Свечи духа и свечи тела, Рассказы о смене тысячелетий

Он сам помог мне.

– Ты веришь в судьбу?
– Мишель подмигнул.
– Иду я здесь, а навстречу, блядь такая, кошка. Я и так, и по-другому, но успела все-таки дорогу перебежать, манда с ушами. И, представь, через час я потерял спички. Ну как после такого не верить в судьбу?!

Я растерялся. Если наша встреча и дальше так пойдет, то не то что признания не будет, но в конце он меня вообще духовно удавит.

Мишель задумался. На всякий случай я пересел подальше.

Вечерело или рассветало, не знаю, московское время загадочно. К дому подъехал мусоросборник и стал разворачиваться. И без того нервы на пределе, а тут еще татарин на проклятой машине издает дикие звуки, один инфернальнее другого. Я решил теперь весь мусор дома сжигать в пепельнице, а сборщику я больше ничего не отдам!

– Хорошо, попробуем иначе, - Мишель снова подмигнул мне.
– Скажи, Игорек, ты любишь кататься с горы на санках с воплями?

– Нет, Мишель, я человек домашний, у меня совсем другие забавы и цели.

Мишель посмотрел на меня недоверчиво.

Неожиданно появился кот, гордый и умный. Мишель тут же схватил его и стал выкручивать ему все члены сразу. Кот орал, но Мишель знал свое дело, и скоро кот уже не мог орать. Вдоволь наиздевавшись, Мишель отпустил кота. "Это ему за спички, - объяснил он, - так надо! Судьба!" Пришла жена, забрала кота и отправилась зализывать ему раны.

– Ну, что нового, Мишель?
– Я уже начал привыкать к нему, такому грозному, но такому притягивающему.
– Как дела? Как жизнь?

– Скажу тебе откровенно, как другу. Плохо все, - ответил Мишель, и две, нет, три, все-таки две глубокие, как противотанковые рвы, морщины легли на его серый лоб.

– Не расстраивайся, Мишель, а пойдем лучше мальчика смотреть. Недавно родился, - похвастался я.
– Хорошее дитя, не пожалеешь. Тут недалеко совсем.

И мы пошли смотреть нашего ангела и спиногрызика; жена не пускала, говорила, что уснул едва, но Мишель настаивал, обещал не шуметь, жена пропустила. "Какой мальчик!
– восхищался Мишель.
– Ах, мальчик какой!", жена растрогалась, а Мишель помолчал немного и сказал: "А ведь когда вырастет станет гадом!" Жена выгнала нас с позором.

– Игорь, а давай купим много-много водки и поедем к бабам, - воодушевленно предложил Мишель, когда мы снова остались только вдвоем.

– Ты романтик, - вздохнул я, - мы уже так больше не умеем.

– Тогда расскажи что-нибудь, - попросил Мишель.

– Мишель, представь, тихий вечер, полупустой автобус, летнее солнце заходит, что еще надо? Рядом мама и сын, мама спрашивает: "Ты жить хочешь?", сын отвечает: "Да", и все это так спокойно-спокойно, ни крика, ни шума, интонация теплая. Я похолодел, как столб на морозе. И только через две минуты, когда внутри уже все оборвалось, я понял. Я все понял, Мишель! Мама, осматривая сына с головы до ног, спросила: "Ты кушать хочешь?", а "ш" - это же редуцированная "ж"! Мишель, не знаю, как там у тебя с русским языком, не навяз ли он тебе, все эти шипящие, свистящие и беглые гласные, вот первый слог "ку" и пропал! А я, а ты, а мы только ведь ждем, где очередной речевой диссонанс вот она, вся правда, Мишель!

Мишель поморщился.

– Прости, Игорь, но я ничего не понял, - жалобно произнес он.

– Потому что ты мудоеб, - я рассердился, нельзя же быть таким тупым такому человеку.

– Значит, первый слог пропал?
– Мишель готов был заплакать.

– Пропал, Мишель, пропал, как твои спички, - и я погладил Мишеля.

– Нет, я далеко не мудоеб, но могу же я не понимать чего или не могу, ведь я же не святой.

– Правильно, Мишель, ты не святой, ты - мудоеб, - мне стало жалко Мишеля, я прижался к нему, - вообще мы все мудоебы, Мишель.

Мы поцеловались.

Потом отпрянули.

Потом еще раз поцеловались и снова отпрянули.

Потом поцеловались и уже застыли.

Может ли человек, неоднократно читавший Шестова, любить не очень красивого и не очень умного пожилого мужчину с беспорядочно торчащими из левой ноздри волосками, к тому же еще и тирана?

Вот и я не смог. И мы окончательно отпрянули. Итог нашей встречи был теперь совершенно непонятен.

И тут мы услышали, как заревел наш маленький ангел и бесконечный засранец. Жена взяла его на руки, долго ходила с ним по комнате, напевала идиотское баю-бай, потом не менее идиотское что-то блатное, но мальчик ревел все страшнее, уже стекла дрожали, соседи внизу проснулись, неужели снова пеленки менять?! Жена со слезами на глазах бросилась ко мне: "Спаси и помоги, у ребенка пропали любимые игрушки - волчок, веревочка и доллар!". Мишель, я строго посмотрел на него, где ты - там и волчок, а где волчок - там и доллар, но скажи: веревочка тебе зачем?

– Не знаю, - Мишель сжал губы, - красиво!

Веревочка - и красиво! Тоже мне первый луч на центральной главе Покровского собора! Мишель, ты - хитрая бестия, ты тонкая штучка, но меня не проведешь, я твои приемы знаю, я твои хитрости перед сном учил, колись, подлец!

– У меня, - Мишель тщательно огляделся, - есть враги. Волчком я их отвлекаю, доллар - для засады, веревочка - для расправы.

Чтобы у Мишеля были враги? У моего Мишеля? У этого чуда с волосками из левой ноздри? Где они? За что? Да как им только не стыдно обижать его?

Жена вцепилась в Мишеля, чтобы он игрушки отдал, Мишель испугался, я отвел жену в сторону и приласкал: "Глупенькая, это же Мишель! Сам! С ним так нельзя, вспомни кота, с ним по-другому надо, я уже знаю, как, иди к ребенку, ему же всего месяц, или полтора, или год - не помню, зачем его одного оставлять? А здесь я сам все улажу". Жена не поверила и, рыдая, убежала.

Мишель прилег, я тоже хотел, но ведь у нас теперь точно ничего не получится.

Поэтому я остался стоять.

Мишель попытался снять носки, не смог, сняли вдвоем, но от этого стало еще хуже - в комнате прочно установился запах прогнившей соломы.

– Ты бы хоть носки стирал. Или ноги мыл, - сказал я Мишелю.

– Времени нет, - уклончиво ответил Мишель.

– Мишель, а тебе что больше нравится - моментально замерзающие девушки зимой или постепенно потеющие женщины летом?
– терпеливо и мягко спросил я Мишеля, потому что терпение и мягкость - вот два лучших подхода к Мишелю, а их симбиоз, я надеялся, непременно должен дать ожидаемый результат.

– Игорек, врать я больше не могу, устал, но Сурикова я очень люблю, особенно одну там на заднем плане в платке. Вспоминаешь?

Никакого Сурикова я никогда не видел, но на всякий случай понимающе, разумеется, кивнул.

– Вспомнил? А еще прибалты, вот беда...
– Мишель, кажется, растаял и стал говорить о сокровенном.

– Мишель, солнышко, пошли ты их всех на хуй, - посоветовал я ему от чистого сердца.

– Всех?!
– не поверил Мишель.

– Конечно, всех, а прибалтов - в первую очередь, проживем как-нибудь без их любимого тмина, - я решил вызвать Мишеля на полную откровенность.

– Как же я сам раньше не догадался?
– Мишель просветленно крутил в руках веревочку.
– И им будет легче, и мне спокойней. А приватизация? А союзный договор? А конвертируемость рубля?
– снова разволновался он.

– Проще надо быть, Мишель, - я старался как мог успокоить его, - ближе к природе, к лесу, к воде, к газу, а это все как-нибудь само, само, само...
– и я потянул веревочку к себе, - Мишель, отдай, Христом-Богом прошу, ребенку веревочку, он без нее не уснет и на горшок не сядет, доллар - ладно, фонду милосердия для бедных переведешь, а веревочку - отдай, Родиной молю, волчок бери себе, пригодится, у тебя враги есть, тебе он для дела нужен, но только веревочку отдай, - и я упал перед ним на колени, - Мишель, мне ничего не надо, ни выезда, ни въезда, уже все равно, только веревочку верни!