Свержение ига

Толпа одобрительно загудела. Тут Курятник совсем вскипел, птицей взлетел на помост и зашёлся в крике:

— Да как у тебя язык повернулся такое говорить, козёл вонючий? Тебе первый боярин новгородский чуть не кланеца, а ты с ним, как с вором, да я тебе... — У него перехватило горло, и он подскочил к Федоту. Не заслони того помостная стража, показал бы, верно, то, на что не хватило слов.

В толпе начали ухмыляться:

— А и суров первый болярин, хоть к амбару выставляй!

— Цтоты, своих перекусят. Такого гостя держи на погосте...

Вечевой дьяк принялся тихомирить толпу, замахал позвонцом. Вышел вперёд посадник Юрий Андреевич и заговорил своим негромким голосом:

— Великий князь московский и наш государь прислал сказать, цто хоцет свою пскопскую вотцину жаловати и боронити по доброй старине, цто обид на мужей псковиц не держит. А ныне взял свою новгороцкую вотцину, понеже много там обид ему вышло и кривда меж людем новгороцким ходить стала.

— Врёшь! — рванулся Курятник уже к посаднику. — Не взял и не возьмёт!

— Гонец с Новгорода пришёдцы, — невозмутимо сказал Юрий Андреевич и уступил место молодому парню в синей чуге.

Тот, не смущаясь множества народа, зачастил:

— Решили вятшие новгородцы велика князя к себе не пущать и затворились в детинце. Тады великий князь приступил с пушкам да как пальнул, цто у боляр шапки с голов слетели. Вознамерились они тады выйти с детинца, цтоб в поле бица, а войско новгородиц не схотело того. Тады пришлось им растворица и на милость государя отдаца...

Не стерпели тут псковичи, перебили словоохотливого гонца и с гневными криками набросились на новгородских посланцев:

— Новгород в государевой власти, а вы к королю побегли! Поцто нас к крамоле притужаете?

— Покарать изменников!

— Спустить шкуру кнутом да Федотке на выделку, цтоб более не лаяли!

— Бей новгороцких!

Стража с трудом сдерживала напирающую толпу.

— Стойте! — громко крикнул князь-наместник Шуйский, потрясая каким-то списком. — Государь приказал взять послов под стражу и прислать к нему для суда. Может, через них другое воровство вскроется.

Нет, не послушались псковичи князя-наместника, всё ближе подступали они к новгородцам, сгрудившимся у помоста тесной, испуганной кучкой. Вдруг выскочил от них боярин с лицом святого угодника и воскликнул:

— Братья, опомнитесь! Пошто тушите огонь вольности? Пошто не вздымаетесь на битву с тираном? Господь...

Брошенная из толпы снежная грудка сбила шапку, осекла боярина на полуслове. Он взглянул на озлобленные лица и в отчаянии закрыл лицо руками. Меж его тонкими пальцами просочилась влага — то ли слёзы, то ли талые снежинки.

Взошёл на помост епископ. Он никак не мог узнать покорную паству и начал призывать к спокойствию разбушевавшихся горожан. За общим шумом мало кто слышал пастыря, и тот сокрушённо развёл руками — елеем пожар не потушишь. Кто знает, чем бы кончилось вече, если бы вдруг не раздался глухой вздох вечевого колокола. Глянули вверх, а там новгородский боярин — угодник. Как уж пробрался туда, никто не видел.

— Господи! — крикнул он, простирая руки. — Надоумь заблудших, предающих свою волю. Прими мя в светлое своё царствие!

Да так и кинулся со звонницы.

Толпа ахнула и затихла. Смерть всегда полна таинства, а такую, нежданную и беспричинную, расчётливым псковичам и вовсе было не понять. Крестились и перекидывались вполголоса:

— Воли ему не хватало, всё её поминал, бедник.

— А без воли жить не мог, быдто орёл.

— Сказал... У Ваньки орёл уже третий год в клетке бегат, и ницаво.

— Знацит, просто блажной, прими его душу, Господи...

К новгородцам приставили крепкую стражу, и вече мирно разошлось. Матвей радовался удачному окончанию дела, хвалил псковичей за порядки, добрый нрав и преданность московскому князю.

— Да какая там преданность? — не выдержал Олисей. — У них на первом месте завсегда расчёт. Думать, почему посадник с вечем тянул? Всё выжидал, чем дело в Новгороде кончится. Расставил на пути своих гонцов, а как получил верную весть о падении Новгорода, так и стал преданность показывать.

— Посадник посадником, а псковичи и сами бы разобрались, что к чему, без ваших оральщиков.

Олисей обиделся за своих:

— Куда там, до сей поры бы разбирались, кабы мы с Яковом, — кивнул он на эстонца, — по корчмам не шастали да задарма их не поили. Они и на вече вон озверели с того, что им Яков десяток бочек выкатил, верно?

— Та и ещё две, — уточнил тот и вздохнул, — мноко вышло, хотели кулакам траться. Пыло меньше, только кричали пы: псковичи — честные...

Не по себе стало Матвею от этих признаний — неужто и вправду так легко обращается вече в нужную сторону? Что же это за символ вольности, который вертится, как флюгарка, и зачем из-за него лишил себя жизни новгородский боярин? А может быть, всё проще: убоялся злодей предстоящей кары и решил избежать позора? Долгая служба в сыске приучила искать теневую сторону даже в самом ярком действе, и она почти всегда находилась. Всё зависело от того, как освещать. В ведомстве Хованского любили длинные тени. Там ценилось не сделанное человеком, а то, чего он не допустил, поэтому в разряд самых надёжных зачастую попадали отъявленные бездельники, зато на разумных и деятельных людей смотрели как на возможных смутьянов, в тайных сыскных книгах за ними числились и копились разные вины.

С такими мыслями поспешил Матвей в обратный путь, прихватив с собой рядную новгородскую грамоту, а за ним под надзором самого князя-наместника печально потянулось неудачливое новгородское посольство.

Глава 8 РАЗДОРЫ

И ты, огневая стихия,

Безумствуй...

Андрей Белый. Родине

Окутался мёртвым затишьем Господин Великий Новгород, жители в страхе прятались по домам и без крайней нужды носа не казали. Изредка покатится чёрный возок в сопровождении факельщиков, будто во времена страшного чёрного мора, унёсшего одиннадцать лет назад половину горожан. Зайдутся тогда в отчаянном лае притомившиеся от безделья собаки, и снова повиснет гнетущая тишина. В возках возили острожников. В первую очередь брали бояр и житьих людей — тех, кто, по местным оценкам, могли быть причисленными к «лепшим» или «вящим». Хованский, которого вызвал из Москвы великий князь, действовал излюбленным способом: брал всех подряд и пропускал через своё сито. Тем, кто оставался, грозил суд. Сито было частое, оставались многие.

В Грановитой палате владычных покоев, где обычно собирались высшие новгородские судьи, выносились грозные приговоры. Великому князю помогали два новгородских наместника — Иван Зиновьев да Василий Китай, князь Хованский и архиепископ Феофил. Дело подвигалось плохо, обвиняемые бояре ото всего отпирались. Закрытие городских ворот приписывалось самоуправству сбежавшего тысяцкого. Все изменные и лукавые дела сваливались на Курятника и отъехавших с ним бояр. Члены совета господ никаких крамольных решений не принимали, бумаги совета исчезли вместе с писцами и другими важными свидетелями, так что установить истину не удавалось. Хованский свирепствовал на допросах, требовал признаний, стучал по столу мохнатым кулаком, но ничем не располагал по существу, и бояре продолжали отпираться. Чувствовалось, что они прочно связаны круговой порукой. А великий князь, желавший, чтобы затеянный им суд выглядел в глазах горожан по возможности справедливым, торопил и торопил с признаниями.