Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06

Но час пробил. Мне на работу пришло письмо, отправленное «Живанём, инкорпорейтед». Компания информировала меня, что впредь я обязан следовать программе тотального воздержания, к письму присовокуплялся план строгой диеты. Перенасыщенная холестерином кровь отхлынула от моих округлившихся щек, и я поспешно позвонил в офис «Живанём, инкорпорейтед» убедиться в отсутствии ошибки. Когда же худшие опасения подтвердились, я извлек из большого холодильника в подвале изрядное число замороженных сочных фруктовых пирогов с творогом и отправил в мусорку. Туда же последовали блоки сигарет с высоким содержанием смол.

Мрак ночных кошмаров тех недель и месяцев не поддается адекватному описанию. Я стал угрюмым, раздражительным, желчным и совершенно неспособным радоваться жизни. Огрызался направо и налево, даже съязвил в ответ почтенному, пожилому, уважаемому человеку — президенту Хинклю. Он был настолько потрясен этим ничем не оправданным и неожиданным оскорблением, что не стал мне, так сказать, сразу рубить голову с плеч. Только в его глазах с красными прожилками заблестели слезы.

Я зашел слишком далеко.

Дакворс пригласил меня для частной отеческой беседы.

— Как ни велика ваша ценность для университета, не стоит испытывать судьбу, — предостерег он. — Вы рискуете оказаться на улице безо всяких рекомендаций.

— Как это так? — огрызнулся я. — А как же тогда бессрочный нерасторгаемый контракт?

— Несовместимое с приличиями поведение дает вполне законные основания для разрыва отношений в одностороннем порядке, — сказал Дакворс.

Я закрыл лицо руками.

— Дакворс, что со мной случилось? — зарыдал я. — Когда-то ведь я был довольно славным парнем. Порой бывал, конечно, не в настроении, но часто улыбался, даже всем встречным детишкам и пожилым дамам.

Дакворс вздохнул.

— Это моя вина, — сказал он. — У вас типичный случай синдрома «Живанём, инкорпорейтед». Я не учел, что будет происходить, когда человек, который проводил свои дни в сибаритских оргиях, внезапно низвергнется в прежнее земное узилище скудного существования. Часть наших клиентов отказалась бросить свою насыщенную жизнь, и тем самым они подписали себе приговор. Однако большинство, как и вы, превратилось в раздражительных мизантропов.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, проникая в самую Душу.

— Примете ли вы мои извинения? — спросил он.

— Никогда, — твердо ответил я. — Это ваша вина. И вам придется приложить все свои гениальные творческие способности, чтобы вывести нас из этого тупика. Вам не постичь силы наркотического пристрастия к холодной индейке с баварским сметанным пирогом. Я не могу оторвать взгляд от переполняющих пепельницы размякших окурков, будто это бесценные алмазы. Помогите мне, Дакворс, — воззвал я. — Пожалуйста, помогите мне!

Тут к моему крайнему замешательству я осознал, что обрушиваю кулаки на подушки офисного дивана, а по моим щекам текут крупные слезы.

Дакворс старался успокоить меня, и я заметил выражение решимости в его темных глазках, что не предвещало ничего хорошего любой самой неразрешимой проблеме. Несколько недель до него нельзя было дозвониться. Я пришел к убеждению, что он бросил меня под обстрелом на поле боя. Отчаявшись, я был уже на грани присоединения к группе сражающихся под знаменем взбитых сливок, когда раздался звонок.

— Срочно зайдите ко мне в лабораторию, — сказал Дакворс. Уйма уверенности звучала в его словах.

— Вы хотите сказать…

— Вашим мучениям пришел конец, — перебил он меня.

Я спотыкаясь несся на всех парах по накуренным коридорам, пока не ввалился в лабораторию Дакворса. Его взъерошенная голова была наклонена вперед, а взгляд вперялся в некое устройство, напоминавшее изогнутую детскую пустышку. Оно соединялось проводами с кассетным магнитофоном, лежащим на лабораторном столе.

— Что это за ерундовина? — спросил я.

— Не задавайте глупых вопросов. Просто поместите эту пустышку в рот так, чтобы она касалась языка.

Дакворс заботливо, словно начинающему родителю, показал мне, как брать эту штуку в рот, чтобы не задохнуться. Затем направился к холодильнику и вернулся с тарелкой.

— Я хотел бы, чтобы вы всё это съели, — твердо сказал он. — Пустышка, должно быть, создаст некоторые неудобства. Но, употребляя маленькими кусочками, вы справитесь.

— Баварский сметанный пирог? Пожалуйста, дружище, не будь таким бессердечным. Если бы ты только знал, чего мне стоило от него отказаться.

— Ешь, — скомандовал Дакворс безо всяких сантиментов.

Я отламывал маленькие кусочки и в обход пустышки проталкивал их в горло. Упоительность ощущения была почти непереносимой. Тут я заметил, что Дакворс включил свой магнитофон.

— Что это вы делаете? — промычал я, как из кресла дантиста.

— Записываю биопотенциалы ваших вкусовых рецепторов, — сказал он спокойно. — Эта уникальная пустышка — в действительности регистрирующий электрод. Он может также использоваться для стимуляции.

В моих глазах вспыхнула надежда.

— Дакворс! — вскричал я. — Вы воистину гений! Значит, записав таким образом биопотенциалы своих собственных нервных клеток, я могу прокрутить запись и стимулировать вкусовые рецепторы в нужной последовательности, когда бы ни возжелал насладиться? Самые изысканные радости обжорства можно будет получить, ни крошки не беря в рот?

— Именно так. И если мой анализ корректен, то метод сработает и для курения. Так что расслабьтесь и наслаждайтесь этим реальным массивом кондитерских изделий с кремом, пока у вас есть такая возможность.

Я так и сделал, и последняя в этой реальности чревоугодническая оргия показалась мне по-особому восхитительной. Когда все кончилось, я блаженно выдохнул, и тут меня осенила соблазнительная мысль.

— А можно сделать нечто подобное в области любви?

— Неблагодарный, — сказал Дакворс. — Не отвлекайтесь от ваших вкусовых бугорков.

И, сообразно этому замечанию, хотя и с некоторым внутренним сопротивлением, я так и сделал.

Тэд Вильямс УТКА МСЬЕ ВЕРГАЛАНА

_{F&SF, September 1995.}

_{Перевела Таисия Бланк}

Он положил на стол полированную шкатулку розового дерева, подошел к каждому окну по очереди, плотно задергивая шторы, стараясь не оставить и щелочки. А когда развел огонь и поставил чайник на почерневшую плиту, то снова приблизился к столу. Открыв шкатулку, он замер — на лице его промелькнула улыбка. При свете свечи содержимое шкатулки мерцало и переливалось.