, по его словам, обычный воин, попавший под такой дождик, боевой дух и молодецкий задор терял надолго. Аромат был столь свиреп, что остатки дурмана из меня вышибло, словно ударом клевца. Даже настырный карлик в бедре на несколько мгновений угомонился, видимо, также сраженный наповал, что позволило мне, ухватившись за борт телеги, чуть приподняться и оглядеть окрестности.

Перед нами возвышалась серая громада замка. Довольно высокие, кое-где поросшие плющом стены с квадратными зубцами показались мне много выше, нежели были в родном Лаксдальборге, и внушали уважение. Хотя нет таких стен, которые устояли бы перед силой северных храбрецов! Источником же вони, сокрушающей мой нос сильнее, чем мог бы кулак братца Орма, служил замковый ров. Когда-то он был проточным, служа как средством защиты, так и источником воды для нужд обитателей замка, но теперь ров зарос, закис, и превратился в огромную канаву, в которую обитатели замка сливали нечистоты.

И как только люди могут здесь жить…

Дикари, что с них возьмешь. Где гулять — там и срать.

Старика Тома в замке, как оказалось, неплохо знали, и телегу в ворота пропустили без лишних вопросов.

— К Ансельму? На опыты везешь покойничка? — заглянул в телегу небритый местный дружинник. Вислоусый, с торчащими из-под шлема сальными патлами, в кожаной броне, чем-то подбитой с внутренней стороны, он дышал на меня жутковатой смесью крепкой луковой похлебки и перегара и вонял, как стая козлов. Они тут хоть когда-нибудь моются? — Он не подгнил у тебя, случаем, а то, выглядит плохо?