Свеча над пропастью

– Государство нынче бедное, – вздохнул руководитель «конторы».

– Не будем о грустном, – умоляюще произнес Верников. – Итак, за нового центуриона нашего города! Надеюсь, мы подружимся.

– Хорошие люди должны дружить, – дипломатично ответил Онежский. Правда, он не выпил, а просто пригубил, несмотря на недовольные возгласы: «До дна! До дна!» Руководитель «конторы» пробурчал:

– Настоящие мужики так не поступают.

– Каждый пьет в меру своих возможностей, – примирительно заметил Верников. – Я, Виктор Иванович, ознакомился с одной из ваших статей, любопытно, доложу вам, любопытно. – И руководителю «конторы».
– Денис Денисович, вы не знакомы с теорией господина Онежского? Он утверждает, что любой убийца – человек с больной психикой. И что его можно опознать по определенным нормам и стереотипам поведения. Такого интересного специалиста я бы пригласил к себе, в свою фирму. Но не будем пока о делах. Вы видели выступление Глории?

– Нет. Но сейчас посмотрю на ваш бриллиант. Кстати, кто она? Откуда?

– Жена нашего главного архитектора. Вон он сидит с товарищем через два столика от нас. Нет, нет, не постоянно жующий толстяк, а тот, что рядом с ним.

Муж танцовщицы был полной противоположностью своему соседу: худой, с осунувшимся печальным лицом, в котором, однако, проглядывало благородство.

– Глория выступала в Санкт-Петербурге, – продолжал Верников. – Однако Михаил (ее муж) уговорил ее приехать к нам в Алексеевск. Я ее видел еще в северной столице, она поразила меня и специально для Глории я построил этот клуб. Назвал его «Волшебный сон». Знаете почему? Потому что Глория – это и есть волшебный сон!

Онежский посмотрел на Дмитрия и вдруг начал догадываться: она ему безумно нравится. А может они любовники?

Свет в зале стал потихоньку гаснуть, шум в баре сразу стих, воцарилась тишина, в которой ощущалось… напряжение. Все ждали чего-то необычного, и это ожидание невольно передалось Виктору, по его жилам, будто, пробежал электрический ток.

А затем грянули первые аккорды, несколько лучей упали на небольшую круглую сцену, вспыхнул экран, и появилась проекция удивительного по красоте сада;

деревья, казалось, застыли здесь в вечном цветении, благоухали цветы, от ярких красок которых рябило в глазах; подпевая в такт музыке волшебными голосами, порхали птицы; то тут, то там мелькали бабочки, когда камера приближалась к ним, перед зрителями возникали их крылышки, расцвеченные самыми невероятными узорами. Между деревьями – дубами, кипарисами, пальмами прогуливались животные. Кого только здесь не было: грозные короли звериного мира львы и стройные красавицы лани, блистающие красным золотом шкур лисицы и юркие зайцы, и многие-многие другие – все мирно уживались в этой чудесной долине Доброты.

«Очевидно, имеется в виду райский сад», – подумал Онежский.

Но вот среди царства Красоты появилось самое прекрасное Божественное творение – Женщина! Виктору показалось, что он оглох, и не удивительно, зал раскололся от аплодисментов. К зрителям вышла Глория.

Сначала Виктор решил, что она обнажена, но нет, ее нагота – обман, тело танцовщицы плотно облегало полупрозрачное трико, которое словно подчеркивало совершенство божественной фигуры. Онежский, как бы невзначай, перевел взгляд на Верникова; глаза Дмитрия были прикованы к сцене, губы что-то шептали, но различить этот шепот было невозможно.

А Глория вспорхнула и, подобно птице, полетела по сцене. Улыбка ее была чиста и невинна, движения – легкими, плавными и дополнялись шанэ, батманами, пируэтами. Сколько же в ней грации, изящества, будто совершенная женщина – прародительница Ева спустилась к современным людям, дабы подарить им хотя бы частицу своего совершенства.

Но ведь это и есть Ева, ее прообраз!

В музыке зазвучали тревожные аккорды, луч прожектора скользнул вверх, Виктор увидел, что прямо с колосников по лиане спускается огромный Змей, чешуя которого сверкает и переливается, точно украшенная крохотными изумрудами. Змей внимательно и упорно смотрит на Еву, а она, вместо того, чтобы бежать, сама не в силах оторвать взора от необыкновенного создания. Дерзкий гипноз продолжается. Тело актрисы становится мягким, податливым, Змей обвивает его, и в руках пленницы, словно невзначай, оказывается золотое яблоко. Ева по-прежнему смотрит на совратителя с доверчивой улыбкой, потом откусывает кусочек и глотает.

Аккорд в оркестре прозвучал так, будто удар ножа оборвал чью-то жизнь. Скрипки, тихо рыдая, уступили место медным инструментам. На лице Евы, сменяя друг друга, проносятся недоумение, беспокойство, стыдливость. Она с тревогой осматривает свое обнаженное тело и отчаянно ищет, чем бы прикрыть его. Спокойствие и умиротворение навсегда исчезли из ее глаз, теперь их переполняет страх.

И вот перед нами уже другая Ева: ее движения стали резкими, порывистыми. Как будто сжигаемая неистовым огнем, она мечется, мечется, хочет увидеть совратителя Змея, однако исчез враг рода человеческого, оставив ей долгие, неисчислимые страдания.

Ева вновь улыбается, но в той улыбке проскальзывает что-то порочное. Она извивается, становясь подобием Змея, вихрем проносится по сцене и, наконец, застывает в позе отчаяния. Луч прожектора впивается ей в лицо, и зрители видят застывшую на нем маску ужаса.

Танец закончен, а зал несколько секунд приходит в себя и только после этого взрывается новым оглушительным громом аплодисментов, возгласами: «браво!», «бис!». Глория уходит, потом снова появляется, укутанная темной материей, снова кланяется. И так несколько раз, пока не исчезает за кулисами. Среди громких реплик: «Бесподобно…», «Великая танцовщица!..», «Как поставлен номер!..» и прочее, Виктор слышит простой вопрос Дмитрия:

– Ну, как?

Вопрос обращен к Онежскому. Что можно ответить?

– Блестящая женщина! Высочайший мастер.

– Вы абсолютно правы, – в словах Верникова вдруг послышалась некая грусть. – Она обычно открывает шоу. Танцует всего один танец. Иногда – два. Представление продолжится, но вряд ли вы сможете его смотреть. Все слишком буднично и неинтересно.

– Обычно ударный номер запускают в конце любого представления.

– Правильно. Но таково ее условие…

Номера следовали один за другим: фокусники, певцы, пародисты и т. д., однако у Виктора сложилось ощущение, что никто особенно не смотрел на сцену. Все вспоминали Глорию. Верников подозвал официантку, тихонько прошептал:

– Еще не ушла?.. Да, да, букет! Самый большой и красивый.

– Пригласите ее за наш столик, – предложил Виктор, которому так же не терпелось познакомиться с Глорией.

– Она не придет, – сухо ответил Дмитрий.

Разговоры о танцовщице как-то сразу прекратились, а спустя некоторое время, все вспомнили о позднем времени, о завтрашних делах и разошлись. Провожал Виктора Григорий Семенович, который опять без видимой причины заливался смехом, и, как бы между прочим, заметил:

– Хороший вечер. Такие знакомства вам не помешают.

– Не помешают, – согласился Онежский.

– Хотя… Вы, вероятно, не собираетесь долго у нас задерживаться?

– С чего вы решили?

– Не смешите, Виктор Иванович, молодой, карьерный человек, умеющий вести себя в любом обществе. Из таких как вы, выходят Генеральные прокуроры.

– Не преувеличивайте моих достоинств.

– Правда, правда. Кстати, вы ведь учились с одним из наших сотрудников? С Цветковым Сергеем Владимировичем?

– Да.

– Между нами: ваше мнение о нем?