Свечка. Том 1
Шрифт:
– Ничего нет, ничего нет, одни бусы остались! – возмущался Басс.
Успокоившись, он предложил тебе выпить еще, но ты отказался. Академик выпил сам и, повернувшись к тебе, спросил, заглядывая в глаза:
– Так что же она вам тогда сказала?
Ты сразу понял, о чем речь, и, кашлянув, повторил, слово в слово, сказанное старухой в день, когда начала рушиться твоя жизнь.
– «Кто, если не он?»
– Как-как? – заинтересовался Земляничкин.
– Она все время повторяла: «Кто, если не он?» – сказал ты.
Земляничкин не понял и посмотрел на озадаченного своего друга.
– Гм, – мотнул головой Бассс и попросил уточнить: – «Кто, если не он?» или «Если
Ты задумался, вспоминая, но точно вспомнить не смог и спросил:
– А разве тут есть разница?
– В первом случае это, так сказать, вольное прочтение, а во втором – точная цитата: «Если не Он, то кто?» – Басс замолчал, вопросительно глядя на крышку гроба, за которым скрывалось лицо человека, однажды задавшего этот вопрос, словно ожидая, что Клара Ивановна Шаумян подтвердит сейчас сказанное тобой или опровергнет.
– И именно этот вопрос привел вас сегодня к ней? – спросил академик.
Ты подумал и ответил:
– Ну, в общем, да…
Теперь Басс смотрел на тебя точно таким же взглядом, как только что смотрел на гроб, и ты смутился.
– Да никто, никто, никто! – воскликнул вдруг он. – Это же элементарно – никто! Иов, Книга Иова… Знаете, что сказал о ней Честертон? Это точная цитата, у меня, как вы, надеюсь, заметили, хорошая память. Так вот: «Значение Иова не выразишь полно, если скажешь, что это самая занимательная из древних книг. Лучше сказать, что это – самая занимательная из книг нынешних». Из книг нынешних! А почему? Да потому, что Иов был первым атеистом, который заявил об этом талантливо и страстно. Настолько талантливо и настолько страстно, что составители Библии не смогли оставить в стороне этот даже для них древний текст. Помните, как Иов начинается? Нет, конечно?
«Был человек в земле Уц». Вообще-то, правильно – Уз, но я сейчас не об этом…
Человек, просто человек!
Не еврей – как и армян, нас тоже еще на свете не было.
И он первым усомнился в существовании Бога.
«Кто, если не Он?»
Какой страшный вопрос!
Вопрос, ставящий на колени! Даже нашу несгибаемую Клару, кажется, поставил… Ай-ай-ай! – Глядя на гроб, Басс укоризненно покачал головой и продолжил:
– А ответ-то простой, простейший, элементарнейший: «Никто!»
Вы, конечно, не читали книгу Рижского, которая так и называется «Книга Иова»? Не читали? Ну, конечно… Она в девяносто первом вышла, мертвое время, ее даже не все специалисты тогда прочли… Моисей Иосифович, сибиряк, мой друг…
«Был человек в Земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла». Непорочен – да, справедлив – конечно, и, несомненно, удалялся от зла. Но не богобоязнен – это позднейшая вставка, Рижский это блестяще доказал. Иов – атеист, предтеча атеизма! Почитайте, почитайте обязательно! Подарить ее вам я не могу, у меня ее здесь нет, но зато есть другая. И вот ее-то… – решительным жестом Басс вытащил из портфеля здоровенную, толстенную, тяжеленную книгу, раскрыл, выхватил из кармана ручку, быстро и размашисто что-то написал на форзаце, после чего захлопнул обложку и протянул тебе.
Ты принял ее, с трудом удержав в руках.
Книга была больше и тяжелей золотого тома «Войны и мира».
Ты посмотрел на обложку и прочитал: «Большой атеистический словарь под редакцией академика И. И. Басса».
– Я посвятил ему тридцать лет своей жизни, – проговорил Басс с тем же горделивым выражением, с каким рассказывал о своей молодой жене.
– Он был напечатан в августе девяносто первого, – многозначительно и иронично сообщил Земляничкин.
– Так ты же тормозил его выход. Каждую статью
утверждал. – Басс изобразил на лице обиду.– И получилось – никому не нужен…
– Ну, почему никому?.. – Глянув на тебя, Басс проговорил напутственно: – Я верю, что эта книга развеет все ваши сомнения.
Басс и Земляничкин заговорили о чем-то своем, а ты смотрел на них с застенчивой завистью. «Вот люди, – думал ты, – не верили, не верят и никогда не будут верить. И потому в своей прямоте и последовательности определенны и тверды… А ты – все время сомневаешься, мнешься, ни к какому берегу не прибьешься, болтаешься, как…»
За время, проведенное у гроба незнакомого человека вместе с незнакомыми людьми, не то чтобы забыл, кто ты, но ни разу не вспомнил о своем бедственном положении, о том, что находишься в бегах, что тебя ищут, ловят и что будет, когда найдут, поймают… Да что там! Кроме момента, когда пришлось выступать, ты не вспомнил даже об Антонине Алексеевне Перегудовой, которую никогда не забудешь. Переполнявшая тебя утром сила не то чтобы исчезла – под воздействием увиденного и услышанного она переплавилась в какое-то новое вещество, точнее – чувство…
Как назвать его?
Покой?
Может быть…
Но неужели его рождало присутствие покойника?
Думать об этом не хотелось, и ты переключился на своих милых спутников.
Земляничкин гладил по головке спящую маленькую Клару и улыбался, и, глядя на них, Басс тоже улыбался, быть может вспоминая свою юную жену.
«Вот люди, как говорится, сильные мира сего.
Были…
А теперь едут с тобой в старом ритуальном автобусе – два забавных старичка.
Что это?
Это – жизнь…» – успокоенно думал ты в хмельном благодушии и смирении перед дорогой, в которой ничего не выбираешь и себе не принадлежишь.
И когда взгляд падал на гроб, ты не отводил глаз, а продолжал смотреть с тем же покойным чувством.
«А это что?
Это смерть…
Чем она отличается от жизни?
Да, по большому счету, ничем…
И там, и тут – тайна… Тайна жизни, тайна смерти…
“Кто, если не Он?”
Может быть, Басс и прав, хотя…
А что означали ее слова, которые она повторяла тогда на лестничной площадке: “В Городище детки: безручки, безножки, безглазки, безголовки…”
Что это, что?
Ты не узнаешь этого, и никто никогда не узнает.
Есть тайна жизни, есть тайна смерти, и вместе они представляют одну большую тайну, в которой человек барахтается, словно амеба в прогретой солнцем придорожной луже – барахтается, барахтается, барахтается, ничего не понимая, от рождения до смерти, амеба, созданная не для того, чтобы понимать, а только чтобы барахтаться…» – думал ты.
Сварганенные из остатков старинной ковки, железных стояков и гнутых прутьев, изысканно-убогие ворота кладбища были увешаны, как вход в торговый центр, аляповатыми рекламными щитами, среди которых размерам и цветом выделялись охранное агентство «Цербер» и похоронное бюро «Танатос».
Гуляющий у кладбищенской ограды ветер картинно развевал белые волосы на голове академика Басса, делая ее нечеловечески большой.
Он стоял на брошенной бетонной плите, как на подиуме сцены, в позе артиста, декламирующего поэму Маяковского «Хорошо!».
– «И вот, Господь пройдет, и большой сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь…»
Несомненно, он делал это, чтобы скоротать время до начала похорон и привычно покрасоваться.
– «…после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь, после землетрясения огонь, но не в огне Господь…»